Пшеница, пшеница. Всем она нужна, всем она по вкусу, богатейшая таврическая пшеница.

— Надеюсь побывать и в вашей Таврии, — сказал де Робек.

Неугомонный! Везде ему хочется побывать. Влюблен человек в Россию! Влюблен и хочет ей всячески помочь. Ну что ж. Пришлось Врангелю дать кое-какие обещания. Де Робека они вполне удовлетворили, и он потер руки, как бы заранее предвкушая удовольствие.

Все. Дело сделано. Сговорились. Оба встали.

Итак, им предстоит искать лотосы в малодоступных озерах Сибири. Бродить с рюкзаками за спиной по предгорьям Сихотэ-Алиня. Ну, и, разумеется, быть де Робеку гостем барона в Крыму, где уж непременно отведает каравай из таврической пшеницы.

Вот об этом, выходит, и договорились.

Уже провожая гостя и стоя с ним на палубе, де Робек вдруг ехидно спросил:

— Вы истории не боитесь, генерал?

Врангель озадаченно приподнял плечи.

— Я вас не понял.

— Я спросил, боитесь ли вы истории?

— Я? Почему мне ее бояться?

— Очень хорошо, — сказал весело де Робек. — Не следует ее бояться. Пусть она убоится вас! Человек сильной воли, диктатор, властитель, кто бы ни был, должен подчинять себе и внушать к себе уважение не только в массах, но и сделать так, чтоб сама история его боялась и перед ним трепетала. Это вернее всего обеспечивает успех, что бы там ни говорили в наших демократических странах.

Из всех советов де Робека (а он тут только выполнял волю своих хозяев — главарей мощной Антанты) последний совет верховного комиссара больше всего пришелся по душе барону.

«Насчет монархии и земли еще посмотрим, — думал он, спускаясь на берег с «Аякса». — В одном, конечно, этот хитрый де Робек прав: чудо может совершить только твердая рука. И я буду тверд. О, я буду железно тверд!»

Дальше увидим, каким показал себя барон на деле, а пока скажем лишь, что на другой день он уже отбывал на английском броненосце «Император Индии» в Крым.

«Мощно рассекая волны, уносил меня корабль к родным берегам, — вспоминал Врангель. — Там готовился эпилог русской трагедии».

Таковы подробности воцарения Врангеля в Крыму. Может, мы и увлеклись ими, но зато яснее будет все дальнейшее.

Кстати, история поездки наших героев в Питер тоже окажется как-то связанной со всем этим. Но дело не только в их поездке и приключениях, какие были у них в пути. В мире нашем все очень тесно переплелось — и судьбы стран, и судьбы отдельных людей, даже самых, казалось бы, незаметных. Где-то кто-то вызвал Врангеля на «Аякс» и дал ему крейсер для поездки в Крым, где он и стал главнокомандующим вооруженных сил и верховным правителем юга России, а в жизни многих людей и даже всей России скоро все пошло не так, как до сих пор.

Отозвалось и в Москве, где на прибытие Врангеля в Крым и его вступление в роль новоявленного спасителя России сразу обратили внимание. В «Правде» и «Известиях», главных больших газетах Москвы, появились броские заголовки: «Неугомонный не дремлет враг! Революционный держите шаг!» Но все силы пока отдавались отпору нашествия со стороны милитаристской Польши.

На полях Украины и Белоруссии кипели весь май жаркие бои. Польская армия Пилсудского уже выдыхалась и пятилась назад.

То, что Орлик и Катя видели в пути и о чем успели сделать запись в дневнике, действительно было: с Южного фронта сняли немало частей и перебросили туда, где шли бои с польскими войсками. Ушла туда и одна из лучших конных дивизий — Червонная дивизия Примакова, и ничего другого не оставалось делать.

В газетных сводках о положении на фронтах Крымский фронт шел последним. «Поиски разведчиков…», «Перестрелка в районе Сиваша» — об этом, если помните, тоже была запись в дневнике Кати и Орлика. Такого рода сообщения означают затишье. Но было известно: Врангель, устроивший свою резиденцию в Севастополе, не дремлет. Идет переформирование белых полков, создаются и хорошо вооружаются новые кавалерийские и пехотные части. Все на самом деле соответствовало заголовкам московских газет: «Неугомонный не дремлет враг».

Сказать по совести, Орлик и Катя газет в ту пору не читали. Но тем не менее знали все. Мы беремся утверждать, что они и без газет выдержали бы любой экзамен по текущему моменту и международному положению. Они отлично знали, что такое «Антанта», кто есть Ллойд-Джордж и кто есть Клемансо; знали, отчего и почему эти правители самых мощных западноевропейских держав поддерживают российскую контрреволюцию в ее отчаянной борьбе с Советской Республикой; знали, к чему стремится новая власть в Кремле, и были готовы ради светлых дней грядущего смело идти в бой за это, как поется в песне.

В ту пору, о которой мы рассказываем, — впрочем, возьмем несколько более раннюю пору, первые весенние месяцы 1920 года, — Москва и вся республика, несмотря ни на что, жили надеждами на мирное строительство, и, собственно, уже принимались меры к тому, чтобы и в городе и в деревне начался переход к хозяйственному возрождению страны. И боже мой, как радовались уже люди, истосковавшиеся по мирной жизни! Хватит воевать, кровь проливать, хватит! К труду! К станку! К сохе и плугу! Оживить заводы, шахты, домны, ткацкие фабрики.

Знаете, сколько было в России паровозов до начала гражданской войны? Тридцать шесть тысяч. А сейчас их едва оставалось две-три тысячи. Да и те были заняты главным образом на фронте и перевозками для фронта.

Итак, надеялись на мирный труд, и, хотя в конце апреля на Советскую Республику ринулись польские легионы Пилсудского, за надежду еще держались, и, видите, даже затевали устроить для голодных детишек Питера детские колонии в бывших помещичьих имениях юга Украины. Как мы знаем, ради этого Катя вместе с Орликом и пустились в дальний путь.

Но Республику Советов ждал новый удар. И именно оттуда — с юга. Однако не будем забегать вперед. Скажем только, произойдет то, чего как раз опасались, но никто не думал, что все может разразиться так быстро и катастрофично.

Почти сорочинская ярмарка у поезда. — Что и почем тогда стоило. — Думы Орлика о человечестве и торговле. — За шесть ложек повидла. — Помощь матроса. — Орлик и Катя вновь обретают дневник и большого друга.

Починка моста, разрушенного бандой, задержала эшелон у реки на целые сутки. За это время тут же, у реки, или, вернее, у эшелона, вырос базарчик, где бойкий торг вели и пассажиры теплушек, и крестьяне окрестных сел. Белые и черные хлебцы, огурчики соленые, капуста квашеная в ведрах, котлетки из конины, молоко в бидонах и кринках, махорка, отварной картофель, мыло, спички — все тут было, хотя и считалось, что всего этого нигде не достать и не купить.

— Почти сорочинская ярмарка, — пошучивали сами продавцы, а покупатели только разводили руками: — Ай да ну!..

Один местный селянин даже привез на бричке самовар для продажи. А другой дядька тут же, у эшелона, развернул на своем возу целую галантерейную лавку. Предлагал бусы, ленты, чулки, рубашки, кальсоны, а для привлечения покупателей запустил стоящий на земле у воза граммофон, на котором сынок торговца, малыш лет десяти, прокручивал пластинки с романсами и революционными песенками:

И относилось это — кто знал, улыбался, — к Ллойд-Джорджу, Клемансо и прочим господам из «Антанты». Злобная критика всего, что предпринималось в Советской Республике, пустые слова о мировой цивилизации, но зато щедрая помощь врагам русской революции — вот что высмеивалось в пластинке.

Был серенький, совсем не майский полуденный час, когда Орлик, хорошенько выспавшись после ночных переживаний и утомительной работы на починке моста в течение всей ночи, протер глаза и огляделся.

Мы до сих пор не имели повода сказать, что спали пассажиры теплушек на трехъярусных нарах, сбитых из почти совсем не оструганных досок. Вот на таких нарах маялись уже пятые сутки и Орлик с Катей. Кому было жестко лежать, тот еще при выезде эшелона из Мелитополя постелил себе сена или соломы, и на первых порах в теплушках, надо отметить, запах стоял упоительный.