Среди обилия плодов и прочих щедрот цветущей земли они то и дело наталкивались на сгоревшие усадьбы, села, церкви, валяющиеся трупы лошадей, людей и тучи воронья над ними. Крепко-накрепко запирались ворота городов, но и там, гонимые нуждой, холодом и голодом, потомки древнерусских купцов — огнищан хватались за оружие и набрасывались на пришлых, привилеями осыпанных католиков из Польши и Неметчины, которые наводнили древние города Руси, благодаря «мудрому» королевско-княжескому управлению. Шло светопреставление, и очевидцы недоуменно спрашивали себя, рушится ли это старый порядок или распадается новый.

Вот таким образом, среди страшных, кровавых картин мятежа, разбоя, резни, неразберихи, бегства и преследования, нападения и защиты, объехав стороной Львов и Буск, наши путники прибыли в Луцк.

В угловой веже Луцкого замка, окна которой выходили на широко разлившийся Стырь, за столом, накрытым золототканой скатертью, сидел сорокалетний мужчина в островерхом шлеме и кованой кольчуге восточной выделки. Острые, выразительные черты лица и суровый взгляд блестящих чёрных глаз придавали облику воина грозный вид. Длинные, обвислые усы скрывали рот настолько, что его существование подтверждал лишь звучащий из-под них голос. А был он ласковый, мягкий, как голос отца, который обращается к любимому детищу. Перед столом, склонив почтительно голову, стоял Андрийко.

— Значит, ты, сынок, — сказал рыцарь, — заботишься о своём и моём имени. А имя мужа, самое крепкое забрало против искушений лжи, лицемерия, расточительства. Скажешь себе: «Сделал бы так, и пусть всё идёт пропадом, но Юрше это не к лицу!» И тут же отлетят от тебя дьяволы, если ты действительно Юрша…

— И я так полагаю, дядя! — сказал юноша и поднял глаза на воеводу. — Потому-то и не остался на Полесье и приехал сюда.

— Добро! А у меня не было времени приехать, ведь на западе уже идёт война. А где же боярин Микола?

Боярин привёз меня и сразу же уехал в Олеськ, у него дело к Богдану Рогатинскому. Прямо проехать туда мы не могли, как раз под Олеськом горели сёла.

— А не знаешь ли, по какому делу поехал боярин?

Какое-то мгновение юноша явно боролся с собой, потом поднял голову и, вспыхнув, сказал:

— Знаю!

— И что же за дело?

Юноша замолчал. Юрша бросил на него взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Ну, говори!

— Не скажу! Не гневись, дядя, но не скажу.

— Ого! А почему? — спросил сурово Юрша.

— Потому, что это не моя тайна!

— Так! — протянул холодно воевода. — Не твоя тайна? Раз знаешь, то она уже твоя, а коли твоя, то скажи мне. Сам понимаешь, что в княжеской крепости я не могу держать людей, которые хранят чужие тайны. Видать, эти тайны опасны, коли даже мне их знать не следует…

Андрийко побледнел и стиснул зубы.

— Воля твоя, дядя, — сказал он и умолк.

— Ну, говори!

— Не скажу!

— Скажи, всё равно заставлю!

— Воля твоя, дядя, а тайна не моя, и никакая сила не вырвет её у меня!

Какую-то минуту воевода смотрел на племянника, потом встал и промолвил:

— Вижу, сынок, что ты именно такой, каким я хотел тебя видеть. Только если ты хочешь сберечь тайну, не говори, что её знаешь.

Юноша смело посмотрел дяде прямо в глаза и ответил:

— Я говорил правду, ведь спрашивал Юрша! Другому я совсем бы не ответил.

Воевода подошёл к Андрию, обнял его и поцеловал в лоб.

— Хорошо ты, мальчик, сделал, что сказал правду, а ещё лучше, что не выдал тайны. Ты не ошибся, тайна принадлежит не тебе, а правда такое сокровище, которым не каждого следует награждать! Но мне всё известно!

— Как?

— А вот как! Князь Нос со своими сыновьями, боярин из Рудников, Богдан из Рогатина, князь Несвижский, твой отец и ещё некоторые люди — подлинные сыновья матери родины, — задумали поставить князя Свидригайла во главе всего народа: не только бояр, но и мужиков.

— Да, но…

— Никакого «но»! Мы ещё не знаем, что скажет на это князь, но всё то, что ты видел по дороге, делается по нашим указаниям, только пока ещё нескладно…

В комнату вошёл юноша в коротких розовых штанах в обтяжку и в зелёной куртке, с богато расшитыми широкими рукавами, поклонившись, он промолвил:

— Пани Офка, каменецкая старостиха, спрашивает, можете ли вы её принять по неотложному делу?

Михайло Юрша отступил от племянника и нахмурился.

— Скажи своей пани, что я всегда рад послужить ей, насколько позволит мне долг перед князем и народом.

Русый юноша поклонился и вышел. Уходя, он бросил взгляд на Андрийку, и на устах его промелькнула улыбка. Юноша был ровесником Андрия, но в его бледном лице и в измученных, обведённых синими кругами пустых глазах угадывались пресыщенность и преждевременное знание жизни.

Спустя минуту на пороге появилась дама в кармазиновом платье с белыми шёлковыми вставками и украшениями на талии. Вырез на платье окаймлял золотой позумент с десятком самоцветов, а на груди красовалась великолепная брошь — огромный изумруд в алмазной розетке и золотой филигранной оправе. При каждом движении вошедшей из-под широкого рукава показывалась маленькая, полная, белая, как алебастр, рука, украшенная золотыми браслетами.

Взглянув в лицо старостихи, Андрийка просто обомлел. Такой красоты он никогда в жизни ещё не видел. Казалось, ангел божий спустился с неба к людям, и ещё немного, и юноша, став на колени, простёр в молитве руки, как это он делал в Печерском монастыре перед святой иконой. А дама, видно, уловив восхищённый взгляд юноши, устремила на него свои большие чёрные, как агат, и бездонные глаза-озёра. И этот брошенный из-под тонких, лучистых, сросшихся на переносице тёмным пушком бровей, взгляд пронзил его насквозь, точно калёная киевская стрела.

На белых, как молоко, щеках красавицы играл румянец, нежный-нежный, будто первый лучик солнца на весеннем снегу, а на полных, как спелый гранат, коралловых губах играла приветливая улыбка…

Шурша шелками, жена боярина Кердеевича поклонилась и села на застланную ковром скамью, с которой незадолго перед тем встал воевода Юрша. Кто знает, почему он окинул красавицу хмурым взглядом и сухо спросил:

— Что угодно жене моего бывшего друга?

— Почему «бывшего», досточтимый воевода? — спросила она, умоляюще поднимая ослепительно-белую ручку. — Разве он чем-нибудь вас обидел, что вы лишили его своей сердечной привязанности?

По лицу боярина пробежала судорога, казалось, кто-то больно задел его за живую рану.

— Я не лишал его своей сердечной привязанности до тех пор, пока он не лишил меня своей! — ответил воевода.

Пани Офка засмеялась.

— Неужто, достопочтимый воевода, вы хотели сами выбрать ему жену? — спросила она. — Или задумали пристроить сердце Грица иначе? — добавила она шутливо.

Юрша покачал головой.

— Нет, пани, — ответил он с достоинством, — ваши стрелы не попадают в цель. Вам ведомо, что моим другом был боярин, а не шляхтич, и в этом причина моего огорчения.

— А разве это не всё равно?

— На пергаменте может быть, а на деле нет! Ест мы, бояре, сидим себе спокойно в усадьбах, а шляхтичи снова попирают ногами ту самую землю, которой причинили уже столько зла. На нашей испокон веку земле нет места шляхте, разве что для их могил!..

Грозно нахмурились брови воеводы, а прелестная шляхтенка умолкла. Улыбка исчезла, и она прикусила губки жемчужными зубами.

— Я не ждал, — продолжал Юрша, — что мой друг продал душу женщине. Рыцарская честь не позволяет мне бросить вас в темницу или отослать на поругание мужицким ватагам, которые наводнили весь край и чинят суд и расправу над врагами нашей веры. Потому оставайтесь тут на свободе…

— Как раз об этом я и хотела с вами, досточтимый гоевода, поговорить.

Юрша провёл рукой по лбу, словно отгонял назойливую мысль.

— Говорите, пани! — промолвил он тихо.

— Вы утверждаете, будто я на свободе. А стража тем временем не выпускает меня в город. Ведь вы знаете, что, кроме Марии, у меня нет слуг и потому приходится за каждой мелочью ходить в город самой.