Чтобы понять, что дальше сделал Орлик, — мы опять будем говорить о нем, как и прежде, в мужском роде, — надо рассказать немного подробней о Каховке и тех местах, которые скоро станут театром боевых действий.

На правом берегу Днепра, как раз напротив Каховки, расположен небольшой городок Берислав.

Днепр здесь весною широк, могуч и действительно чуден. Сейчас, в июле, он, правда, поуже стал, местами обнажились песчаные отмели и не веет уже от воды свежестью первых месяцев лета. И не слышно звонких песен и гомона птиц в плавнях ни по ту сторону, ни по эту. Вечерами не собираются на берегу — ни на том, ни на этом — девчата и парни, не танцуют и не поют. И на лодочках не катаются. Пустынны и тихи берега. Мост был, его давно к черту взорвали, одни остатки видны на реке.

Фронт здесь. И тянется он вниз по Днепру до самого Херсона, а вверх по течению — к Никополю и Александровску, где река шумит и бурлит, обтекая пороги. Там Хортица, там когда-то Запорожская Сечь была. А здесь, у Каховки и Берислава, места степные, хлебные и такие пыльные, каких, наверно, нигде больше на свете нет. Таково, по крайней мере, мнение войск, окопавшихся по обе стороны Днепра.

Пыль в Каховке, пыль в Бериславе. В Каховке, где белые, прибрежные улицы крутоваты, как и в Бериславе, где стоят красные. Но Берислав расположен повыше, и для артиллерии здесь позиции получше, чем красные и пользуются. Садят и садят из орудий с правого берега по левому, туда, где за роем железных, черепичных и соломенных крыш Каховки упрятались в зеленых рощах среди плавней и хуторков позиции белых.

Того, что на военном языке называется передним краем, у белых, в сущности, нет. Есть у них раскиданные там и сям вдоль берега заставы, посты сторожевого охранения, отдельные очаги укреплений с пулеметными гнездами и колючей проволокой, но сплошной линии окопов нет. Издали, с бериславского берега, взглянешь, и кажется, что на том, каховском берегу, где белые, ничего нет, кроме сплошных плавней, камыша да раскидистых ив у самой воды. А берег весь в песке, и песок чистый, сыпучий, промытый до белизны днепровской водой и насквозь прокаленный жарким солнцем Таврии.

Теперь, зная это, мы можем вернуться к тому, что сделал Орлик.

Он решил, дождавшись темноты, переплыть реку. Стоит очутиться на том берегу — и ты у своих. Но как явиться к ним без оружия? Ведь спросят: где твоя шашка, где карабин? Куда дел? Растерял, чертов трус! Нет, без оружия Орлик не представится своим.

Целый день он ходил по Каховке. Из рассказов погибшей Ани он приблизительно знал место, где она жила. Дом нашел, но он оказался нежилым — сгорела от снаряда крыша, и родители Ани куда-то временно переселились. Странным казалось: в Каховке, такой просторной, с таким множеством домиков, людям теперь негде стало жить и они ютятся где только могут. «Кризис же на квартиры», — объясняли Орлику встречные, с которыми он решался заговорить.

Жаль было бросать узел, а что с ним делать, Орлик не мог придумать, и все тащился с ним, держа под мышкой.

Худо было сейчас девчатам в Каховке. Орлик это видел и понимал. Все рассказы Ани подтверждались. Но особенно жалел Орлик в эти минуты старух. Никогда прежде ему так не жаль было этих большей частью одиноких женщин. Несчастные! Кто поможет им? Одно только может их спасти — приход той новой жизни, которую несут с собой красные.

Но как добыть оружие?

План пришел из воспоминаний о прошлом.

Отец Орлика как-то еще до революции приютил у себя в хате одного пленного австрийца. Шла война, и в Каховке, как и в других городах Украины, было немало пленных. В лагерях их не держали, и кто хотел, устраивался на работу, снимал угол где-нибудь и так потихоньку жил, ожидая конца войны.

Пленного, поселившегося в убогой рыбацкой хатенке Егора Петровича, звали Лаци, и это был еще совсем молодой человек с короткими черными усиками на смуглом лице. Он хорошо играл на скрипке, чем и зарабатывал себе на жизнь в одном прибрежном ресторанчике. Была тогда у Егора, старого чудака, думка заветная, чтоб вместо квартирной платы за постой славный малый этот, австриец Лаци, научил Сашу, любимого сына Егора, игре на скрипке. Лаци согласился с таким условием и стал было учить Сашу своему ремеслу, но скоро это наскучило и мальчику и австрийцу, и тем дело кончилось. Отец стал брать сына с собой на рыбную охоту, решив, что если не вышел из Саши музыкант, то добрый рыбак выйдет наверняка.

Бывали у Лаци дни, свободные от ресторанной службы, и любил он в такие дни забираться на лодочке в плавни и, выкупавшись в реке, понежиться голым на песочке. А чтобы у него не украли одежду, он брал с собой в роли сторожа дочку рыбака Сашу и давал ей за это две-три серебряные монетки на кино и конфеты. Саша — ей было уже лет девять-десять — усядется с одеждой австрийца где-нибудь в кустах и песню тянет и ждет, пока Лаци с завернутым на бедрах полотенцем не подойдет одеваться, довольный, что хорошо покупался и загорел.

— О, какие места у вас тут! — не переставал восхищаться Лаци. — Это есть самая настоящая красота и прелесть!

Девочка, разумеется, дорожила заработком и с охотой ездила с ним в плавни. Это был, кажется, первый заработок в ее жизни.

Мы привели тут эпизод из ранней юности Орлика не случайно, тут причина особая. Сейчас к ней и перейдем и скажем лишь, что теперь уже все кончено с воспоминаниями и переживаниями Саши Дударь, опять она Орлик, и пришло ему — мы подчеркиваем: ему, Орлику, — пришло время действовать.

Вот он и действует. Ходит по берегу и старается больше ничего не вспоминать, а только зорко все высматривать да запоминать. Вид у Орлика такой, что сразу скажешь — оборванец, оголец, босячок. В Каховке и в окрестных поселках и хуторах можно было встретить немало таких. Война приносит с собой в тыл безотцовщину; а мать одна не прокормит и не удержит возле себя сыночка, ежели сама не может его накормить и одеть.

Близко от Орлика прошли берегом три офицера, подпоручики, еще совсем молоденькие, наверно, только что вышли из юнкерской школы. Вели они себя развязно и были пьяны. Увязая сапогами в песке, они забрались в кусты лозняка и стали раздеваться.

— Эй, дяденьки! — обратился Орлик к офицерам. — Одежду вашу постеречь?

— А кто ее тут у нас заберет? — отозвался один из офицеров, отстегивая пояс с револьвером. — Да я застрелю того!

— Могут, могут утащить, господа! — сказал другой, со шрамом на щеке. — Ладно, давай, малец, посторожи. Получишь на чай за это.

Разделись офицеры и полезли в воду, а Орлик остался сидеть в кустах у кучи штанов, гимнастерок, сапог, белья и оружия. Взорвать бы все это гранатой и всех трех мерзавцев, пока они там кувыркаются в протоке, их же наганами и перестрелять.

Нет, по-другому надо. Орлик тихонько вытаскивает из кобур наганы, забирает из карманов документы офицеров, сует все это в свой узел, где платье покойной Ани, и — бегом в заросли камыша. Густой стеной стоят они; человека в них не найти, если он вглубь залез, хоть трое суток ищи. А Орлику здесь ведомы все тропиночки, перекаты, болотца.

Никто не встретился Орлику на пути к камышам, и вот он уже шлепает по воде, держа узел на одном плече, а другим расталкивая высокие тростинки. Вода по пояс, но Орлику это нипочем. Еще несколько минут шороха над головой и плеска воды. Все! Орлик выбирается на островок, где есть хорошо знакомые ему пещеры. Островок весь в спутанной, местами сбитой снарядами лозе. Здесь Орлик досидит до темноты, а потом…

Потом он вплавь пустится через Днепр к своим, на тот берег.

Стрелковая дивизия, видевшая лотосы. — Свидетельства комиссара Телегина. — Сорок одна тысяча книг в воинской библиотеке. — Размышление о командармах и штабах. — Стихи на рассвете. — Успех дает атака. — Мечта о сапогах.