— Радуется, собачья вера! — пробормотал воевода, обращаясь к Монтовгу и стоявшим возле него молодым людям.

— Жаль, что твоя милость не приказал выехать с женщинами и мужчинам! — злобно заметил Горностай, думая о Грете и её парфюмере.

— Я слыхал от горожан-немцев, — пояснил Андрийко, — что Ягайло даст им Магдебургское право. Потому, наверно, и радуются.

— Ха-ха-ха! — засмеялся воевода. — Не знаю, дождутся ли они Магдебургского права, но шляхту уже дождались! Это точно!

Крики в городе не утихали, а через подъёмный мост то и дело шли разводы снятых с городских постов ратников. Они рассказывали, что войска прошло видимо— невидимо из Большой и Малой Польши, из Мазовии и Куявы и даже чехи послали королю полк пеших топорников. Ягайло, Земовит мазовецкин, Збигнев из Олесницы, Заремба и ещё несколько вельмож заседают с городскими старейшинами в ратуше и почему-то там стоит громкий крик.

Городовая рать отужинала, но никто не ложился. Все с напряжением следили за тем, что творилось в Луцке; А над городом стояло зарево множества костров: польские ратники готовили себе еду. К общему шуму, крику и трубным звукам вскоре присоединилось ещё громыхание возов. Видимо, подъехали обозы. Старый Монтовт внимательно прислушался, потом, обернувшись к воеводе, сказал:

— Они уже пьяные! Жаль, что уехали бояре. Можно бы сейчас задать им трёпку.

— Не беспокойся, досточтимый боярин! — отозвался на его слова ратник, услышавший эти слова. — Мы нагреем им бока не хуже бояр!

— Само собой, — подхватил другой, — мы у них в долгу за боярина Миколу и Перемышль.

В их голосах звучала железная воля и жажда мести. Мужики-вои прислушивались к доносившемуся из города гомону, точно хорошо обученные охотничьи собаки, которые, обнаружив дичь, не кидаются сразу, а, сделав стойку, ждут знака хозяина. Лютая злоба, жажда крови распирает им грудь, но они не лают, не шевелятся.

Сердца мужиков не переполняло воодушевление, жажда отличиться, показать себя, затмить прочих, в них клокотала ярость. Та глухая, безрассудная, страшная ярость простолюдина, который не отступится от мести ни за что на свете, скорей откажется от жизни, потому что месть для него святыня, бог!

Ратники толпились на стенах крепости. Чтобы не утомлять городовую рать без острой необходимости, Юрша разделил её на отряды, которые должны были нести очередную службу во время осады. Однако всю первую ночь никто не спал. Сносили на стены камни, стрелы, открывали бочки с порохом, наполняли водой кадки и ведра на случай пожара либо просто прислушивались. И недаром! На рассвете над городом поднялось красное зарево, а пока раздумывали, что это такое, в небо взлетел столб пламени.

— Горит! Горит! — закричали ратники. — Шляхта подожгла город!

Вскоре дым пожара, точно серый туман, окутал стены замка, а затем послышался нечеловеческий рёв истязаемых мужчин.

Юрша, улёгшийся было спать, снова поднялся на стену. Тут ждали лазутчики, присутствовавшие при споре поляков с лучанами (из-за продовольствия для воинов и корма для лошадей). Они рассказали, что не успел король удалиться в свои покои, как шляхта подожгла город и кинулась грабить всё, что подворачивалось под руку.

— Дождались права, только не немецкого, а польского! — насмешливо заметил, глядя на пожар, воевода. — Ну, хлопцы, — обернулся он к ратникам, — валяйте спать! Завтра, а может, и сегодня поутру надо ждать гостей!

И снова звуки труб разбудили на заре Андрия. Как ошпаренный вскочил с постели и подбежал к узкому окну, выходившему к задней калитке замка. Дым пожара окутал непроницаемой пеленой весь горизонт. Луцк, видимо, всё ещё горел. Однако юноша тотчас увидел на противоположной стороне реки всадников, они стояли группами по два, по три человека.

«Осматривают!» — подумал он и побежал на майдан.

Тут было людно и весело. Стража прохаживалась по стенам и перекликалась с завтракающими на площади товарищами. Юрша, в шлеме и полупанцире, с мечом на боку, направлялся к воротам, за которыми гремели трубы. Он был весел и бодр. Старый Савва тащился за ним с длинной ремённой петлёй. Поодаль следовал великан Коструба без шапки, с всклокоченными волосами. Андрийко поднялся по ступенькам на стену и удивился. Всё Подзамчье и ближайшие поля по обе стороны реки пестрели шатрами и кибитками. Над ними на ветру реяли разноцветные, украшенные гербами стяги, а между возами и шатрами стояли лошади и кишмя кишело людьми. Блестящие латы рыцарей, остроконечные чепраки на их конях, попоны, кисти — всё сверкало и слепило глаза игрой оттенков, красками, серебром и золотом. За станом, сколько глаз видит, чернела стена дыма горящего Луцка.

Сердце юноши болезненно сжалось, когда его взгляд не отыскал в этом аду островерхие крыши и шпили городских домов. Только на Подзамчье уцелело несколько хат. В них, видимо, остановился король или его вельможи, поскольку там алели одежды королевских лучников. Всё прочее закрыла чёрная туча. Ветерок, правда, отгонял дым в сторону, но не в силах был его рассеять.

«Какова же судьба мещан?» — недоумевал Андрийко.

Что осталось от их надежд на свободу, на привилеи, Магдебургское право? Горькая насмешка судьбы. Их единомышленники пришли с огнём и мечом, с тем, чего ждали они от недруга — русского народа… А оказалось, что только благодаря этому недругу спаслись их жёны, дети, добро. Впервые в жизни Андрийко видел вражеский стан и полчища врагов, которые, влекомые жаждой наживы, скопом нахлынули на родной край. Глухая ярость охватила его, и где-то в глубине души он стал молить бога, чтобы гром и молния уничтожили орду бесчинствующих негодяев, а в сердце вдруг закралось сомнение: «Одолеем ли мы врага?» Подобно дровосеку, подрядившемуся рубить рощу, высчитывал он, сколько понадобится ударов, чтобы сквозь такую гущу прорубить себе дорогу в мир. И ещё, где-то в тайниках сознания, рождалась радость, радость юноши, впервые идущего в настоящий бой. Забурлила кровь Юршей-воинов, а воображение раскрасило предстоящее сражение пёстрыми красками, и оно предстало в ореоле святости…

Звуки труб тем временем умолкли, а из-за рва послышался знакомый, зычный голос, требовавший отворить королю Ягайлу, владетелю сих земель; ворота замка.

— Заремба! — зашипел чей-то голос за спиной Андрия. Он оглянулся. Возле него стоял Грицько в лосёвом кафтане с рогатиной в руке и самострелом за спиной.

Андрийко положил ему руку на плечо.

— На дыбе бы ему быть, а не на коне. Правда?

— Да! Чтоб ему ни дна ни покрышки! Но он, чёртов сын, и так не уйдёт. Хоть я и попал в бояре, но душа у меня простая, мужицкая, что окаменевшая дубовая колода в полесском болоте….

Тем временем Юрша отвечал Зарембе со стены замка. Сославшись на строгий приказ, испокон веку независимого владетеля этих земель, великого князя, воевода заявил, что никакой король не смеет ему что-либо позволять или запрещать. Очевидно, Ягайло человек чужой, и в замок его пускать не следует.

— Однако, — закончил воевода, — по собственному почину я могу впустить тебя в замок, поскольку у нас есть к тебе дело, и, полагаю, при доброй воле со стороны твоей милости мы быстро договоримся обо всём нас интересующем.

Заремба какое-то время смотрел на спокойное, полное достоинства лицо воеводы, но ничего не понял. То ли он глумится над ним, то ли лукавит перед своими ратниками. Каштелян мерял воеводу на свой аршин и потому спросил:

— Добро, и я предпочитал бы поговорить с мужем княжьей крови с глазу на глаз, а не перед толпой мужиков…

— Я не княжеского рода…

— Но его зачинатель, точнее, первый князь своего рода, если только захочешь…

Казалось, воеводу тут же хватит удар. Его лицо вдруг посинело, и неизвестно, уцелел бы Заремба, не будь отделяющих от воеводы стены и рва. Овладев собой, Юрша с трудом выдавил:

— Вижу, что ты и в самом деле склонен поговорить со мной с глазу на глаз. Тогда я позволю себе указать и дорогу. Она ведёт прямо через стену… и то при помощи вот чего! По этой дороге следуют к нам все, кто пытается сжить со свету одних коварством, других пытками или ядом.