Очнувшись, Саша увидела — стоит перед ней пожилой человек, желтоволосый и узколицый, в стареньком обшарпанном пальтишке и держит перед ее носом флакон, издававший острый запах нашатырного спирта.

— Вам дурно, товарищ? — спрашивал этот человек.

А Саша уже пришла в себя и отвалилась от стены, к которой ее прижало в минуту, когда в голове все потемнело. Первым делом она отвела рукой флакон, потом, бегло оглядев того, кто оказал ей помощь, недовольно буркнула:

— Вот еще! Идите себе, знаете!..

Но в следующую минуту спохватилась, вынула из кармана завернутый в бумагу сахар.

— Возьмите. Раз носите с собой эту гадость в бутылочке, то, наверно, вам худо. Берите, берите!

Пожилой мужчина взял и хотел что-то сказать, но вдруг отвернулся, и плечи его затряслись. Кто он был? Что подумал и что хотел сказать Саше? Не угадаешь. Хочется предположить, что не случайно этот человек встретился Саше на ее жизненном пути. А вдруг она его еще встретит через годок? И встретит, представьте себе, в аудитории Московского университета, где он выступит с очередной лекцией перед молодыми рабфаковцами. Все ведь бывает!..

В здании Моссовета, где Саше встретилось много людей в кожаных куртках, с ней разговаривал рослый парень, сразу видно было — рабочий, тоже одетый в черную кожанку. Усы у него были светлые, глаза синие, с веселыми искринками. Саше он сразу понравился, а когда ей человек нравился, она терялась и смотрела себе под ноги или куда-то еще.

— Вот что, милочка, — сказала кожанка. — Ты из Каховки, как сообщили нам. Так вот, поедешь с нами. Мы везем… — кожанка вдруг пошутила, — одним словом, везем как бы зайца в разобранном виде, поняла? Едем на Южный, а особое дело у нас к тебе, красавица. Ты ведь из дивизии Блюхера, так?

Саша кивнула.

— Говорить ты, я вижу, не мастерица. А еще делегат комсомольского съезда! Ну, что там у вас под Каховкой, расскажи. В чем бойцы особо нуждаются?

Потупившись, Саша отвечала:

— Обувки нет… мало. Белья тоже. Шинелей. Полушубков…

— Ну, это мы где возьмем тебе полушубков? Еще шуб на соболях потребуешь?

— Ничего я от вас не требую, — хмурилась Саша. — Вы спросили, я сказала.

— Ладно, ладно, не обижайся, что ты, я же тебя люблю, касатка моя!..

А Сашу уже начинали злить эти шутки, и тут, как часто с ней бывало, ее конфузливость быстро сменилась атакующей напористостью:

— Может, перестанем бухтеть, а, товарищ? Просто — не можете?

Кожанка рассмеялась и прекратила шутки. Оказалось, человек хороший, только шутить, как решила Саша, не умеет. И когда он заговорил просто, Саша сразу все поняла.

Суть дела была вот в чем.

Москва, эта самая голодная и холодная Москва, как уже не раз делала, посылала на Южный фронт подарки для красноармейцев. Целый эшелон отправится сегодня вечером с Курского вокзала, где Саше и надлежит быть к пяти часам, так потребовала кожанка. Рабочие и служащие Москвы собрали в течение двух дней подарков на три больших пульмановских вагона. И все уже почти погружено. И если она, Саша, не отказалась бы помочь погрузке, то лучше поспешила бы сейчас же на Курский. Бойцам Южфронта эшелон повезет табачок, спички, мыло, карамель, чай, кофе, белье, шинели, башлыки на случай морозов, рукавицы, чайники и кружки.

— Но это не все! — вскричала кожанка, когда Саша недолго думая уже метнулась к высокой двери.

— Так я помогу грузить, — сказала Саша и опять потупила глаза, уж очень хорош был парень в кожанка. — Чего еще?

— Горяча ты, — покрутил он кудлатой головой. — Ноздри так и ходят у тебя!

— Давайте о деле говорить!

— Верно, значит, сказали, что ты в кавалерии была. Была же, а?

— О деле давайте.

— Но была?

— Ну была, была, господи!..

Парень в кожанке скользнул взглядом по худенькой фигурке Саши тем особым мужским взглядом, который был ей хорошо знаком.

— Я пошла, — решительно шагнула она к двери. — Прощайте!..

— Стой! Стой же!

Но Саша уже выбежала из дверей и вмиг сбежала вниз по лестнице к подъезду. Кожанке так и не удалось ее догнать.

Неслась Саша к Курскому вокзалу еще стремительнее, чем до того к Тверской. И лицо у бегущей, как многие замечали, было какое-то счастливое. Но как прохожие могли знать, что день у Саши и вправду счастливый. Сегодня она впервые услышала: «Я же люблю тебя», и хоть это было сказано в шутку, все равно радостно билось сердце. Впервые ведь…

Весь день до мглистых сумерек грузились на Курском вокзале вагоны и открытые платформы уходившего на юг эшелона с подарками. Саша помогала грузить, и же тут, на вокзале, узнала, что еще везет едущая с эшелоном делегация московских рабочих.

В момент, когда Саша, раскрасневшаяся и потная, подхватила с платформы тяжелый тюк и, взвалив его себе на плечи, понесла к вагону, кто-то сзади легко, точно перышко, снял тюк с ее плеча. И еще до того, как Саша обернулась, она услыхала веселый голос:

— Это я, не пужайся, родная! От меня, знай, не убежишь, нет!

Синеглазая кожанка опять стояла перед ней. Свалив тюк в вагон, где ношу подхватили другие руки, кожанка стала с шутливой сердитостью выговаривать Саше:

— Ты чего ершишься? Тебе важное дело хотят доверить, а ты — бежать! Э-эге! Пойдем, покажу, — потянул он за руку Сашу. — В кавалерии служила, конем под собой управляла, а сама осталась необузданной!

Потащил он Сашу к головному пульмановскому вагону, у которого стояла охрана. Кожанку часовые, как видно, хорошо знали и беспрепятственно пропустили ее и Сашу в заваленный ящиками вагон. Отодвинув дверь одного из купе, кожанка показала Саше на стоящее в углу свернутое знамя с золоченым острием на верхнем конце древка.

— Видишь это? Бачишь? — повторил парень еще зачем-то и по-украински. — Вот что везем твоей дивизии!

И пояснил: это знамя будет вручено на торжественном митинге дивизии Блюхера за героическую стойкость на Каховском плацдарме.

— А надпись на знамени какая замечательная! — говорил с улыбкой парень. — А ну-ка, дай пройти!

Он стал протискиваться в купе.

Заигрывая с Сашей, он нарочно и с явным удовольствием прижал ее к выступу двери, ссылаясь на то, что проход в купе тесноват.

— Во, гляди! — сказал он с горделивым видом, когда широко развернул алый шелк знамени.

Саше показалось, что все купе заполонили два слова, вышитых белым на полотнище: «Уничтож Врангеля!» Мягкого знака в конце первого слова не было. Саша этого не заметила, а парень в кожанке, наверно, тоже не ощущал в мягком знаке особой необходимости.

— Здорово, а? — спрашивал он.

— Здорово! — кивала Саша.

— Помоги свернуть!..

Они потолкались, сворачивая знамя, посмеялись, оба довольные, и поставили его обратно в угол. Потом парень объявил Саше, что ей, как бойцу блюхеровской дивизии, оказана честь ехать здесь, в этом же купе, вместе со знаменем и состоять как бы в карауле при нем.

— А ты боялась, удрать от меня хотела. Что ты, я же люблю тебя!

— Ладно, — опустила глаза Саша. — Перестань!..

Погрузка эшелона затянулась, и отправление дали только в десятом часу вечера. И вот наконец длинный состав дрогнул, заскрипел, дернулся сначала назад, потом уже пошел вперед, в кромешную черноту ночи, озаряя себе путь на юг только огнем фар старенького паровоза.

Старый ветеран поясняет. — Без отдыха к фронту. — Чего не понял Врангель. — Белогвардейская газетка о Фрунзе. — Странный суд. — Что говорили обвинители. — Мнение отца Спасского. — Иннокентий Павлович негодует. — Катя и Леша в беде. — Взрыв в Килен-бухте.

Разгром и крушение Врангеля, как уже все понимают, не за горами. Недаром же страна напряглась и отдала Южфронту все, что могла. К моменту, когда решающие дни на юге начались, одних только коммунистов было в войсках Фрунзе около 17 тысяч.

По тому времени это много. И как не сказать здесь, что в тот голодный и трудный двадцатый год был совершен ныне ведь уже забытый подвиг — 586 эшелонов только с войсками было переброшено на Южфронт. И это всего за четыре месяца, с июля по октябрь, при страшной разрухе и нехватке топлива!