Отовсюду понеслись горячие возгласы:

— Я готов часть своих трудодней пожертвовать в пользу стройки!

— Надо, так я поделюсь последним хлебом со своего сачака!

— А я бы и сам поехал на стройку и вкалывал там днем и ночью!

Где-то в середине зала выросла фигура колхозного шофера, Аннама; обращаясь к Артыку, он сказал:

— Артык-ага! Я вот уже обещал тебе, что отправлюсь на стройку. Мое слово твердое, я и заявление нашему председателю подал. Только оно до сих пор так и лежит без ответа.

— А ты нажимал на председателя?

— Ха!.. Ясно, нажимал. А он ни «да», ни «нет». А я ведь и мать уже уговорил ехать…

Артык, насупив брови, бросил суровый взгляд на Тархана:

— Что ж это получается, Тархан Мавы? Твои колхозники проявляют ценную инициативу, а ты ее сдерживаешь?!

Тархан, поднявшись, приложил к груди обе ладони:

— Да отпустим мы его, Артык-ага!.. Только пусть сперва замену себе подготовит. Колхозу шоферы нужны не меньше, чем стройке.

— Я бы вопрос по-другому поставил: стройке шоферы не меньше нужны, чем колхозу!.. Ай, Тархан Мавы, не ожидал я от тебя такого… Если уж ты, агроном, не понимаешь всего значения стройки, то что же требовать от других председателей?

— Как это не понимаю? — обиделся Тархан. — Отлично понимаю.

— Умом понимаешь — а надо сердцем, всей кожей!.. Да, да, дорогой председатель, ты в сердце прими Большой канал, тогда не будешь интересы своего колхоза ставить выше интересов стройки!

— У нас ведь свой план есть, Артык-ага, и его выполнять надо!

— А ты пошире взгляни: что такое твой колхоз и что такое стройка!..

— Ты не противопоставляй, Артык-ага!

— Я и не противопоставляю. Наоборот, считаю, что одно с другим крепко связано. Поможешь сегодня стройке, так вода быстрее придет в твой колхоз, и ты сможешь выполнить свой план вдвое или втрое! Э, да что я тебе, как маленькому, это объясняю. У самого небось имеется голова на плечах.

Тархан примирительно улыбнулся:

— Сдаюсь, сдаюсь, Артык-ага! Ты прав, конечно… И я, наверное, и правда, узковато мыслю. Так ведь стройка-то далеко, а колхоз — вот он где! — он постукал себя ладонью по шее. — И план висит над нами, как занесенная сабля!

— Выкрутишься! — махнул рукой Артык. — Ты ведь малый не промах.

В зале засмеялись, и Тархан тоже махнул рукой:

— Да разве я что говорю? Пускай Аннам Чары едет на стройку хоть сегодня. В конце концов, одним работником можно поступиться.

— Надо будет — поступишься и десятью! — строго поправил его Артык и спросил у зала: — Верно я говорю, дорогие?

— Верно! — откликнулся зал.

Но откликнулся как-то недружно и неохотно.

Видно, не только Тархан не умел мыслить в масштабах всей республики…

Глава одиннадцатая

С КЕМ РАБОТАТЬ?

удивлению Бабалы, навести порядок на станции, куда прибывали грузы для участка, оказалось легче, чем он предполагал. Во многом помог ему Иван Петрович, который возле Бабалы, да к тому же в более привычном инженерском качестве, чувствовал себя свободней и уверенней.

Сложнее было выполнить обещание, данное экскаваторщику Ивану Филипповичу. Бабалы посулил ему, что наладит дело с питанием…

На участке, однако, плохо было с продуктами: то одного не хватало, то другого, снабжение столовых, ларьков шло с перебоями, и Бабалы подозревал, что тут успел приложить руку Муррук… Сам Муррук по возможности избегал встреч с новым начальником, а когда все-таки сталкивался с ним, то выражал бурный восторг, клялся в преданности «великому народному делу», изъявлял готовность выполнить любое указание Бабалы, а как разговор касался конкретных огрехов, недостач, перебоев в его хозяйстве, так ничего толком не мог объяснить и начинал жаловаться на загруженность: работа у него, дескать, хлопотная, забот сверх головы, за всем углядеть невозможно, минуты свободной нет, вот как занят, — тут он обычно проводил ребром ладони по горлу и, сославшись на какую-то очередную неотложность, старался исчезнуть…

Как и ожидал Бабалы, главной проблемой на участке были кадры.

Большое строительство поначалу всегда походит на большой вокзал: одни приезжают, другие уезжают, многие «сидят на чемоданах»… И кого только здесь нет!

И на участке Рахмет обстановка пока была какая-то неустойчивая, как в необжитом доме.

Большинство строителей, и это Бабалы сразу увидел, прибыло сюда по зову сердца, с самыми высокими целями и намерениями. Они по-настоящему «болели» за успехи участка.

На в первое время тон задавали на участке не они, а те, кого Мухаммед в своем разговоре с Бабалы назвал «работничками». Подлинные труженики скромно делали свое дело, а «работнички» и вели себя более шумно, и выглядели куда колоритней.

В основном это были «перелетные птицы», как окрестил их про себя Бабалы. Иные прилетели сюда, потому что от них постарались избавиться в других местах, Иные — почуяв благоприятную для себя погоду. И стоило им прознать, что где-то «погода» еще лучше, в том смысле, что там и держать себя можно повольней, и карманы набить полегче, так они спешили перекочевать на новые гнездовья, сулящие им большие выгоды. К ним присоединялись те, кто успел крепко проштрафиться и потому предпочитал убраться подобру-поздорову…

Задерживать людей руководство было не вправе: летуны бессовестно использовали советские законы, советскую демократию.

Стройке же, как воздух, необходимы были стабильные кадры. Особенно требовались люди со специальностями бульдозеристов, экскаваторщиков, скреперистов. То есть строители, которые были бы на «ты» с современной техникой.

Бабалы и пришлось ломать голову над тем, как заполучить таких специалистов.

В ближайшее время первую их партию должны были выпустить курсы механизаторов, открытые в Ашхабаде и Чарджоу.

Бабалы готов был принять их с распростертыми объятьями — но специалисты нужны были стройке сегодня, сейчас!..

Как-то, когда он сидел в конторе, раздумывая как раз над проблемой кадров, в дверь постучали, и вошел парень, с которым Бабалы уже был знаком. На вид паренек был ладный, круглый, как пенёк, который срубили, чтобы сделать из него ступу. На тыльной стороне обеих ладоней голубели татуировки: на одной — якорь, на другой слово «Вера», Парень, как показалось Бабалы, был под легким градусом. А глаза смотрели сердито, и выражение лица было такое, будто он пришел требовать долг.

Бабалы глянул на него с насмешливым любопытством:

— Если не ошибаюсь, товарищ Волков?

— Ну, Волков.

— Проходите, пожалуйста. Садитесь.

Парень откинул со лба каштановую челку, похожую на подрезанный хвост жеребенка, в больших голубых глазах мелькнули колючие искорки:

— Я не рассиживаться пришел, товарищ начальник.

— Все-таки присядьте. В ногах, говорят, правды нет.

Парень неохотно примостился на стуле, который вежливо предложил ему Бабалы. Любезность начальника явно его смущала… А тот, как ни в чем не бывало, поинтересовался:

— Как жизнь, как дела, товарищ Волков?

— А!.. — парень махнул рукой. — Дела — как сажа бела. А жизнь скрипит, будто несмазанная телега.

— Что так?

— Долго рассказывать. Да и не затем я пришел. Почему бухгалтерия не хочет со мной рассчитаться? Я все сделал, как положено. Заявление подал пятнадцать дней назад.

Бабалы раскрыл папку, где были подшиты заявления увольняющихся со стройки, полистал их, кивнул:

— Верно, прошло уже пятнадцать дней.

— Так какого черта…

— Погодите, товарищ Волков. Не горячитесь. Это я придержал ваше заявление.

— Это почему?

— Хотелось потолковать с вами. Вы не очень торопитесь?

— Н-нет…

— Отлично. И у меня как раз выдался свободный часок. Вот и побеседуем…

— О чем?

— Есть о чем… — Бабалы потер ладонью щеку, не сводя с парня изучающего, пристального, насмешливо-сочувственного взгляда, под которым тот малость присмирел. — Тебе ведь известно, что на участке сейчас самая горячая пора. Так сказать, период становления. И каждый человек на счету.