Не зная, что ответить проницательной старухе, Андрийко отвернулся и снова уставился в кровавые отблески на воде.

С минуту Горпина всматривалась в него, потом проследила за его взглядом, и лёгкая улыбка скользнула по её губам.

— Гей! Знаю я, молодец, чего тебе захотелось, знаю, знаю! Стоит лишь поглядеть, как гуляет по далёким просторам твой взгляд и словно говорит: «Туда, вон туда вдаль несётся моя мысль, и не удержит меня пахнущая молодым телом тёплая постель!» Тебе хочется дела, скажешь нет?

Андрийко даже вскочил от удивления. В самом деле, Горпина разгадала его сокровеннейшие мысли лучше, чем он сам.

А старуха продолжала:

— Никто не станет пахать мечом, сеять щитом, в шлем сажать кур, никто на жеребце не возит воду, а рыцарь не носит пояс для того, чтобы обабиться подле женщины.

— Ох! — вырвалось у Андрийки. — Я давно хотел уехать, приготовить ей жильё в своём селе, но теперь-то поздно!

— Поздно?

Старуха бросила взгляд на юношу, словно не понимая его слов. Внезапно какой-то огонёк загорелся в её мутных глазах.

— Почему поздно? Ты, рыцарь, поезжай, — сказала она, — а я сама уберегу твою красавицу от гнева Кердеевича, коли он явится внезапно, чего-нибудь совру, выдумаю болезнь и не допущу, чтобы он увёз её отсюда. Она твоя и телом и душой, и я сберегу её, хотя бы потому, что ты освободишь от неё моего Грицька…

У Андрийки на душе, казалось, запели ангелы. Он кинулся благодарить старуху, но та повернулась и поплелась в сторону дома. Он последовал за ней.

Первое, что он увидел на пути, был небольшой, покачивающийся у берега чёлн.

«Кто бы это мог приплыть?» — подумал он удивлённо и кинулся в дом. В столовой сидела вся заплаканная Офка, рядом хорошо одетый, невысокого роста, худощавый мужчина в полупанцире, с мечом на боку — Грицько Кознар.

Они поздоровались, и Офка вышла.

— Ты разговаривал с ней? — спросил Андрийко.

— Да, и диву давался, кто мог бы изменить за полгода эту знаменитую Офку из Луцка. И всё-таки ие думал, что Юрша…

— Ах, я не Юрша, а наипростейший петух, который, вообразив себя орлом, вознамерился летать. Но петух есть петух, и ему место в курятнике, подле курицы и цыплят.

— Вижу, что и ты изверился, нехорошо. Мои люди ждут Юршу. Неужто мне уехать и сказать им, что я нашёл лишь петуха?

Андрийко потёр рукою лоб.

— За меня не бойся, Грицько, пусть я изверился, но дела не брошу! Я не Кердеевич!

— То же самое сказала мне и Офка. Завтра, боярин, едем в Юршевку!

Подали ужин. За столом Грицько рассказывал о заключённом перемирии; о споре Свидригайла с Короной из-за пограничных волостей; про игру в жмурки Кердеевича с Носом и об их поединке под Лопатином; о том как поживился князь Федько Несвижский на Подолии, о том, что молдавские воеводы Илья и Степан, татарские орды, взбунтовавшиеся холопы да боярская рать оказались гораздо сильнее шляхты. О том, что и Богдан Рогатинский поднял голову, а воеводой в Луцке вместо Михаила Юрши, который заседает теперь с князьями Чарторыйскими и Ивашкой Монвидовичем в передней раде Свидригайла, сидит князь Олександр. Многое изменилось и в Литве. Литовские паны и бояре сетуют на князя Свидригайла за то, что опирается на русинов, что из них набирает больше всего ратников и вожаков, что прогнал патера Анзельма и собирается будто снова принять православную веру и принудить к тому католическую Литву, как в своё время киевские и турово-пинские князья заставляли принимать языческую.

Как на месте срубленного тополя вырастают десятки молодых побегов, так на месте целеустремлённой освободительной народной войны вспыхнули десятки мелких войн, чем пользуются всякие бродяги и любители лёгкой наживы в богатой, мёдом и молоком залитой стране.

Все западные и южные земли кишмя кишели княжескими, боярскими и мужицкими ватагами, однако дать отпор шляхетским полкам, татарским грабителям или «союзникам» из Молдавии сил не хватало. Среди власть имущих царила обычная бестолковщина, зародившаяся не из народной толщи, а сверху. Вот почему Грицько вывел своих ратников из Волыни в Галитчину, туда же препроводил — при помощи Юрши и Рогатинского — их родичей, пожелавших покинуть свою залитую кровью и сожжённую пожарами Перемышленскую землю. Вооружив свой полуторатысячный отряд добытыми в бою со шляхтой доспехами, он двинулся на Дубно, Кременец, Збараж и Меджибожье, оттуда ратники, уже как великокняжеские бояре, направлялись с Кострубой в Юршевку на Поросье. Грицько ещё в начале мая поехал за Андрием в Степань. Долго и тщательно его разыскивал и только благодаря овруцкому священнику, с которым случайно встретился в Олеське, напал на след Скобенка, а тот уж направил его в Незвище.

Втроём допоздна сидели они за столом и только, когда на востоке стало яснеть летнее небо, разошлись на покой. Последний раз общая крыша скрыла их любовь и счастье от завистливой судьбы, последний раз прижалась. Офка к груди единственного мужчины, который сумел полонить её гордую, пылкую и самолюбивую натуру. Однако ночь не подарила им ни радости, ни счастья, а принесла лишь слёзы, тоску и отчаяние. Одно слово Офки: «Останься!» — и Андрийко не устоял бы от искушения. Но она не произнесла его, хотя сердце разрывалось в груди, словно предчувствуя что-то страшное, а совсем ещё недавнее, овитое розовыми надеждами будущее почудилось вдруг чёрной бездной Чёртова болота. В душе Андрия тоже шла тяжёлая борьба, но отъезд был необходим. До зимы Незвище должно было опустеть, а Офкина краса вянуть в далёкой глуши.

Её уста с трудом произнесли последнее «прощай», и подхваченный течением Припяти чёлн поплыл вниз по реке.

Плыли они довольно быстро, в чёлне были припасы, по ночам светила лука, и они не приставали к берегу до самого Киева.

Мать русских городов — Киев в то время пришёл в большой упадок. Кроме Печерской лавры, не было, собственно, в нём ничего, что могло бы привлечь сердце русского человека. Государственная и общественная жизнь стекалась, точно ручейки в русло реки, к дворам князей, вельмож и знатных бояр. Зато жизнь мещан благодаря оживлённой торговле кипела, как в котле. Купцы-татары целыми караванами приезжали в Киев, привозя арабские, персидские малоазиатские товары, наездами бывали и армяне и греки, древний город оставался средоточием обмена товаров всей Киевщины, Полесья и Заднепровья. Здесь Андрийко и Грицько купили лошадей и двинулись по населённому краю за Рось, где сначала густое население волости всё больше редело, а под конец лишь изредка попадались прятавшиеся в балках и оврагах от татарских набегов немногочисленные посёлки. Тут, на правом берегу Роси, в глубокой балке, по которой вилась речушка, раскинулась Юршевка.

Селу принадлежали все земли, заключённые между нижней извилиной Роси и верхним течением Горного Тихыча, и далее вдоль Синюхи земли пустовали.

Черкасами, Каневом и округами над Ворсклой владел старый татарский, однако, давно обрусевший род князей Глинских.

Андрийко и Грицько услыхали ещё в Киеве, будто князья Глинские силой захватывают обезлюдевшие после войны и татарских набегов княжеские и боярские волости. Живя на Заднепровщине, они не принимали участия в борьбе Литво-Руси с Польшей.

Молдавские и татарские союзники Свидригайла облегчали им работу, разрушая дворища и сёла, забирая людей в ясырь. Обезлюдевшие посёлки Глинские пополняли переселенцами из Заднепровья, беженцами из Литвы, Подляшья, Волыни и Подолии. Малочисленные, обескровленные хозяева земель не отваживались оказывать сопротивление захватчикам, а жаловаться было некому.

Всё это обеспокоило Андрия, тем более что он отлично помнил о вражде между покойным отцом и молодыми князьями. Правда, в Юршевке и окрестностях уже должны были находиться ратники Грицька, но без него они вряд ли что могли сделать. Поэтому молодой Юрша и Грицько Кознар скакали днём и ночью на юг, и только к утру на пятый день после выезда из Киева переправились вплавь через Рось, как раз напротив Юршевскок балки.