И вот Офка отказывается выполнять каверзные поручения Ягайла и его канцлера. Не хочет слушать даже отца, жалуется на то, что он не убрал вовремя её мужа. Ха-ха! Неужто она не понимает, что те сведения, которые даёт жена Кердеевича, никогда ие сможет собрать его вдова. Да и теперь никто не помышляет убивать добродушного и влиятельного мужа. Один ренегат стоит больше сотни родовитых шляхтичей. Недаром он, Заремба, пожертвовал своею дочерью ради интересов королевства. Канцлерство, которое его ждало после смерти пли ухода Збышки Олесницкого, стоило этой жертвы, потому Офка, хочет или не хочет, должна и дальше послужить отцу. У него найдутся способы её заставить… А если её потянет к мужчине, пускай себе развлекается. Не он станет её за это упрекать. Это дело Кердеевича. Ха-ха-ха!

Заремба поднял голову и посмотрел на сидевшего в углу Скобенка.

— Как ты сюда попал? — спросил каштелян.

— Я ехал в Перемышль, подле Мостища меня остановила ватага мужиков и ие пустила в город, потому-де «там бьют и преследуют наших». Да и мне они не очень— то поверили, ведь одет я по-другому, и лицо гладкое, и язык малость другой. Вот я украдкой и ушёл от них, чтобы зайти с юга, и чуть не напоролся на боярина, с которым ехал из Киева до Луцка, и знакомого мужика, он, кажется, даже узнал меня. Поэтому, решив переждать бурю, я и спрятался в брошенную кузню, понимая, что ватага рано или поздно должна либо двинуться вперёд, либо вернуться в леса. И пот, когда я сидел иа чердаке, пришёл боярин Микола и велел приготовить кузню для твоей милости. Тогда я надумал подождать, хотя мог вечером без опаски махнуть в Перемышль, потому что все ратники боярина ушли на поле битвы.

— Ах, это была не битва, а настоящая резня. У них потери небольшие, а из наших никто не ушёл…

Заремба вскочил, подкрался к двери и посмотрел в щёлку. У костра перед кузней сидели два мужика — один с косой, другой с рогатиной, остальные спали, закутавшись в кожухи. Видно, никто не мог подслушать их разговора. В селе было тихо, люди после упорной битвы и похода спали; каштелян успокоился и вернулся на место.

— Вижу, — сказал он, — что моя дочь всегда умеет разыскать нужных людей и самых лучших. Всё, что Офка тебе пообещала, она, наверно, выполнит, потому что никогда не доверяет своих писем первому встречному, а своих посланцев чтит, награждает и выполняет все их желания. Я же самый близкий к королю человек во всём государстве, сам канцлер не может сделать больше меня. Потому скажи, сколько ты хочешь получить за свои услуги?

Скобенко встал и выпрямился.

— Я не холоп, пан каштелян, — заявил он гордо, — и деньгами меня не купить ни тебе, ни пани старостихе! Меня причаровала Марина…

— Ах, я догадался.

— …я не боярин, а только мещанин, потому и прошу твою милость взять меня на боярскую службу.

Заремба ласково улыбнулся.

— Понимаю тебя, парень, преотлично. Тебе нужно пожалование, но ты достоин большего, чем боярская служба. За свои заслуги ты получишь шляхетскую грамоту и герб, понимаешь? Отвага, проявленная в минуты опасности, и непоколебимая верность наипервейшему пану, сиречь королю, черты, присущие только благородному по положению человеку…

Скобенко не понял толком каштеляна, он только смекнул, что речь идёт о «шляхтинской грамоте» и «гербе» — и глаза у него разгорелись. А пан каштелян продолжал неторопливо цедить:

— Ты шляхтич душой и сердцем. Однако… Лишь я один могу об этом посвидетельствовать, но я нахожусь в неволе и едва ли увижу когда-нибудь Краков и короля. Одно моё слово… и тебе дали бы всё, что ни пожелаешь. Но будет ли у меня возможность сказать такое слово?

Пан каштелян нахмурился и опустил чело на руку. Скобенко вспыхнул.

— Значит, вы обещаете выполнить мою просьбу? — спросил он.

— Конечно, если выйду отсюда.

— Это правда?

— Клянусь богом и честыо рыцаря!

— Коли так, пусть ваша милость собирается в дорогу. Я выведу тебя отсюда, и, может, мы доберёмся до Перемышля.

— Как же тут выбраться?

— Сразу же за кузней лежат две кучи угля, покрытые соломой, за ними пустырь, густо заросший ельником, я дальше лес. Дороги, правда, я толком не знаю, но по лесу ходить мне не впервой и направление известно. Этого достаточно. Ведь я же из киевского Полесья.

— Дорогу знаю я, — сказал каштелян, — выведи меня только в лес, а там уж известно, куда идти.

— Хорошо. Коли так, то подождём ещё, пока не сменится караул. Первая смена уснёт тут же, третья будет ещё спать, а вторая раскиснет после короткого сна. Тогда лучше всего бежать, вот мы и попытаемся.

Весь день после бегства Скобенка Луцкий замок гудел, как растревоженный улей. Биричи и татары Юрши рыскали повсюду в поисках следов, наконец была обнаружена привязанная к нескольким ратищам верёвка, свисавшая из окна в ров со стороны города. Биричи кинулись в город, обыскали все дома польских, чешских и немецких купцов, но ничего не нашли. Андрийко встретил Сташка на площади и попытался разузнать у него хоть что-нибудь, но хитрый шляхтич не обмолвился ни единым словечком. Он только потешался над уставшими от беготни татарами и биричами, а когда Андрийка спросил его, почему он так радуется тревоге воеводы, Стась засмеялся и ответил:

— Чего мне радоваться? А твой воевода и его тревоги ничуть меня не трогают. Одно меня удивляет — как вы сразу не поняли, зачем сюда приехал этот киевлянин.

— Я видел его всего два раза, но сразу раскусил. Видать, мечтает о пожаловании, о почёте, а может, даже о шляхетском гербе. А вы заставили его чистить сафьяновые сапоги, пусть весьма благородного, — тут Сташко поклонился молодому Юрше, — но далеко ещё не знаменитого боярича. Вот Скобенко и удрал, и я совсем не удивлюсь, если он объявится на тон стороне.

И молодой шляхтич указал на запад.

— Как это? — удивился Андрий.

— Очень просто. Король охотно берёт под своё покровительство каждого русина, который признаёт его власть. Станет такой Скобенко шляхтичем и когда-нибудь вернётся на Киевщину большим паном уже по милости короля, а не великого князя. И если королю понадобится на Киевщине поддержка, то он обопрётся не на Юршей, а на Скобенок, понятно?

— Не совсем.

И в самом деле, Андрийко вырос в стороне от великих событий и не разбирался в тонкостях политики Короны. Мечты о воссоздании великого княжества, о прежних вольностях народа заполняли всё его существо. Его юная душа резко отделяла границы между тьмой и светом; всё что не было добрым и справедливым, было злым и лживым. Стаи ко же впитывал в себя суждения пани Офки, её переписку с отцом — каштеляном, с канцлером, паном Бучадским или Кердеевичем и усваивал хоть и не всё, что видел и слышал, но многое. Он постепенно приучался уважать лишь те действия, которые являются звеньями какой— либо коварной игры, и к простейшей цели шёл обходными путями, а возвышенные чувства, в отличие от Андрийки, ему были чужды. На откровенное же признание товарища, что его не понимают, он лишь рассмеялся.

— Чудной ты, боярин, — сказал он, — живёшь среди русского народа, а не видишь нагайки над собственной спиной. Ты ведь знаешь, что покойный князь Витовт вместе с королём уничтожили все сильные княжества на востоке.

— Да.

— А для чего? Чтобы раздать земли всякой мелкоте, Воловичам и Ходкевичам на Киевщине, Сапегам или Зиновьевичам в Смоленщине, Боговитиным в Бресте, Илиничам в Могилёве, Хребтовичам, Нимировичам и многим другим. И всё в награду за то, что поддерживали панов, короля, великого князя, а не стремились к самостоятельности. От короля к ним текут милости, деньги, земля, привилеи, а в независимом государстве они стали бы холопствующими боярами разных там Острожских, Четвертинских, Несвижских, Друцких, Соколинских, Пронских, Жилинских, Збаражских, Вишневецких, Порытсккх, Носов, Гольшанских, Слуцких, Чарторыйских, Корецких, Заславских и прочих княжьих родов. Те паны вроде удравшего на запад Скобенки, а ты вроде тех князей. Теперь, надеюсь, ты уже…