Но поморщиться пришлось и еще посильнее. Ворота под софийской колокольней вдруг широко распахнулись, и из церковного подворья показался — боже мой! — самый настоящий крестный ход.

Из софийских ворот вышел сам архиерей в полном облачении, за ним двенадцать протопопов, за ними сонм дьяконов и служек в стихарях. А следом — архиерейский хор. Выйдя, хор грянул велелепно:

Многая лета…

Винниченко остолбенел. Этого он уж никак не ожидал… Этот чертов лохмач сейчас еще зажарит, чего доброго, настоящий молебен о ниспослании… Господи! Что ж это такое? Ведь он, Винниченко, — просвещенный атеист, а тут — ему же — служат молебен!..

Молебен и в самом деле начался, и именно о ниспослании, и службу архиерей вел на украинском яыке. Впервые за много веков на Украине в церковной службе зазвучала украинская речь. Факт все–таки исторический — и это несколько утешило Винниченко. Что ни говорите, а религия, хотя и опиум для народа, — как–никак древняя и истинно народная традиция: тут ничего не скажешь…

Винниченко склонил голову и исподлобья поглядывал по сторонам. Рядом стоял Петлюра, тоже, между прочим, социал–демократ: стоял, величаво откинув голову назад и заложив по–наполеоновски руку за борт френча. С другой стороны Грушевский — тоже, надо полагать, атеист — заливался слезами и даже подпевал: «Подай, господи, подай, господи…» Стояли вокруг и другие члены Центральной рады — социал–демократы, социалисты–революционеры, даже бундовцы — и ничего; потупили глаза, и всё тут.

Винниченко оглянулся назад — туда, где сгрудились дядьки, делегаты крестьянского съезда. Они слушали торжественную службу на коленях. Только сегодня утром они вынесли свои решения. Решения были такие. Признать единственной властью на Украине — Центральную раду. Добиваться, чтоб признало ее украинской властью и Временное правительство. Объявить президиум крестьянского съезда «Украинским Советом крестьянских депутатов»… Ведь в Петрограде только что тоже состоялся Всероссийский съезд крестьян, избравший из своей среды «всероссийский совет крестьянских депутатов». Постановили также поручить Совету крестьянских депутатов совместно с Центральной радой добиться осуществления лозунга: украинская земля — украинским крестьянам. А Учредительное собрание пускай уж решит, когда и каким путем провести в жизнь раздел помещичьей земли. Затем выбраны были и представители — для пополнения крестьянами–хлеборобами состава Центральной рады. Теперь, после трудов праведных, делегаты молились — на чудесном торжественном молебне, какого никогда еще им не доводилось видать, молились о ниспослании и даровании: чтоб господь бог даровал исполнение их решений, чтоб ниспослал осуществление их извечных чаяний, чтоб предоставил свыше владение землей–земелькой, матушкой–землицей — по силе и потребе.

«Мелкобуржуазная стихия! — констатировал Винниченко. — Мрак извечных собственнических инстинктов мужика, молох жадности к земле — прямехонький путь в сельские кулаки!»

Нет, нет! Он, Винниченко, за жизнь без хлопа и пана! Без пана и хлопа — об этом, во всяком случае, ему приходилось уже не раз заявлять и устно, и в письменной форме, так сказать: в политических декларациях и беллетристических произведениях. Однако лозунг этот годился во времена Хмельницкого, а ныне, в век капитализма, уместен, конечно, другой: хотя бы — за гегемонию пролетариата!

И Винниченко тотчас же принял решение: Центральную раду надо немедленно демократизировать. Завтра же он соберет лидеров украинской социал–демократии; необходимо созвать рабочий съезд, как был созван этот крестьянский. Съезд украинских пролетариев. Но надо постараться, чтобы это был съезд пролетариев–украинцев, а не русских. Этот съезд тоже выделит депутатов. Центральная рада, таким образом, пролетаризируется. И тогда — придется тогда отступить этой мелкобуржуазной собственнической стихии.

А стихия тем временем стояла на коленях и молилась.

Среди стихии стоял на коленях и молился Авксентий Нечипорук. Его — делегата от крестьянского союза Бородянки — тоже избрали сегодня членом Центральной рады.

Случилось это так. Когда на съезде обо всем уже было переговорено, когда утверждена была и резолюция, чтоб вместе с Центральной радой позаботиться о решении земельного вопроса, и когда председательствующий поднялся, чтоб объявить обсуждение этого вопроса законченным, тут–то и не стерпел Авксентий Нечипорук, — попросил слова и себе. Он вышел на трибуну — впервые в жизни перед таким сборищем народа — и спросил:

— Так как же будет, люди добрые, паны добродии и товарищи граждане? Нарежут мужику земли или нет? Земля, она ж нам, мужикам, — первое дело! Вот, к примеру, скажу про себя: арендной распахиваю две десятины, ну и своей — тоже только две, а сынов у меня двое, и пришла пора выделять. Сколько же на каждый голодный рот попадет? А? Так как же оно будет, православные христиане?

Съезд зашевелился, зашумел. Таких, как Авксентий, было на съезде немало — не одни зажиточные хозяева. Закричали:

— Правильно! Не в бровь, а в глаз! Пускай нарежут земли!

Но председательствующий зазвонил в колокольчик и, когда кое–как установилась тишина, мягко разъяснил неразумному дядьке, что все эти три дня на съезде только о том и говорено, уже и решения соответствующие приняты, а товарищ, должно быть, прослушал, если глуховат, или же не разобрал: будет земля, вот пускай только Учредительное собрание…

— Садитесь, товарищ! — закончил председательствующий уже совсем нежно, хоть к ране прикладывай. — А мы сейчас перейдем к другому важному вопросу.

А другим и было — избрание в члены Центральной рады.

И последним в список кандидатов президиум тут же внес селянина — как ваша фамилия, откуда вы, пан товарищ? — Нечипорука Авксентия из Бородянки: люди его поддерживали, когда говорил, им будет приятно, что и он среди избранных. Да и вообще аполитичнее, если войдут в Центральную раду и такие вот голяки, как вышепоименованный Авксентий Нечипорук: демократия!.. Поднимаются, поднимаются силы народные, вот только не смыслят еще ничего: помогать, помогать им надо, да уж в Центральной раде найдется кому помочь.

Так Авксентий и был избран членом Центральной рады.

И теперь стоял он на коленях посреди своей стихии и воссылал молитвы богу.

Молился, чтоб господь всеблагий послал ему землю, чтоб нарезали ему землицы, чтоб у детей его земелька таки была!

И, может быть, впервые спокойно стало у Авксентия на душе, и даже предвкушение радости вошло в его сердце. Такая ведь лепота была вокруг: огромная площадь вся забита людьми, звонят во всех церквах, и как же славно поют певчие! А «подай, господи», заводят сами, их священство, архиерей.

Теперь уж, видно, землю таки дадут! Столько шума, такая пышность, этакое благолепие! Теперь уж не может быть, чтоб земли вдруг да не дали.

Чтоб вот так — перед всем народом — пообещали, а потом не дали?

Нет, не может того быть!

Грех! Великий, неискупимый будет это грех…

1

Винниченко явился точно в десять тридцать вечера. Неорганизованный по натуре, разбросанный во всех своих действиях: и раздвоенный в намерениях, в быту — богема и лентяй, Винниченко был педантично пунктуален в дела конспиративных. Часы на башне ударили два раза, и в самую эту секунду Винниченко сел на скамейку в кустах сирени и жасмина у руин Золотых ворот.

Это была очень удобная для встреч скамейка. Кусты обступали ее стеной — со стороны и не разглядеть, кто на ней сидит; зато сквозь листву видно далеко: Владимирская и Прорезная, Золотоворотская и Большая Подвальная. При другом режиме — принимая во внимание полицейских и филеров — такое место было необыкновенно удобно, да и теперь имело свои преимущества, если тебе не хотелось, чтобы тебя увидели с собеседником.

Одет был Винниченко в черную накидку — плащ без рукавов, застегивающийся на груди золоченой цепочкой с двумя, тоже «американского золота», разинувшими пасть львиными головами на концах. Такие плащи–пелерины были особенно распространены среди отъявленных ловеласов из почтовых чиновников, анархистов из аптекарских учеников и гимназистов старших классов, опасавшихся вечером попасться на глаза педелю. Кроме того, что такой плащ был, вообще говоря, очень удобен, — он придавал владельцу еще и романтический вид. Стоил он дорого — в магазине Фрида и Сухаренко на Крещатике; но в портняжном салоне мадам Дули на Подоле его можно было взять и напрокат.