— Во-первых, — быстро надев халат, спокойно заметила Мария, — к женщине, если даже она преступница, прежде чем войти, необходимо постучаться. А во-вторых! — Голос ее прозвучал резче. — Ты в последнее время постоянно опаздываешь. И это постоянство мне не нравится!

— Но кое-что я все же узнал, — попытался оправдаться бородач.

— Что именно?

— Их в номере было двое, — поспешно заговорил бородач. — Этот мужик, Серов Сергей Николаевич, и молодой парень, Варанкин Дмитрий.

— Кто из них за нами ехал? /

— Варанкин.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно. Варанкин намного моложе Серова...

— У меня старики, по возрасту годные мне в отцы, порой такое делают! Любому молодому не под силу, — насмешливо заметила Мария.

— Но Глобус говорит, он в номере с мужиком был.

— А Варанкин, по-твоему, девушка? — засмеялась женщина. Бородач растерянно замолчал.

— Вот что! — строго посмотрела на него Маркиза. — Поезжай к Глобусу. Пусть он хорошенько опишет внешность того, с кем был в номере. Понял?

— Понимаешь, — нерешительно начал Барон. — Он это... в общем...

— Ты убил его! — гневно догадалась женщина. — Я же тебе говорила, отпусти его!

— Слабаком оказался, — недовольно ответил бородач. — Его и прижали всего ничего. А он дуба двинул.

— Убирайся! — обожгла его Гончарова яростным взглядом и демонстративно отвернулась к зеркалу. Катая желваками, Барон направился к двери.

— И вот что! — остановил его повелительный женский голос. — Найди этих, из гостиницы! Обоих! Даю на это трое суток!

Не обращая внимания на порывающегося что-то сказать Барона, она стала расчесывать волосы.

— Опять скулит? — мотнув головой в сторону, откуда слышался тихий детский плач, недовольно спросил Хан.

— Он еще малыш, — грустно вздохнула невысокая симпатичная женщина в длинном широком халате. — Ему мать нужна.

Недовольно пробурчав что-то, мужчина неторопливо вышел из большого, утопающего в цветах и зелени двухэтажного дома.

— Сайд! — несмело окликнула его женщина.

— Чего тебе? — явно недовольно повернулся он.

— Давай вернем его...

— Зульфия! — гневно выкрикнул Хан. — Я тебе в последний раз говорю! Не лезь с советами! Знай свое место, женщина!

Та испуганно бросилась бегом по лестнице. Проводив ее мрачным взглядом, Хан движением руки подозвал невысокого мужчину в тюбетейке. Тот мгновенно подскочил.

— Сегодня же отправь на Колыму Басмача е его парнями. Послезавтра они должны быть по этому адресу, — Хан сунул худощавому лист бумаги. — У дома пусть ждут, во дворе. С двенадцати до трех. Должен подойти Лорд. Басмач его знает. Делать должны то, что он скажет. Если в течение трех дней Лорд не появится, пусть возвращаются.

Маркиза вошла в комнату и, выпроводив взглядом рыжую, посмотрела на понуро сидевшую у окна Надежду.

— Добрый вечер, — негромко поздоровалась она. Поставив локти на подоконник, положив подбородок на ладони, Соколова не обратила на нее внимания.

— Чего молчишь? — плотно прикрыв дверь, спросила Мария. Не услышав ответа, взяла стул, поставила его рядом с Надеждой и тоже села.

— Так и будешь в молчанку играть? — с улыбкой на губах, но совсем невесело спросила Гончарова.

— А чего говорить? — безвольно, негромко спросила Соколова.

— Ну хотя бы о том, — засмеялась Мария, — какая я мразь, дрянь.

— Зачем? — так же негромко спросила Надежда. — Я к тебе как к подруге приехала, — грустно улыбнулась она. — К Маше. А ты, — Соколова посмотрела на Марию, — Маркиза! И плевать тебе на меня, на моего Алешку, — горько закончила она.

— Вчера ты лучше выглядела, — попробовала пошутить Гончарова.

— Я, если бы могла, убила бы тебя вчера, — Надежда горько заплакала. — Я же к тебе только ради Алешки приехала. Понимаешь? Ради сына! Ты просто не знаешь, не можешь понять, что это значит — твой ребенок! Твой сын!

— Мне этого не дано, — лицо Марии неожиданно затвердело. — Это нечестно, Надька! Я же тебе писала, — негромко сказала она.

— Ax, какие мы ранимые! — вскинув голову, насмешливо посмотрела на нее Надежда. — Почему ты хочешь честности только по отношению к себе? Почему тебе плевать на остальных? Ведь раньше ты не была такой! Что случилось? Что произошло, Маша?

— Ничего особенного, — с болью в глазах и голосе ответила Гончарова. И тут же нашла в себе силы улыбнуться. — Просто я преступница. И не рядовая. Мне кажется, это объясняет все.

— Но почему ты ею стала? Как это случилось?

— Это трудно и неприятно вспоминать.

— Ты в этом уверена? — вытирая слезы. Надежда заглянула Марии в глаза. — Я думаю, нет. Я не верила в твои преступления! И сейчас не верю! Я тогда приезжа... — Соколова вдруг замолчала.

— Так это ты была тогда у прокурора?! — всплеснула руками Маркиза. — Я-то все думаю, кто из-за меня прокурору в морду плюнул.

— Это неважно, — сердито посмотрела на нее Соколова. — Ты мне про себя сейчас объясни! Расскажи, почему ты стала такой. Как ты можешь быть богом и судьей для ни в чем не повинных людей?

— Ты имеешь в виду этих красавиц? — презрительно фыркнула Мария, мотнув головой.

— Я говорю про тех, — сверкнула глазами Надежда, — кого твои люди грабят, обворовывают, убивают!

— А когда во мне убили способность дать жизнь ребенку? Стать матерью! Это как, по-твоему, называется?! — вспыльчиво спросила Гончарова.

— Что ты говоришь? — растерянно пролепетала Соколова.

— Я приехала домой после войны, после стонов, крови! А мать как жила в коммуналке, так и живет. Отец в тайге погиб. Он у нас геологом был.

— Помню, — кивнула Надежда. Она внимательно, с ожиданием чего-то ужасного смотрела на замолчавшую подругу.

— Ну так вот! — вскинула голову та. — Из армии я ушла. Не могла больше. Впрочем, ты через это сама прошла, — криво улыбнувшись, Мария взглянула на притихшую подругу. — Устроилась работать в областную больницу. Через три месяца меня назначили заведующей отделением. А там воруют все! Начиная с главврача и кончая санитарами. Я воевать с этим начала. Неплохо получалось. И что же? — Она резко и неприятно засмеялась. — Меня уличили в краже наркотиков! В сумке нашли морфий и промедол. А я уже беременная была, два месяца. И что ты думаешь, Соколова? — криво улыбнулась Мария. — Посадили меня! Стала я воровкой и торговцем наркотиков. Статья 224 Уголовного кодекса. Попала я в тюрьму! А там грязь, клопы. И даже вши. Но страшнее всего запах отчаяния. Ты знаешь, какой запах у отчаяния? А я знаю! У него тяжелый запах пота, мочи, табака и еще чего-то! Запах тюрьмы! — Гончарова порывисто встала. — Я следователю про настоящих преступников говорю, а он смеется! И глазами меня раздевает, сволочь! А тут драка в камере. Бабы народ скандальный, а в таких условиях особенно. Не помню, из-за чего скандал получился, да это сейчас и не важно. Дрались сильно, жестоко. Все дрались, и каждая за себя.

Со слезами на глазах Маркиза замолчала. С жалостью Надежда смотрела на подругу и тоже молчала. Не в силах, да и не зная, что сказать. По лицу подруги чувствовала: она сейчас там, на далеком и ужасном для нее дне.

— А тут в камеру надзиратели, их сейчас контролерами зовут, ворвались, — глухо продолжила Гончарова. — С дубинками! И давай всех подряд избивать. Успокаивать! Меня ударили по животу. Три раза. Больно было. Очень больно! А потом... — Недоговорив, Мария застонала.

— Маша! Милая! — бросилась к ней Надежда. — Прости меня! Слышишь, прости!

— Уже в больнице, после операции, — посмотрела на нее мокрыми глазами Гончарова, — мне сказали: жить будешь. Женщиной будешь. А матерью... — Обхватив громко плачущую подругу, Мария безутешно, по-бабьи, зарыдала. И сквозь громкий плач обеих, с болью, как безжалостный приговор, прозвучал ее голос: — Никогда!

— Найдите Серова и парня этого, Варанкина, где угодно! — не терпящим возражения тоном, отрывисто приказал Барон. — Зайдите к администраторше, Зинке. Может, она чего подскажет. Потрясите дежурных по этажу! Как выглядели, во что одеты. Может, кто из баб этого Серова у себя в постели греет.