Как ни велико было волнение Клары, снадобье начало действовать. Его секрет, сохранившийся с незапамятных времен, аббат Марсель узнал у старого Дарека, с которым он иногда беседовал в пещере. Средство это было известно еще лекарями друидами: они знали и усыпляющее питье, и питье, которое оживляло, если его давали вовремя, пока сердце не остановилось под действием первого напитка и кровь не свернулась в жилах.

Внезапно Клара потеряла сознание. Снадобье сделало свое дело… Старик испустил горестный вопль:

— О Боже, Боже мой! Ты этого хотел!

Положив ее на постель, аббат принес ларчик с флаконами освященного масла и с ватой и начал, рыдая, соборовать Клару.

— По крайней мере душа ее будет спасена! — повторял он, как одержимый.

Девушка казалась мертвой.

Церковь находилась рядом с домом священника. Он взял Клару на руки и, незамеченный никем (в деревне все уже спали), вошел в храм, затворив за собою дверь. Затем старик положил тело Клары на ступени алтаря, снял со стены лампаду и спустился в склеп. Это было подземелье, куда вел ход, устроенный позади алтаря. Склеп не открывали с тех пор, как умер последний владелец замка. Здесь хранился прах феодалов, хищных птиц, чьим гнездом был Дубовый дол. Двенадцать рыцарей и их жены покоились здесь в гробницах, расположенных словно ячейки пчелиных сотов. Одна из гробниц пустовала. На двух плитах были высечены цветы лилий в знак того, что там погребены юные девушки. Совершенно обезумев, аббат Марсель взглянул помутнившимся взором на эти плиты, как будто ожидая, не явятся ли подруги для его племянницы.

Затем старик поднялся из склепа, снял с алтаря белое кисейное покрывало и закутал в него Клару. Снова взяв ее на руки и спустившись вниз, он уложил тело в гробницу. На чело девушки он возложил венок, украшавший статую Богоматери.

В склепе тоже имелся небольшой алтарь; аббат пожалел, что не в состоянии отслужить там обедню. Он чуял, что смерть его уже не за горами. В последний раз он взглянул на племянницу, поцеловал ее ноги, оросив их слезами, и попытался сдвинуть в места плиту, но не смог этого сделать. Впрочем, к чему закрывать гробницу? Все равно, в склеп никогда не спускались. Если Клара должна умереть во сне, — зачем хоронить ее заживо?

У старика едва хватило сил выбраться из склепа. Опустив крышку люка, он выпрямился, шатаясь. Вдруг его словно озарил ослепительный свет. Помраченный рассудок на мгновение прояснился, и, как при вспышке молнии, ему с ужасающей отчетливостью представилась вся глубина совершенного им злодеяния.

— О Боже, Боже! — вскричал он. — Как ты допустил? Значит, тебя нет? Нет ничего?

В некоторых деревнях Вогезов и Шампани, далеко отстоящих друг от друга, в зимнее время принято от десяти до одиннадцати часов вечера звонить в колокол, чтобы заблудившиеся путники знали, куда им идти.

В глухих селениях, расположенных среди лесов и гор, это в обычае вплоть до середины весны. Чаще всего в колокол звонит школьный учитель.

Увидев, что церковь заперта, учитель отправился за ключом в дом священника. К тому времени уже вернулась тетушка Тротье в сопровождении скулящей собаки. Ни Клары, ни аббата Марселя не было дома. Испуганные экономка и учитель позвали слесаря и открыли церковную дверь. Лампады на месте не оказалось; она валялась рядом с телом старого кюре, не подававшего признаков жизни.

Все село переполошилось. Говорили, будто аббат пошел молится, и в это время господь Бог призвал его к себе. Но где же Клара? Ведь бедная девушка была не в своем уме… Не стряслось ли и с нею несчастья? Этого следовало опасаться. Говорили также, будто ночью слышались стоны Клода и Клотильды, просивших помолиться за них…

Вдали раздался хриплый голос старого Дарека, который и в эту темную ночь собирал лекарственные травы под сенью дубов. Он напевал своеобразную мелодию старинной песни о корабле:

Время от времени другой, женский, голос, резкий как завывание ветра, вторил старику. Это пела его дочь, девушка необычайно высокого роста, с длинными белокурыми волосами и спокойным, несколько суровым лицом. Она часто помогала отцу искать травы, умела приготовлять из них лекарства от разных болезней и мази для заживления ран. Эти зелья славились во всей округе. За пояс у нее был засунут серп с золотой рукояткой. Ее платье из грубой материи было точно таким же, какие носили две тысячи лет назад жены и дочери ее предков — друидов. Звали ее Гутильдой.

Когда старый Дарек и его дочь приблизились к церкви, собравшиеся в ней люди пытались прогнать собаку аббата Марселя; она металась вдоль стен, словно бешеная.

— Этот пес мог бы многое рассказать! — заметил дочери старый Дарек, следуя за телом священника, которое переносили в дом.

Но ни Дареки, ни приехавший врач не смогли вернуть аббата к жизни. Кулак его был крепко сжат, как будто покойник грозил кому-то…

Наступил торжественный день бракосочетания Гектора де Мериа и Валери Руссеран.

Устав от бесплодного сопротивления, не встретив поддержки у дочери, г-жа Руссеран отказалась присутствовать на торжестве. Бланш уехала в Лондон тотчас же после свадьбы. Всем руководил г-н Руссеран, счастливый и гордый новообретенным родством с аристократией. Он по-прежнему был влюблен в Бланш и теперь, став ее родственником, лелеял радужные надежды на будущее. Но Бланш торопилась расстаться с семьей Руссеранов, а еще больше — с братом. Он стал ей противен, как все окружающие; да и самой себе она опротивела.

Начиная от садовой ограды и до самого дома тянулась аллея из цветов, выращенных в теплице, чтобы за одну ночь погибнуть от холода. В ящиках зеленел дерн, в котором поблескивали светляки. Множество разноцветных фонариков висело на деревьях, покрытых искусственной листвой; на другой день ее, вместе с цветами и светляками, должны были выбросить. Все это влетело в копеечку. Иллюминация была великолепной; главный дом сиял, как солнце, сад горел огнями, на облаках играли отблески, словно от пожара.

Здесь были налицо все знаменитости финансового мира. Многие пришли, чтобы повидаться друг с другом или же просто из любопытства. Де Мериа со своей стороны пригласил немало аристократов; на их довольно-таки поношенных фраках сверкали ордена. В числе гостей был, разумеется, и виконт д’Эспайяк; он меланхолически прогуливался, мечтая о знакомстве с какой-нибудь высокопоставленной особой. Это помогло бы ему забыть о неприятностях, которые причиняла ему Амели.

Кое-где глаз радовали игравшие дети. Девушки смеялись, но некоторые из них с грустью размышляли о горькой судьбе тех, кого выдают замуж за первого попавшегося аристократа или богача, приглянувшегося родителям.

В глубине сада две девушки, забравшись в грот, искали уединения. Обе были в белом: одна — в роскошном наряде, как у принцессы, другая — в более скромном. На ней не было бриллиантов, в изобилии украшавших грудь и шею ее подруги, но обе были одинаково красивы.