— Я снисходителен к тем, кто помогает нам в борьбе, которую мы ведем, — продолжал Девис-Рот. — Я не возбраняю вам удовлетворять свои аппетиты; вы получаете через свою сестру огромные суммы; но все это не приносит святой матери-церкви ни пользы, ни славы. На вас тратится много денег, но толку от вас — никакого. Вы — бесплодная смоковница; ее надо срубить и бросить в огонь! Может быть, вы осмелитесь напомнить, что оказали нам кое-какие услуги? Но вреда вы приносите неизмеримо больше!

Чем суровее становился тон иезуита, тем ниже опускал голову де Мериа.

— Запомните вот что: если в ближайшие дни я открою (пользуясь для этого более верными источниками, чем полиция) истинную причину поведения Клары Марсель, то, по всей вероятности, я поставлю на первое место интересы церкви, а не интересы ее нерадивых слуг. А пока держите меня в курсе дела; я найду способ контролировать ваши слова и поступки. По-видимому, случай с этой девушкой — далеко не единственная опасность, какою грозит религии ваш приют для выздоравливающих.

Испуганный перспективой остаться без гроша, если мощная рука церкви перестанет его поддерживать, де Мериа начал было уверять в противном, но иезуит перебил его:

— Нужно заказать молебен, взять какой-нибудь предмет, принадлежавший Кларе Марсель, и прикоснуться им к святым мощам. Быть может, тогда Всевышний вернет ей разум.

— От ее вещей ничего не сохранилось, — необдуманно сказал граф, чьи мысли витали где-то далеко.

Иезуит презрительно взглянул на него и продолжал:

— Мне нет нужды добавлять, что относительно госпожи Сен-Стефан нами принято точно такое же решение. Можете идти!

И он отпустил его жестом, как лакея.

«Ну погоди же, старый хрыч! — подумал де Мериа. — Ты у меня еще попляшешь! Рычит, как цепная собака… Мне это надоело!»

На улице он встретил Санблера и сказал ему:

— Дела плохи. Денежную помощь, которую мы получаем через мою сестру, собираются сократить, а то и вовсе отказать в ней. И это, может статься, еще наименьшая из бед, нависших над нашей головой.

— За меня не тревожьтесь, — ответил урод, — я найду выход из положения. Оказывается, мой друг Лезорн в Париже. Если ваша сестра больше не сможет доставать деньги, мы обратимся к нему. С ним не пропадешь, он настоящий мастак по этой части.

Выпив две-три рюмки абсента, чтобы подкрепиться и забыть о неприятном разговоре, де Мериа решил наведаться в переулок Лекюйе к тетушке Николь: может быть, она что-нибудь знает? Но разносчица булок еще не вернулась с работы, и в ожидании ее граф стал прогуливаться взад и вперед по переулку. Когда пришла из школы маленькая Луиза, он вошел в дом и уселся, сказав, что подождет ее тетку. Разговаривая с девочкой, он поцеловал ее, но сделал ей при этом так больно, что она испугалась и убежала, вытирая слезы передником. Гектор счел благоразумным не возобновлять попытку. Когда явилась тетушка Николь, он сидел у печки и собственноручно подкладывал в нее торф.

— Я ожидал вас, — сказал де Мериа, — я хотел вам сообщить, что Софи чувствует себя гораздо лучше. Перемена воздуха и питания, вероятно, приведет к перелому в болезни, и девочка поправится.

— Как вы добры! — воскликнула растроганная старушка.

Луиза, надувшись, держалась за ее юбку. Она боялась, как бы этот господин снова не поцеловал ее. Но граф дал ей золотой со словами: «Купи себе конфет, малютка!»

— Нет, спасибо, сударь, — ответила девочка, любуясь блеском монеты, — пусть это будет для Софи, когда она вернется.

Она уже не так боялась, но все же не решалась подойти к нему поближе.

— Не следует дарить детям такие деньги, сударь, — заметила тетушка Николь. — Это слишком расточительно!

— Не беспокойтесь! Я — уполномоченный очень богатой особы, решившей разделить все свое состояние между монастырями и бедными.

До сих пор тетушка Николь не питала особого доверия к клерикалам. Теперь она подумала: «Как видно, среди них есть и хорошие люди». Она молчала, смущенная щедростью графа.

Тот продолжал:

— Каждый ищет счастья по-своему. Я испытал в жизни много горя и стараюсь утешиться с помощью немногих добрых дел, какие мне удается совершить… — И он притворился, будто утирает слезу. — Но, знаете, даже благотворительность доставляет немало огорчений. Например, вчера в нашем приюте произошел прискорбный случай: учительница, страдающая приступами умопомешательства, выбросилась из окна. Теперь она в больнице святой Анны; обещают ее вылечить. Самое грустное то, что причиной ее безумия были вредные книги, которые она, вероятно, читала тайком.

— Ах, девушки так хрупки! — заметила тетушка Николь.

— О да! Хрупки, как весенние цветы, погибающие от заморозков! — подхватил де Мериа. — Вы вдова? — спросил он, желая переменить тему.

— Увы, сударь, после мая семьдесят первого года. Правда, мой муж ни в чем не был замешан; но он носил со времен осады мундир национального гвардейца, и к тому же один из его друзей, будучи ранен, укрывался у нас. Версальцы расстреляли обоих: и моего мужа и его. Я уцелела лишь потому, что у солдат не хватило патронов. Сколько тогда было убито несчастных людей!

— Какой ужас — эта гражданская война! — воскликнул граф. — И все потому, что народ не понимает неизбежности нужды…

— Ах, сударь, неужели нельзя сделать так, чтобы ее не было?

— Любезная, вы в этом ничего не смыслите.

— Это правда. Я — круглая невежда, мне пришлось много потрудиться на своем веку, тут уж было не до ученья! Но все-таки мне очень хотелось бы, чтобы настал день, когда никто не будет умирать от голода и нищеты…

— Такова воля божия. Его могущество и благость беспредельны.

— Но ведь тогда он легко мог бы устроить так, чтобы на земле не было зла?

Разговор принимал неприятный для графа оборот, и он снова направил его по другому руслу:

— Я еще раз приду сообщить вам о здоровье Софи, потому что детей у нас можно навещать лишь раз в две недели, в первое и третье воскресенье каждого месяца.

Он хотел избежать опасностей: Софи была еще не настолько одурманена снотворным снадобьем, чтобы позволить ей разговаривать с тетушкой Николь.

Через несколько дней де Мериа вновь отправился в переулок Лекюйе, но никого не застал дома. Подождав некоторое время, он ушел, оставив у соседки визитную карточку, а для Луизы — коробку засахаренного миндаля. В нее он положил еще одну двадцатифранковую монету.

Пребывание Клары в больнице св. Анны и ее побег произошли как раз между первым и вторым визитами графа де Мериа к тетушке Николь.

Софи, подавленная стыдом (она была уже в таком возрасте, что понимала свое несчастье), пряталась от Эльмины, молча забивалась в угол и, сжавшись в комочек, дрожала от страха. В тот ужасный вечер она узнала в умалишенной девочке свою подругу, Розу Микслен, и бедняжка решила, что для попавших в приют спасения нет.

Несмотря на все свои старания, Эльмина не могла дознаться, много ли видела Софи: та молчала, пугалась всего и не переставала трепетать, как ягненок, запертый в одной клетке с тигром.

Между тем грозили новые неприятности. Девис-Рот после побега Клары снова вызвал графа и сказал ему:

— Эта девушка нашла убежище среди простого народа, иначе она давно была бы в наших руках. Пустите в ход все средства, чтобы выследить ее. Быть может, она прячется у людей, с которыми вы раньше водили знакомство? Между прочим, — добавил иезуит, — я навел кое-какие справки: помните, я вас предупреждал? Они говорят не в вашу пользу…

Гектор вспомнил о слугах, которых посылали слушать проповеди, когда в приюте устраивались вечера. Эти люди, конечно, очень глупы, но Девис-Рот хитрая бестия… Крайне обеспокоенный, граф отправился к г-же Сен-Стефан. Его мучила мысль, что Клара могла попасть в руки врагов религии. Что, если в приюте произведут обыск, и все откроется? Ведь с их учительницами такие случаи уже бывали. Одну, правда, выдали замуж, но другая от потрясения умерла. Об этом могли вспомнить… А маленькая Роза, похищенная им? А Софи, которую он заманил в приют? Де Мериа теперь боялся всего.