— Присядьте, мадемуазель! — промолвил он, указывая на кресло, и так зло поглядел на нее, что Клара обомлела.

Начался допрос, более пристрастный, чем тот, какому подвергают обвиняемых самые строгие судьи; такой допрос учиняли некогда инквизиторы. Кларе пришлось рассказать обо всем, что она делала с момента бегства. Однако, несмотря на суровый и проницательный взгляд иезуита — взгляд, казалось, отгадывавший ее мысли, — она сохранила присутствие духа настолько, что не выдала тайны Филиппа и его братьев.

— Во мне приняла участие одна семья… Один из ее членов был настолько добр, что согласился меня сопровождать. Но фамилии его я не знаю и даже не сумела бы найти то место, где они живут.

Хотя эти недомолвки и не могли удовлетворить Девис-Рота, он все же решил, что наилучший способ замять дело — это позволить аббату Марселю увезти племянницу. Она будет в надежных руках. Что касается ее спутника, то допросить его успеют, ведь он под арестом. Не желая больше помогать Гектору и Эльмине, иезуит все-таки хотел, чтобы поменьше болтали об их преступлениях.

Аббат Марсель, бледный как смерть, молчал. Он готов был исполнить волю Бога Авраамова, Бога, велящего отцам разить своих сыновей. Девис-Рот вынул из золотого ларца один из подлинных обломков креста Христова (обломки эти так многочисленны, что из них можно построить целый город) и поднес его к губам старика.

— Поклянитесь на этой святыне, — сказал он, — что ваша племянница никому не расскажет ни о своих бредовых видениях, ни о том, что с нею произошло. Хотя церковь и не имеет никакого касательства к этому приюту, извращенные умы не преминут воспользоваться случаем, чтобы оклеветать ее.

Он прибавил еще несколько слов, которых Клара не расслышала. Впрочем, и так было ясно, что ее дядя будет беспрекословно повиноваться иезуиту, а тот, в свою очередь, выполняя приказы Рима, не остановится перед тем, чтобы принести девушку в жертву.

Старик всеми силами старался казаться невозмутимым, так как хорошо видел, что Девис-Рот следит за ним, подстерегая малейший признак слабости.

Обращаясь к Кларе, иезуит проговорил:

— Запомните: ваш долг — хранить молчание и повиноваться. Пройдите в соседнюю комнату; там вы найдете другое платье.

Клара молча склонила голову. Она не могла вымолвить ни слова. Смелая, веселая девушка была укрощена; ужас и тоска сжимали ей горло словно клещами.

— Может быть, мне не следовало отдавать ее вам, — сказал иезуит, когда Клара вышла. — Поклянитесь еще раз, что она будет молчать!

— Клянусь! — прошептал аббат Марсель.

В тот же вечер он сел с Кларой в поезд, и через сутки они прибыли в Дубовый дол. За всю дорогу старик не вымолвил ни слова.

Девис-Рот остался доволен — ведь грозившие разоблачения были предотвращены, — но потом он вспомнил, что забыл спросить Клару, как ей удалось известить дядю. «Неужели у меня слабеет память?» — задал он себе вопрос, на который де Мериа уже ответил утвердительно. Однако дальнейшие действия иезуита показали, что Гектор ошибался. Твердо решив отсечь от древа сухие ветки, священник послал за графом и объявил ему о своем решении относительно него и Эльмины. Вероятно, влияние Бланш несколько смягчило участь ее брата, ибо через несколько дней после описанных нами событий в газетах «Хлеб» и «Небесное эхо» можно было прочесть следующее сообщение:

Слово «временно» было вставлено по настоянию Девис-Рота, который, не доверяя креатуре графа, опасался, как бы один скандал не сменился другим. Отъезд Эльмины должен был состояться через несколько дней.

Неужели для того, чтобы одни могли жить счастливо, другие должны быть несчастны? Неужели одни должны, словно виноград, попасть под пресс, чтобы другие могли пить вино?

Такие мысли одолевали Бродара, когда он шел как-то ночью из переулка Лекюйе на улицу Шанс-Миди. Расстояние было довольно изрядное, даже если идти, как он это сделал, кратчайшей дорогой — напрямик, пустырями.

Итак, он нашел дочерей… Но одна из них умирала, другую снова арестовали; за что — он не знал. Хотя вскоре ее и выпустили, она опять очутилась на панели. Третью дочь, несомненно, постигнет судьба старших сестер. На его сыне, как и на нем, лежало позорное клеймо судебного приговора. И, наконец, он сам постоянно рисковал попасть в ловушку, поджидавшую его двойника всюду, где тот совершал преступления…

Ну что же! А все-таки он выпутается! Его бросало в жар, как больного лихорадкой. Осмелев, Бродар начал продавать свои товары во всех окрестных местечках. Ему уже сделалось безразлично, за кого его принимали — за Бродара или за Лезорна. В первом случае он отнекивался, во втором — столь же дерзко подтверждал, бравируя опасностью. Нужно было расплатиться с Обмани-Глазом и бежать из Парижа вместе с девочками. Они скроются под вымышленным именем где-нибудь в провинции, и Огюст придет к ним, когда срок его заключения кончится… Но документы? Необходимы были надежные документы, а не паспорт бывшего каторжника. Как же их раздобыть? Он отдал бы полжизни за другой паспорт!

Около Сен-Уэна Жака нагнал мужчина примерно одного с ним возраста, одетый в синюю парусиновую блузу, штаны и куртку из грубого сукна, какое ткут в деревнях Шампани и Бретани. В руках у него был небольшой сундучок.

— Эй, дружище! — обратился он к Бродару. — Давайте пойдем вместе!

— А куда вы идете?

— В любую деревню, в любой трактир, куда вам вздумается завернуть.

— Почему же так?

— Потому что у меня с собой двести франков, и я боюсь идти один.

— И при этом вы сообщаете первому встречному, что у вас с собой деньги?

— Полноте, я вижу, с кем имею дело. К тому же за мною по пятам следует какой-то проходимец. У него на уме недоброе, я в этом уверен. Вот почему я поспешил нагнать вас.

— Ну, как хотите! — пожал плечами Бродар.

Они пошли рядом. Попутчик, оказавшийся человеком очень общительным, рассказал, что он издалека, из Бретани. Ему стало невмоготу умирать с голоду в родной деревне, и он решил посмотреть, неужели повсюду так живут?

— Повсюду, — отозвался Жак.

— Должно быть, это верно: я ищу работу уже целую неделю, и нигде не могу найти. А ведь документы мои в порядке, есть и рекомендации. Мэр Плуарека даже доверил мне двести франков, о которых я вам сказал. Их надо передать его родственнику в Париже. Я боюсь держать при себе такие деньги и хочу поскорее избавиться от них.

— Правильно сделаете! — заметил Жак.

Его спутник продолжал свои излияния. Он надеется встретить кого-нибудь, кто мог бы найти для него работу: как видно, недостаточно иметь документы, нужны еще и знакомства… За четверть часа он успел наговорить столько, сколько другому не удалось бы за целый день. Рассказал, что жена его умерла и он очень по ней тоскует, да и нужда одолела; что ему хочется не только найти хорошее место, но и поглядеть на белый свет; что жену его звали Маргаритой, а его зовут Ивон Карадек; что их дети тоже умерли вскоре после смерти матери… Все эти подробности очень мало интересовали Бродара. Попутчик и переночевать собирался вместе с ним.

— Там, где я остановился, для вас будет дороговато, — возразил Жак, подумав, что Обмани-Глазу нельзя доверять, а в подобном случае — особенно.

— Тогда я пойду в Курсель, на постоялый двор, где я уже два раза ночевал; там дешевле, чем в Париже.

Вдали показались огни этого местечка. Ивон Карадек повернул в ту сторону.