Наша вторая рота выступала первой. Тихо подошли к месту переправы, сели в лодки. Некоторые лодки пропускали воду, черпалок не было, и воду приходилось выливать фуражками.

Белые заметили нас, когда мы были уже недалеко от их берега. С обеих сторон затрещала перестрелка. Но вот и берег. Выскакивали на песок — и в атаку. Тут и батареи наши ударили из Берислава, и противник не выдержал, заметался, бросился наутек в камыши. А нам только этого и надо было — зацепиться хоть за самый маленький клочок земли… Тут же дали мы зеленую ракету — сигнал другим ротам, чтобы тоже переправлялись. Взвилась ракета, прочертила зеленый круг в небе и возвестила, что с этой минуты родился Каховский плацдарм. Рота за ротой, полк за полком, бригада за бригадой ринулись через Днепр, и скоро весь берег и Каховка были в наших руках.

Хорошо дрались наши стрелки в ту ночь.

Подвоз боеприпасов было не просто сразу наладить, а патронов у бойцов на плацдарме было немного. И вот один боец набил себе все сумки и карманы патронами, даже привязал к себе патронные коробки. Высокий, статный, он шел в первой цепи, снабжая товарищей патронами. За это бойцы прозвали его «патронной двуколкой».

Население Каховки и захваченной нами полосы берега радостно встретило нас. Еще свистели пули и снаряды, но почти у каждого двора было поставлено по ведру чистой прохладной воды. Кто воевал на равнинах Таврии, тот знает, что значит там глоток освежающей воды.

— Потерь, конечно, было немало, — сказал Ушатский, когда мы отошли от памятника и зашагали обратно к машине. — Но и белые потеряли многих, а им это было страшнее, чем нам.

— Почему?

— Тут большая проблема, это не так просто объяснить, — ответил Ушатский.

— Но все же?

Ушатский все ставил меня перед загадками. Старому ветерану хотелось, чтобы я, человек помоложе, сам находил ответы. А уже был полдень, и солнце пекло все жарче. Я был утомлен и растроган.

— Вечером, — решил я, — встретимся и поговорим.

Мы ехали по земле плацдарма. Минут через десять увидели едва возвышающийся над землей каменный островерхий столбик.

— Вот столбик, видите? — показал Ушатский. — Здесь была граница плацдарма…

Все та же степь и степь. Гладкая, с давно распаханными курганами, и одно только видишь по круговой линии горизонта: краны, краны. Идет стройка…

По столбикам нетрудно определить, как невелик был плацдарм. Километров десять в глубину, обеими флангами он упирался в Днепр.

— Мал золотник, да дорог, — улыбнулся мой спутник. — Здесь не было укрытий, как видите. Их требовалось создать, построить, сделать неприступными. И это удалось.

Я посмотрел искоса на своего спутника. Так он просто и сказал: «Это удалось». А как, черт возьми? Как удалось под огнем укрепить и укрыть наши войска в этой гладкой, как стол, степи, где тогда ничего не было, ни бугорка, ни рощицы, ни лощины или хоть мало-мальски подходящего оврага?

«Это было адски трудно, конечно?» — хотел я спросить, но решил, что и вопроса такого задавать не следует. Еще бы! Разумеется, это было… ну как бы сказать… это, пожалуй, и не сравнишь с тем, с чем командование Красной Армии имело дело прежде, при разгроме Колчака и Деникина. Вот эту мысль я счел возможным высказать старому ветерану. Он тут же одобрительно закивал седой головой:

— Ну да. Каховский плацдарм и вообще вся операция по освобождению Крыма — новое слово…

— То есть?

— Видите ли, за всю гражданскую войну это была единственная в своем роде операция: захват и долговременная оборона плацдарма, который потом сыграл огромную роль! Для того времени это был большой шаг вперед в стратегической и оперативной практике Красной Армии. Тут с лучшей стороны показало себя наше главное командование. На помощь войскам Эйдемана было брошено много сил и средств, чтобы укрепить плацдарм. Про генерала Карбышева слыхали? В гражданскую войну он был военным инженером, и укрепления на плацдарме возводились по его непосредственным указаниям. Его работа!

Я вспомнил: Карбышев, Герой Советского Союза! Человек, совершивший великий подвиг мужества в годы войны с гитлеровскими, фашистскими захватчиками. От них он и принял мученическую смерть и пал как герой.

— А знаете, с какой еще громкой фамилией связано сражение на плацдарме? Тут, в войсках, был тогда и молодой Говоров, известный вам Маршал Советского Союза. Командовал артдивизионом и отлично себя показал в боях на плацдарме. А было ему в ту пору всего двадцать три года!

Мы уже ехали по Каховке, а я все думал: молодой Говоров, молодые Эйдеман, Уборевич, Блюхер… И ясно представали перед глазами где-то вычитанные цифры: к концу 1917 года в русской армии числилось 12 миллионов солдат. Больше половины всей армии были молодые солдаты, призванные в 1914–1917 годах.

Юность революции, юность Красной Армии, и уже такие блестящие операции у нее за спиной!..

И вдруг я услышал, как мой спутник тихо напевает «Тачанку»:

Эх! Я придержал рукою шляпу, чтобы ее пе сорвало ветром от быстрой езды, и тоже подхватил:

О том, что мнится диктаторам. — Во имя чего готовился десант на Кубань. — Генерал Слащев обречен. — Страх одиночества. — Разговор по прямому проводу. — Сибиряки в бою. — Надежда на конницу.

Врангель, конечно, знал, что красное командование готовит удар по Каховке и другим пунктам нижнего течения Днепра.

Вот что он сам утверждает:

«В последних числах июля стали поступать сведения об усилении красных на правом берегу Днепра — со дня на день следовало ожидать форсирование крупными силами нижнего течения Днепра. Данные агентурной разведки и радиослежки давали основание предполагать, что главный удар будет нанесен из района Берислава силами трех-четырех дивизий».

Все знал, как видим.

И что же? Не придал значения, не понял, что здесь таится его скорая погибель? Странные вещи происходят с диктаторами. Что-то их вдруг ослепляет…

В самом деле — знал барон все! Ну, и на что же понадеялся, что решил предпринять в ответ?

«Ввиду этих данных, — читаем мы у Врангеля в его мемуарах, — генералу Кутепову и генералу Слащеву были даны соответствующие указания». Какие же? «Генералу Кутепову — упорно удерживать северный участок фронта; генералу Слащеву — оборонять линию Днепра, обратив главное внимание на Перекопский участок фронта…

В случае переправы противником через Днепр у Каховки и отхода Слащева к Перекопу я рассчитывал, дав противнику оттянуться от переправ, нанести переправившимся удар в тыл…»

Читатель уже понимает: барона тут ждала неудача. Но это обнаружилось уже потом.

В тот момент, когда у Каховки завязались бои, Врангель находился далеко отсюда — на Черноморском побережье. Он готовил новый большой десант, в этот раз — на Кубань.

Путь кораблей десанта лежал через Керченский пролив в Азовское море, а там местом высадки намечалась станица Ахтырская на кубанском берегу. Кораблей для войск десанта потребовалось много — десятки. Врангель придавал этой своей новой операции (он сам считал ее смелой и дерзкой) решающее значение. И когда под утро 7 августа ему доложили, что красные атакуют левый берег Днепра у Каховки, он только рукой махнул:

— Ну и черт с ними, пусть атакуют. Тем хуже для Слащева!

Был при этом Шатилов. Странный ответ барона мог бы кого угодно озадачить, но хитрый начальник штаба мигом все смекнул и посмотрел на своего шефа прищуренным взглядом заговорщика, которому ведомы все тайны.

А барон и не стал таить, почему он так равнодушно отнесся к вести, которая, казалось бы, должна была сильно встревожить главнокомандующего.