После отъезда отца в Келат Реза-Кули-мирза несколько дней не заходил к жене, надевшей траур. Из её покоев то и дело доносился плач, и служанки, беспокойно переговариваясь между собой, бежали к ней в опочивальню. Реза-Кули-мирзу её плач заставал в те минуты, когда он принимал какого-нибудь земиндара[33] или имама[34]. Просители настораживались, а он мучительно кривил губы, словно за сердце его кусал скорпион, и думал: «В конце-концов ома доведёт меня своими воплями до сумасшествия. Надо заткнуть ей рот!»

В один из дней, когда из спальни жены донеслось: «О, Тахмасиб, о, брат мой родной!», мирза, полный гнева, решительно вышел из комнаты и зашагал к опочивальне жены. Рванул на себя дверь, влетел в комнату.

— Мерзкая обезьяна! — закричал он в бешенстве. — Ты почему так орёшь?! Вот уже целый месяц из-за тебя я не могу спокойно встречать гостей. Если не прекратишь свои вопли, прикажу бросить в подвал и пустить туда мышей!

— О, Аллах, послушай, что он говорит! Какую кару готовит мне это отродье жалких кырклу?! Она сами недавно слезли с деревьев и уже называют божественных сефевидов, возраст которых три миллиона лет, мерзкими обезьянами! — Принцесса закричала в истерике и заломила руки над головой.

— Замолчи, или я тебя выброшу в окно! — теряя терпение, кинулся к ней мирза. Но стоило ему сделать несколько шагов, как принцесса схватила с низкого столика вазу с цветами и запустила в мужа:

— Паршивый негодяй, сын зверя в облике человека! — вновь закричала она. — Шах Тахмасиб отдал Надиру всю державу, оставив для себя лишь жалкий клочок земли, а теперь и того лишился! Что за лютость?! Что за зверства! О, неблагодарный Надиров род!

Увернувшись от вазы, которая врезалась в стену и рассыпалась на куски, Реза-Кули-мирза, потеряв власть над собой, бросился, как тигр, на принцессу, повалил её, схватив за горло, и держал так, пока она не испустила дух. Только тут он поднялся и, увидев сбежавшихся служанок, кинулся на них:

— Вон отсюда, проклятые плакальщицы! Это вы довели принцессу до того, что у неё от тоски по родному брату разорвалось сердце!

Служанки с визгом бросились по коридорам. Успокоившись, мирза велел пригласить в опочивальню принцессы дворцового врача. Когда тот пришёл, сказал ему тоном, не терпящим возражений:

— Жена умерла от сердечного приступа. Бедняжка не могла вынести потерю родного брата!

— Да, ваше высочество, — торопливо согласился табиб. — Слишком велика для неё была потеря… Она давно жаловалась на боли в сердце и не выдержала навалившегося на неё горя…

Во. дворце, а затем и в Мешхеде объявили траур по поводу кончины любимой жены наместника Хорасана. В этот же день и похоронили её на мешхедском кладбище. Прошли поминки, и Реза-Кули-мирза собрался ехать в Герат, куда вновь созывал своё победоносное войско Надир-шах. Уезжая из Мешхеда, мирза, по письменному приказанию отца, сдал полномочия хорасанского наместника Али-Кули-хану, приехавшему с письмом из Келата. Двинувшись с полутысячным отрядом, мирза через несколько дней был в Герате у отца и со слезами на глазах рассказывал о случившемся с принцессой. Умолчал только о том, что задушил её собственноручно.

— Поверь мне, отец! — взмолился мирза. — Гнев её против афшаров, кырклу и тебя самого был так велик, что она задохнулась в своём гневе и сердце её разорвалось!

Глаза Надир-шаха потемнели, брови насупились. Но не гнев принцессы возмутил его душу до самой глубины. Опять он увидел в поведении и. почувствовал в голосе сына гнусную ложь, и опять громадным усилием воли сдержал свои нервы. Предстоял далёкий поход — семейная трагедия была совсем некстати, она могла лишь отвлечь Надир-шаха и его воинов от важного дела. Помолчав немного, Надир-шах пообещал сыну:

— Ладно, сынок, горе принцессы было безутешным — она потеряла брата и всех родственников… Но я клянусь, что разыщу их убийц и предам самой жестокой каре…

После прихода всех полков и кавалерийских сотен состоялся совет сипахсаларов[35] родов войск, объявили, куда двинутся победоносные войска Великой персидской империи. Путь их лежал в Бухару, а противником был хан Абдул-Файз.

Надир-шах сообщил, что он приказал правителю Балха изготовить 1100 каюков и спустить их на воду в Амударье. Эти суда загрузят пшеницей и другим продовольствием, а также разместят там артиллерию…

17 джумади 1153 года хиджры[36] войска выступили в сторону Амударьи, и через десять дней остановились на берегу реки в Келифе. Одновременно из Балха по реке начали подходить каюки. Надир-шах снарядил один из отрядов на другой берег, чтобы создать там надёжную опору для совместных боевых действий. Вместе с отрядом переправился один из министров, уроженец этих мест Хаким-бий-аталык. Через день он вернулся на каюках и привёз с собой правителей. Карши и Гиссара. Вассалы Надир-шаха выразили покорность, почтительность и преданность солнцу царей, за что получили богатые халаты и подарки. Надир-шах двинул войска вниз по Амударье, достиг Керки — места переправы через великую туранскую реку. Однако конная разведка принесла весть, что лучшее место для переправы на другой берег находится близ Чарджуя: оттуда самый короткий путь к Бухаре, и переправа не охраняется, ибо хан Бухары Абдул-Файз после недолгого сопротивления бежал, даже не оставив гарнизона. Надир-шах пригласил к себе Реза-Кули-мирзу:

— Сынок, возьмёшь с собой восемь тысяч конницы, пойдёшь к Чарджую и будешь ждать меня с основными силами, Али-Кули-дан хан пойдёт другим берегом и поможет нам, с помощью Всевышнего, переправиться на бухарский берег.

— Отец, но зачем тебе потребовалось назначать наместником в Хорасане Али-Кули-хана, если ты взял его в поход? — забеспокоился мирза.

— Племянник мой сделает своё дело и отправится в Хорасан, а ты же пойдёшь дальше со мной. Иди и выполняй приказание.

Мирза поднял в седло конницу и двинулся к Чарджую. Надир-шах вышел следом за ним через день. На следующей неделе чарджуйцы с городских стен с благоговейным страхом наблюдали, как из степи вместе с облаками пыли накатывались ванна за волной несметные полчища Надир-шаха. Скакали всадники с инками, катились запряжённые верблюдами лафетные пушки, шла верблюжья артиллерия с замбуреками[37] на горбах могучих инеров. Закованная в стальные кольчуги и шлемы, шагала пехота, неся на плечах старые и новые ружья — фузеи, закупленные в России и других странах Европы. Все эти бесчисленные силы располагались лагерями вдали от стен города, и лишь небольшая их часть — гуламы и гвардия шаха пожаловали в город по выстланной коврами дороге, которая тянулась от жёлтого шатра Надир-шаха до дворца чарджуйского бека — наместника бухарского хана в этих краях. Бек, сопровождая персидского шаха, склонившись перед ним, почти полз, едва поспевая за скакуном, на котором ехал Надир. Он помог ему слезть с копя и повёл во дворец. На стенах тут и там виднелись арабески, выписанные красной краской, возвеличивающие солнцеликого шаха. Отдохнув после трёхдневного перехода по пустынной дороге, Надир-шах призвал бека и его ближайших сановников:

— Сколько потребуется дней, чтобы поставить понтонный мост через реку?

— День… два, — робко пролепетал бек.

— Даю тебе три дня. Но если свалится в реку хотя бы одна лошадь или провалится один солдат — за каждого погибшего будут расплачиваться жизнью твои приближённые и ты сам. А теперь иди и займись делом!

Тут же присутствовал Реза-Кули-мирза, терзаемый совестью за расправу над Тахмасибом, и оттого всё время заглядывающий в глаза родителю: что в них — гнев, подозрение или прощение? Мирза старался угодить во всём отцу. Он ещё в Келифе, когда принимал флот от правителя Балха, приказал каюки, которые сделали для Надир-шаха и его ближайших полководцев, разрисовать всевозможными рисунками и соорудить балдахины из самых дорогих индийских тканей. Персидские и индийские мастера постарались и сделали всё, на что были способны. Мирза, как только удалился чарджуйский бек с надимами, предложил: