Я схватил ружье и выстрелил в солдат. Они хотели было прикончить и меня, но тот, что сказал: «Хватит!» — отговорил их и увел. Они унесли все оружие из лавки, у нас ничего не осталось. Малыши ревели в углу, мать и сестра пытались привести отца в чувство: мы не могли поверить, что он умер. Из его ран потоком лилась кровь, и эта кровь до сих пор у меня перед глазами. Мне тоже казалось, что он еще жив. С той поря я мечтаю, чтобы и моя кровь брызнула в лицо убийцам отца.

Потом пришли другие солдаты; они хотели расправиться с матерью. Раз ее мужа расстреляли, говорили они, значит и она преступница. Но один из них, маленький и смуглый, сказал: «Неужели вы не видите, что вас превратили в палачей, звери вы этакие! Вас используют как собак, загоняющих скот на бойню!» Остальные пригрозили ему, но он молвил: «Суньтесь только, мясники!» Они ушли… У солдат был южный акцент; мне очень хотелось бы снова встретить этого парня.

На другой день, после того как тело отца бросили в общую могилу, мы перебрались в другой квартал. Я, Андре и Марта шли впереди; мать вела младших братишек за руки. Наша бедная Марта была похожа на вас: такая же высокая, стройная, черноглазая…

Мать пыталась заняться продажей старого платья. Но все знали, что отец расстрелян, и никто не хотел у нас покупать. Пустили слух, будто эти тряпки — краденые… Когда мать начала торговать жареным картофелем, стали говорить, что он — из подвалов Лувра… В конце концов мать умерла от горя и нужды. Мы с Мартой пытались найти работу; но страх после событий семьдесят первого года был еще очень силен, и нам отвечали: «Идите искать работу в Новой Каледонии, маленькие поджигатели!» Тогда мы и приняли свое решение. Мы не хотели, чтобы нас посадили в тюрьму, как бродяг, а платить за квартиру нам было нечем. Вот мы и отыскали себе нору и живем в ней как нельзя лучше.

Младшие мальчуганы внимательно слушали рассказ брата, уже давно ставшего главой всей семьи. Он продолжал:

— Жильем мы, как видите, обеспечены; что касается одежды, то нам до сих пор хватает вещей из маминой лавки. На пропитание мы добываем ловлей рыбы в Бьевре; часть улова продаем с помощью одной доброй женщины, торговки птичьим кормом. Она говорит, будто зарабатывает на этом, но на самом деле лишь берет у нас время от времени рыбку-другую для своей собаки. Если бы Марта не умерла, мы были бы счастливы. Но трудно привыкнуть к тому, что ее с нами нет…

— Однако нельзя же вам все время тут жить! — заметила Клара.

— А мы и не собираемся. Когда малыши подрастут и смогут работать, мы отсюда уйдем. И не думайте, что здесь они не получают образования. О нет!

Клара удивлялась все больше и больше.

— После смерти отца, когда начались наши беды, Марта решила стать учительницей. Она занималась со мною и Андре, а теперь мы сами по мере сил учим малышей. Случается, что мы покупаем книги, и наша библиотека растет. Таким образом, наши знания почти не отличаются от тех, какими обладают мальчики в нашем возрасте.

Этот юноша, лишь недавно вышедший из отроческих лет, говорил просто, лицо его дышало энергией. Широкий лоб, который летом загорал от зноя и снова бледнел зимой, свидетельствовал о непреклонной решимости; черные глаза, уже погрустневшие, ярко блестели.

Польщенная доверием мальчиков, Клара поведала им о своих злоключениях, но так, чтобы понять ее мог только старший. Ей казалось, что у него более богатый жизненный опыт, чем у нее. В этом не было ничего удивительного: ведь Клара воспитывалась в монастыре.

— Что же вы собираетесь делать? — спросил он.

— Как можно скорее вернуться к дяде и все ему рассказать, чтобы он сообщил об этом судебным властям.

— Ваш дядя, дитя мое (этот подросток чувствовал себя взрослым рядом с наивной Кларой), — ваш дядя не поверит вам. Судя по тому, что вы говорите о его характере, он — ревностный католик.

— Да, ведь он — священник.

— Положим, для священника необязательно быть верующим, но ведь ваш дядя — верующий?

— О да!

— Ну, так он не будет колебаться, выбирая между показаниями девушки (хоть это и его племянница), которую все считают помешанной, и показаниями особы, всеми уважаемой, чуть ли не святой. Дядя не поверит вам.

— Дядюшка добр и справедлив!

— И все-таки, стоя на страже интересов церкви, он не сможет принять вашу сторону. Вы выдвигаете обвинение против людей, близких к церкви; об их злодеяниях постараются умолчать, чтобы избежать скандала.

Клара чувствовала, что юный бродяга отлично знает поповскую породу. Не питая на этот счет никаких иллюзий, он показал ей все это дело в его настоящем свете.

Пока шла беседа, младшие братья накрыли на стол; его заменяла большая надгробная плита. Была подана жареная рыба; робинзоны катакомб достали в честь Клары старые салфетки, принадлежавшие еще их матери, и древнеримскую посуду, найденную в склепах.

Разговор возобновился. Старшие — Филипп и Андре, подперев головы руками, задумались; малыши — Поль и Тотор, пухлые и розовощекие, с хохолками как у жаворонков, держались важно, подражая старшим. Если бы они носили такую же одежду, как все дети, ими восторгались бы, но они ходили в лохмотьях, и никто не обращал на них внимания. Эти ребята, избалованные не меньше, чем дети в богатых семьях, и откликавшиеся до сих пор лишь на ласкательные имена, сразу полюбили девушку, похожую на их сестру и одетую в ее платье.

— На вашем месте, — сказал Филипп, — я все же написал бы дяде, но остался бы здесь, в безопасности. Ваши враги слишком сильны, и вам не на что надеяться. Успокойте дядю, пусть он о вас не тревожится, и сообщите ему обо всем. Но, раз вы затеяли тяжбу со святошами, остерегайтесь их всех, даже собственного дяди!

— Нет, — ответила Клара, — я доверяю моему дорогому старому дяде. Он всегда был так добр ко мне! Думать иначе — значит оскорблять его.

Желая развлечь свою гостью, сироты показали ей подземные пещеры, где были собраны предметы, найденные ими при раскопках (иногда братья занимались и этим). Для антиквара их музей явился бы настоящей сокровищницей. Они могли бы продавать эти находки, но тогда им пришлось бы открыть тайну своего убежища, а ее нужно было хранить еще долго. Ведь там мирно протекало детство малышей, там покоилась вечным сном их любимая сестра… В одном из склепов братья показали Кларе могилу Марты. В летнюю пору ее украшали венки из полевых цветов.

Тронутая любовью и уважением подростков, Клара сказала Филиппу:

— Благослови вас Бог за все, что вы для меня делаете!

— Бог? — возразил юноша. — Если Бог существует и обладает могуществом, какое ему приписывают, то это самый омерзительный из злодеев, ибо он допускает преступления, в то время как мог бы их предотвратить.

Клара не ответила. Она была совсем сбита с толку.

На другой день лихорадка, придававшая ей бодрость, сменилась слабостью. Мальчики были вынуждены приподнимать ей голову, чтобы она могла глотнуть вина. Поблагодарив их взглядом, девушка вновь погружалась в тяжелую дремоту. Ни одна мать, ни одна сестра не были окружены таким вниманием, не пользовались таким уходом, как бедная Клара в подземелье, где сама свобода, воспитательница честных и храбрых людей, блюла нравственность сирот.

Бродар потерял надежду отыскать дочерей. Ежедневно, обойдя несколько селений, он возвращался со своим лотком в Париж, то на улицу Глясьер, то в переулок Лекюйе. Ему ничего не удавалось найти, точно так же как и торговке птичьим кормом. Никто не знал сестер Бродар, никто не мог указать их местопребывания.

Усталый, он приходил на улицу Шанс-Миди, где его почти всегда ждал Обмани-Глаз.

— Ну как, дела подвигаются? — спрашивал тот.

— Нет, — отвечал Бродар, и его мрачный вид подтверждал, что он говорит правду. Настойчивость старьевщика раздражала его. Чтобы не оказаться во власти этого человека, он понемногу расплачивался с ним вырученными деньгами. Напрасно Обмани-Глаз говорил: «Потом, потом!»