— Владимир Кириллович! — резко сказал Пятаков, так же глядя мимо глаз Винниченко, на кончик его бороды. — Вы хотите, чтобы и я напомнил слова Ленина, когда он обозвал вас еще в четырнадцатом году «претенциозным махровым дураком»?

Винниченко кашлянул.

Козырь бит.

Минутку он помолчал. Потом заговорил снова:

— Конечно, дорогой Юрий Леонидович, ваши позиции в Центральном Комитете значительно бы окрепли, если бы вы имели за собой большинство киевских большевиков, если бы ваш авторитет высоко стоял среди других социалистических партий…

— Короче! — почти грубо прервал Пятаков. — С чем вы пришли?

Тогда Винниченко набрался духу и выпалил:

— Мы, украинские эсдеки, предлагаем вам свою поддержку.

Предложение было совершенно неожиданное при непримиримой антиукраинской позиции Пятакова, и Пятаков удивленно взглянул на Винниченко, но тут же отвел глаза. Впрочем, Винниченко успел отвести свой взгляд еще раньше.

— Не понимаю! — буркнул Пятаков.

Винниченко мягко объяснил:

— Полагаю, это предложение должно бы соответствовать и вашему желанию объединить все силы социал–демократии. Наш Киевский совет рабочих депутатов ныне в руках меньшевистского и эсеровского руководства. Но, объединившись, руководство могли бы взять в свои руки мы. Вам мы помогли бы пройти в председатели Киевского совета. Мы сами претендовали бы только на место заместителя председателя…

«Пока», — хотел добавить Винниченко, но не добавил.

— Почему? — быстро спросил Пятаков.

— Потому что мы возглавляем Центральную раду, так что…

— Я не о том! — опять бесцеремонно прервал Пятаков. — Я спрашиваю, почему вы делаете такое предложение? Почему предлагаете поддержку?

— Ну, — с нежнейшей улыбкой, на какую только он был способен, сказал Винниченко, — вы же, Юрий Леонидович, должны понять: в интересах общего дела, в интересах мировой революции…

— Бросьте! Я не дурак! — отмахнулся Пятаков. — Вы же умный человек. Фразы ни к чему! На съездах — военном и крестьянского союза — вы пополнили вашу Центральную раду двумя сотнями представителей мелкой буржуазии. Центральная рада не выражает чаяний революционной демократии…

— Все будет зависеть от того, какие партии станут у руководства в Центральной раде, да и кто ее возглавит персонально…

Пятаков саркастически улыбнулся, и открыл уже было рот, чтобы высказать свой сарказм, но Винниченко не дал ему договорить.

— Мы, украинские эсдеки, решили в ближайшее время созвать рабочий съезд; мы пополним Центральную раду украинцами–пролетариями, в основном, конечно, от партии украинских эсдеков. Если же вы согласитесь, то и… от большевиков. Вы должны учесть, Юрий Леонидович, что со сменой соотношения партйных сил в Центральной раде изменится и ее политика. — Винниченко заторопился, пока Пятаков его не прервал. — Мы предлагаем большевикам все же войти в состав Центральной рады. Персонально вы, Юрий Леонидович, могли бы стать… заместителем председателя… Вам, разумеется, понятно, — он сделал неопределенный, но красноречивый жест рукой в воздухе, — что после таких пертурбаций ее председателем не останется этот… этот…

— Понятно! — обронил Пятаков.

На миг он задумался. Он — лично он, — как и Винниченко, понимал революцию не как борьбу широких масс, а лишь как соперничество между партиями. Партия, которая сумеет найти наиболее удачную политическую комбинацию, и окажется у власти. Та, что окажется у власти, и установит желаемый режим. Но Пятаков был по натуре груб и потому спросил напрямик:

— Что вы хотите за это… предложение?

Винниченко помолчал — теперь уже умышленно, так как почувствовал, что путь к сердцу собеседника найден, — и заговорил увереннее:

— В Петроградском совете у руководства — меньшевики: Чхеидзе, Церетели и другие — ваши старые партийные коллеги. Да и, нам это известно, ваши личные друзья. В большевистской фракции Петроградского совета тоже немало ваших единомышленников — «левых». Ваш авторитет — «Киевского» — среди всех этих товарищей вне сомнения. А нам нужно, чтобы Петроградский совет поддержал притязания Центральной рады перед Временным правительством…

Пятаков фыркнул:

— Но ведь вам прекрасно известно, что я — противник «украинства» в любых его формах и проявлениях!

Винниченко пожал плечами. Это было ему хорошо известно. Пятаков представлял собой, так сказать, стереотипный экземпляр вульгарного русопята. Сам киевлянин, он, однако, всегда относился с предубеждением ко всему нерусскому, и в особенности — «малоросскому». Крестьян он называл «хохлами», а когда слышал, что по–украински говорит интеллигент, пренебрежительно фыркал; «Бросьте! Ну кому это нужно? Вы же отлично говорите по–русски!»

А впрочем, нет, совсем не из–за великодержавного обывательского снобизма стал Пятаков ярым противником стремлений украинцев к национальной независимости. Пятаков еще на школьной скамье увлекся идеями космополитизма, — задолго до того как столкнулся с марксизмом, и объявил себя ярым интернационалистом. Зерна великой науки о единстве пролетариев всех стран взрастали в душе Пятакова на почве, оскверненной идеологией отщепенцев без рода и племени. Осуществление программы интернационализма он видел в стирании граней между национальностями и проповедовал нелепую «безнациональность». Когда же объявил себя социал–демократом, то присоединился к тем, кто считал, что в эпоху империализма социальная ситуация складывается так: с одной стороны — монополистический капитал каждой из капиталистических стран борется за мировое господство своей нации; с другой — пролетариат всех наций сообща борется против капитализма. Но Пятаков утверждал, что борьба эта может быть решена лишь в мировом масштабе — мировой революцией: буржуазия борется методом национализма, пролетариат — интернационализма. Из этого утверждения он — в спорах с Лениным — делал вывод, что в пролетарской революции борьба за национальное освобождение есть контрреволюция…

— Это нам известно! — сказал Винниченко и с ненавистью посмотрел на Пятакова. — Известно хотя бы из последнего вашего выступления на заседании Киевского комитета большевиков, посвященном вопросу: поддерживать или не поддерживать большевикам украинское освободительное движение? Вы сказали тогда, что — цитирую — «поддерживать украинцев нам невыгодно: Россия не может существовать без украинской сахарной промышленности, украинского угля, украинского хлеба…». Известно! — слегка повысил он голос, так как Пятаков сделал движение, собираясь заговорить. — Известно и то, что вашу позицию в национальном вопросе Ленин считает продолжением политики Николая Второго.

— Слушайте! — заревел Пятаков. — Мы с вами, кажется, уже договорились не ссылаться на Ленина, а то я вам еще напомню, как тот же Ленин высказался о вашей порнографической писанине!

— Ладно, ладно! — примирительно, но слишком уж поспешно — чтоб Пятаков не успел осуществить своей угрозы — проговорил Винниченко. — Не о том сейчас речь! Речь о том, что против украинского национального движения — персонально вы, а программа вашей партии, наоборот, отстаивает принцип национального освобождения так же, как и социального! Значит, вы, как член партии, построенной на принципе демократического централизма, обязаны подчиняться партийной программе и выполнять ее!

Пятаков молча застегнул на пелерине цепочку, соединяющую две львиные головы, надвинул шляпу на глаза и взял палку в руку. Похоже было, что он собирается уйти, считая разговор исчерпанным, и Винниченко заставил себя умерить свои страсти.

— Кроме того, Юрий Леонидович, ведь вы должны знать, что наши притязания сейчас весьма скромны. Мы требуем только национально–территориальной автономии. Это даже меньше того, чего требует для Украины в своих тезисах Ленин и что приняла ваша партия… Простите! — спохватился он. — Сорвалось… о Ленине не будем вспоминать. Тем паче, — добавил он вкрадчиво, — что сейчас, перед съездом вашей партии, еще совершенно неизвестно, кто же возглавит ее после съезда — Ленин или, быть может, Пятаков…