— Ну, если это и так, господин барон, то все равно мы им, французам, потом покажем вот что!

Не сошел ли с ума Климович? Его желтоватые пальцы изобразили здоровенный кукиш. Вертя им, Климович говорил:

— Знаете, тут можно и у большевиков кое-чему поучиться, смею заверить вас. Да, да, не удивляйтесь! Большевики, надо признать, гораздо более правильно понимают психологию широких масс России, когда утверждают, что старые царские долги оплачены русской кровью и теми выгодами, которые приобрела Антанта своей победой над кайзеровской Германией!

Поди пойми человека. Первейший враг большевиков, и он же их хвалит!

— Хватит! — вырвалось у барона. Он поднялся и теперь, вытянувшись во весь свой гигантский рост, смотрел на гостя так, как привык на всех смотреть. — Все вы не то говорите! Не то! Не то!..

И добавил:

— Я сам о себе скажу. Сам! Сам!

Несколько лет спустя барон исполнил свое намерение, но находился он тогда уже не в Крыму, а далеко за его пределами.

Катя действует. — Подпольная «коммунка» под Ялтой. — Как были взорваны шахты. — В «офицерском государстве» барона. — Листовка-воззвание. — Встреча с матросом Лешей (он же Прохоров). — Пять бочек с динамитом. — Сигара в подарок.

Катя жила в Севастополе легально, как и ее отец. Она часто приходила в сад «Казино» обедать, вечером появлялась на концертах и спектаклях, но иногда куда-то на день-два пропадала, и тогда Иннокентий Павлович говорил своим друзьям и знакомым, что у его дочери подорвано здоровье и она ищет для себя недорогую комнату с пансионом на Южном берегу, где-нибудь в Ялте или Алупке, а денег на это у нее хватит.

— Представьте, ей всего шестнадцать лет, а это уже вполне самостоятельная женщина, — восхищенно говорил Иннокентий Павлович тем, кто интересовался его дочерью. — И знаете, господа, ведь она вырвалась из большевистского рая совсем не голенькая, как я думал. Одними романовскими кредитками десять тысяч привезла. Мои старые запасы, — добавлял Иннокентий Павлович. — В конце семнадцатого, когда все полетело, я спрятал кое-что в саду за моим домиком в Каховке. Так поверите ли, — сочинял Иннокентий Павлович, — дочь сумела откопать шкатулочку и привезти сюда.

— Небось и золотишко нашлось?

— Ну, что там, какое у меня могло быть золото? — скромничал Иннокентий Павлович. — Так, кое-что из драгоценностей покойной жены моей и бабушки, царство им небесное, действительно, привезла с собой. В нижнем белье зашила, умница. Колье мы уже тут продали… надо же девочке здоровье свое восстановить!

Никто и заподозрить не мог бы, что худенькая, изящная дочурка артиста уходит часто на связь с подпольщиками по адресам, которых даже и отец не знал.

В подполье не так страшно работать, как кажется. До провала, особенно если ты на легальном положении, чувствуешь себя как обычно, как все окружающие тебя люди. Ешь, пьешь, ходишь в театр и в кинематограф, заглядываешь в магазины и на рынок и, если надобность есть, нанимаешь извозчика и едешь по своим делам. За взятку Иннокентий Павлович быстро добился надежной справки для дочери и даже прописал ее в полиции как проживающую с ним на пароходе. С такой справкой Катя могла и в дальний путь пуститься — в Ялту, Алупку и другие места Южного берега, что она и делала. Сядет в рейсовую линейку или на катер и укатит. Не раз и отец просился поехать с ней — не разрешала.

«Нет, она в самом деле как взрослая», — все больше убеждался Иннокентий Павлович, и ему казалось, что у нее уже, наверное, немалый опыт подпольной работы. Он не верил ее словам, что все это впервые в жизни. Вела она себя спокойно, уверенно, все делала с улыбкой и не робела, когда с ней заговаривали и начинали приставать юнкера и офицеры.

Не давала она покоя отцу, всё упрашивала поскорее устроить ей встречу с Лешей. Войти в связь с этим человеком Кате было велено еще в Харькове.

— Ты говоришь, он меня знает, папа?

— Да, так он мне сказал как-то, узнав мою фамилию. Разговорились мы с ним, и вдруг, представь, он целую историю стал про тебя рассказывать. Как раз вот про твою поездку за питерскими ребятишками.

— Постой, постой, папа! — задумалась Катя. — Минуточку… Он не матрос?

— Матрос… То есть сейчас уже не в той роли.

— Прохоров?

На этот вопрос Иннокентий Павлович не смог ответить. Какова фамилия Леши, он и сам не знал. Леша, и всё.

— У меня с ним дела короткие, — пояснил Иннокентий Павлович. — Раз или два в неделю он приходит ко мне на связь, передает мне и получает от меня что нужно, и поминай как звали, исчезает. Но кое-что я подозреваю. Он, видимо, держит связь с главным комитетом и с лесом. Ну, знаешь ведь, что такое лес?

— Все, все, не рассказывай мне больше ничего, — замахала руками Катя. — Ни ты, ни я не должны знать всего. Лучше не знать.

Он понял, чего она опасается, и тяжело вздохнул. При провале, попав в руки палачей Климовича, человек может не выдержать пыток и многое невольно выдать.

А Кате теперь уже было почти достоверно ясно, кто тот Леша. Наверное, он тоже заслан сюда, милый Прохоров. Так вот почему прекратились его донесения с подробными описаниями подвигов для истории. Вот будет забавно, когда они здесь увидятся!

«А может, не надо встречаться с ним?» — возникали иногда сомнения у Кати. Но выхода не было — именно с этим матросом она должна встретиться, чтобы выполнить одно из самых важных заданий, которые ей даны.

Но матрос все не появлялся, а дни шли.

Как-то раз, вернувшись из поездки по Южному берегу, Катя сообщила отцу, что будет жить в одной «коммунке» под Ялтой. Хорошие ребята, двое парней из бывших гимназистов, третий в типографии работает, а кроме парней, есть и четыре девушки, работающие кто где; главным образом — в военных госпиталях. Дача заброшена ее бывшим владельцем, полуразрушена, и никто не мешает «коммунке» там жить.

— А полиция? — спросил Иннокентий Павлович. — Да и зачем! тебе «коммунка»?

— Что ты, папа! — отвечала Катя. — В полиции никто не знает ничего про «коммунку». Это сами ребята ее так называют.

— А что они делают на даче?

— Так… По вечерам песни поют, в разные игры играют… Ничего особенного не делают.

— Доченька, — сказал с сердцем Иннокентий Павлович, — не говоришь ты мне правды. Я ведь и сам понимаю. Вы там что-то подпольное печатаете, да?

— Не знаю, — пожала плечами Катя и отвернулась.

Она уехала на другой день, и дня три ее не было. Не появлялся и Леша. Как предполагал Иннокентий Павлович, Леша застрял по каким-то делам в лесу у партизан Мокроусова. О Мокроусове уже успели написать в «Заре России» и других газетах Крыма. Называли его «красным бандитом», а партизан — «бандой разбойников», нападающих на мирных жителей и грабящих богатые дачи Южного берега. О взрыве на Бешуйских копях ни одна крымская газетка не обмолвилась и словом.

Надо, однако, рассказать об этом.

О взрыве Бешуйских копей Мокроусов много лет спустя вспоминал:

«Несмотря на малочисленность партизан, штаб Крымской повстанческой армии принял решение начать активные боевые действия… Наши бои с белыми должны были внести нервозность в работу врангелевского штаба и вынудить его снять с фронта войсковые части. Было решено произвести нападение на отряд белых в количестве 80 человек, несший охрану Бешуйских копей, и вывести из строя шахты.

Часов в одиннадцать ночи Симферопольскому полку партизан было отдано распоряжение строиться. Бойцы, не знавшие, в чем дело, но почувствовавшие, что предстоит что-то важное… построились в две шеренги.

Я объяснил бойцам, какое значение имеют шахты для Врангеля, указал, что остановка добычи угля затруднит работу железных дорог и обострит топливный кризис в Крыму.

Двинулись повзводно, гуськом. Хрустели под ногами ветки. Тарахтели навьюченные на лошадей ведра — наша кухня. Постепенно удаляясь, исчезали теплые приветливые огни костров.