Не понимая, почему вдруг замолчал Артык, Иван Петрович с беспокойством спросил:
— Ты что, не рад встрече?
Артык, очнувшись от своих раздумий, крепко обнял старого друга:
— Рад, еще как рад, Иван!..
Он произнес это имя с какой-то нежностью и тут же повторил его:
— Иван… Сколько у меня было настоящих друзей — Иванов…
Зотов посмотрел на него с опаской, боясь, что старик сейчас ударится в воспоминания. Так оно и случилось. На лицо Артыка набежала тень, он задумчиво проговорил:
— И первым я всегда называю Ивана Чернышова. Хочешь — верь, хочешь — нет, дорогой мой Иван Петрович, но тридцать шесть лет назад я стоял вот на этом месте с Иваном Чернышовым. В мае девятнадцатого года мы вышибли отсюда белых…
Зотов с удовольствием бы потолковал с Артыком и о прошлом, и о днях, проведенных на строительстве
Тедженского водохранилища, но его ждала машина, чтобы отвезти на пятый участок, он спешил и потому, видя, что рассказ Артыка может затянуться, с невольной досадой хлопнул себя ладонью по бедру.
Артык поднял брови:
— Ты что это, с комарами воюешь? Вроде нет их тут…
— Понимаешь… ногу иногда сводит.
— Лечиться надо, Иван. Да… Смотрю я вот на тот энергопоезд, а перед глазами — бронепоезд белых, разбитый, обгоревший. Он там же стоял. Наш снаряд разгрыз его посередке, словно бедренную кость. Как сейчас вижу — торчит из-под обломков ствол орудия, как загнутый кабаний клык.
— Артык, — перебил его Зотов, — может, мы вечером повидаемся, поговорим не торопясь…
— А я и сейчас не тороплюсь. Да… Стоим мы с Иваном Чернышовым, оглядываем искореженную снарядами землю, а он и говорит: «Вот кончится война, и край этот преобразится. Мирные годы станут годами великих строек. По тем вон рельсам, где скорчилась вражеская броня, помчатся пассажирские, товарные поезда — может, и электрические!.. Сейчас трудно даже представить, какие чудеса преподнесет нам мирная жизнь!»
Зотов томился.
Артык обвел рукой окрестности, увлеченно воскликнул:
— Вот они — чудеса!.. Далеко вперед глядел Иван Чернышов. Святой был человек…
В это время к Зотову подбежал молодой парень;
— Иван Петрович, Бабалы-ага уже в машине. Велел вас позвать.
Зотов повернулся к Артыку:
— Видишь — ждут меня. — Он кивнул на парня: — Это мой шофер. Мы должны с Бабалы Артыковичем ехать на один участок…
— Подождет твой участок. Подождет Бабалы Артыкович. — Строго глянув на парня, Артык приказал: — Ступай, скажи Бабалы Артыку: Иван Петрович беседует с Артыком Бабалы.
Шофер переводил растерянный взгляд с незнакомого старика на инженера:
— Бабалы-ага велел…
— А я тебе велю: ступай к машине и передай Бабалы Артыку, что я сказал. Ну?!
Парень опрометью бросился обратно. Артык, нахмурясь, проговорил, обращаясь к Зотову:
— Уж раз свела нас судьба, ты так легко от меня не отделаешься. Имеются у меня к тебе вопросы. И пока ты не ответишь на них, я тебя не отпущу, даже если небо на нас обрушится.
— Что ж ты сразу не начал со своих вопросов?
— А ты даешь мне их задать? Все рвешься куда-то да по ляжке себя хлопаешь.
— Артык, ты же видишь, мне некогда. Выкладывай поскорей свои вопросы.
— А ты убери-ка руку со своей ляжки да очки сними — окинь неторопливым взглядом расстилающиеся вокруг просторы, и тогда снизойдет на тебя покой, и покажется тебе, что мои слова касаются твоего слуха как легкий ветерок.
— Ну, снял, — теперь Зотов сердито похлопывал себя по бедру темными очками.
Артык понимал его нетерпение, но решил поддразнить старого друга:
— Вот тебе первый вопрос. Ты как, Иван, женился или все еще остаешься холостяком?
— Ты что, издеваешься надо мной? Если все твои вопросы будут такими же…
— Вопрос вполне правомерный. Если ты не женат, тогда все понятно: холостяки, особенно старые, народ суетный и раздражительный… Все торопятся куда-то, сердятся, даже друзей своих, с которыми век не виделись, не желают дослушать…
— С чего ты взял, что я сержусь!.. — Зотов покорно махнул рукой — Я слушаю тебя, Артык Бабалы…
Со стороны разговор Зотова и Артыка выглядел забавно: первый пытался говорить по-туркменски, второй по-русски, у обоих хромала грамматика, оба неправильно ставили ударения и то и дело вплетали в свою речь слова из родного языка.
Артык, посерьезнев, сказал:
— Ты опытный инженер, Иван. Участвовал во многих стройках. Признайся честно: ты веришь, что строительство Большого канала завершится полным успехом?
Зотов пожевал губами:
— Видишь ли, дорогой… Многие инженеры сомневаются в успехе.
— Я хотел бы знать твое мнение.
— Ты верно сказал, — Зотов провел ладонью по кепке, — я полысел на всяческих стройках.
— Э, нет, волосы у тебя вылезли из-за холостяцкой жизни.
— Опять ты со своими шуточками!.. Дай же мне договорить.
— Ха! Как будто это я тороплюсь куда-то — словно уходит мой караван.
— Меня, правда, ждут дела. Но уж ладно, объясню тебе все — как сам это понимаю. Видишь эти пески, которые растекаются во все стороны, как расплавленный свинец?
— Они передо мной с той минуты, как я впервые открыл глаза.
— А не кажется тебе, что есть некоторое сходство между этими песками и решетом?..
— Ты думаешь, пески поглотят воду, которая пойдет по каналу?
— Не один я так думаю…
— По-твоему, значит, народные деньги уйдут в песок? Зачем же тогда было приниматься за строительство?
— Ты сам любил приводить пословицу: народ повелит — так прирежь собственного коня. Ведь туркмены считают, что текущей воде ничего не страшно. Им вторит большинство ученых, они тоже утверждают, что текущую воду ничто не в силах остановить, кроме плотины, и что вода, наоборот, укрепит пески.
— А разве не так? Разве после дождя песок не становится твердым, как камень? Ты и твои сомневающиеся инженеры походят на предводителя одной банды курдских аламанов*. После очередного налета очутились они в пустыне, и тут хлынул дождь. Тогда предводитель в панике возопил: «Этот проклятый песок и так не давал нам идти, хватал за нога наших коней. Мы тут чуть не увязли. Теперь же, когда зарядил дождь, пески и вода поглотят нас! Пока есть время — прочь из этого ада!» Аламаны пустили коней вскачь, вырвались из-под дождя — и погибли в сухой, знойной пустыне.
— Занятная сказка. — Зотов пристально вглядывался в даль, потом протянул вперед руку — Видишь — по пустыне бредет смерч?
— Смерчи нам не в диковинку.
— Значит, ты представляешь, насколько он огромен? И весь этот высоченный столб соткан из песка, который перемещается в воздухе с места на место. Тонны песка!.. Представь на минуту, что они обрушились на канал. Мы ведь не можем оборонить его от смерчей, это дети пустыни, а канал на сотни километров протянется через пустыню.
Артык даже поежился:
— Страшную ты нарисовал картину, Иван.
— Я только хочу сказать, что с пустыней не шутят.
— Но ведь стоит воде пройти по пустыне, как вокруг поднимется и осока, и камыши, и туранга *, и травы всякие… И живая эта зелень наверняка окажется посильней мертвого песка,
— Ты повторяешь доводы ученых-оптимистов.
— Так народ думает…
— А вы не учитываете других опасностей? Ведь поверхность Каракумов неровная. Холмы сменяются глубокими впадинами. И если поток воды встретит на своем пути хоть малое препятствие — он устремится в ближайшую впадину.
— Это уж ваше дело — позаботиться о том, чтобы не было никаких препятствий.
— От неожиданностей никто не застрахован.
— Но нужно идти им навстречу, а не бежать от них!
Издалека донесся протяжный крик:
— Ива-а-ан Петро-о-ович!..
Зотов торопливо сунул Артыку ладонь:
— До свиданья, Артык Бабалы. Бегу! Заговорился я тут с тобой…
— Так ведь разговор-то только начался.
— Ты что, хочешь оставить меня без куска хлеба? Характер Бабалы Артыковича весьма похож на отцовский.
— Недаром же молвится: нрав отца продолжается в сыне.
