Например, все тела земные, вроде почвы, камня, минералов, растений, животных и других тел, обладающих тяжестью, составляют одну категорию, объединяемую единой формой, которая служит источником движения тел книзу, раз нет им препятствия в этом; так что, если ты поднимешь их кверху насильно, а потом отпустишь, то они, под действием своей формы, двинутся книзу.
Некоторая же группа тел из этой категории, а именно растения и животные, будучи близкими к вышеупомянутой категории, обладающей первой формой, обладают сверх того еще другой формой, служащей источником питания и роста. Питание есть замена питающимся того, что убыло от него, превращением подходящей к нему материи в состояние, подобное его сущности. Рост же есть движение по трем направлениям с сохранением соотношений: в длину, ширину и глубину. Эти два действия общи растениям и животным и происходят, без сомнения, от формы, принадлежащей им обоим и называемой растительной душой.
Часть тел из этой группы, именно животные, отличена сверх первой и второй формы, общих у нее со всей группой, еще формой третьей, являющейся источником чувств и способности передвигаться с места на место.
Далее, он увидел также, что каждый вид животных имеет свой характерный признак, которым он отделяется от остальных видов и выделяется в особый вид. И понял он, что это происходит от его формы, характерной для него, принадлежащей ему сверх качества той формы, которой он обладает вместе с другими животными. То же самое он увидел и у каждого вида растений.
Ясно стало ему тогда, что сущность одних тел, познаваемых чувством, из мира земного, мира Бытия и Уничтожения, слагается из большего числа качеств, сверх качества телесности, других — из меньшего числа их. Понимая, что познание менее многочисленного легче познания более многочисленного, он остановился сначала на исследовании сущности того, что состоит из наименьшего числа качеств.
Он увидел, что сущность всех животных и растений слагается из большего числа качеств в силу разнообразности их отправлений, и отложил поэтому рассмотрение их формы. Он заметил также, что одни части земли менее сложны, чем другие, и принялся изучать самые несложные, какие только мог найти.
Он увидел, что вода есть нечто несложное в силу немногочисленности ее действий, порождаемых ее формой; то же увидел он в огне и воздухе. А уже раньше была у него мысль, что эти четыре тела переходят одно в другое[114], что у них есть нечто единое, именно телесность, общее всем им, и что это нечто должно быть свободным от всех качеств, которыми они отличаются между собой.
Так, нельзя допустить, чтобы оно двигалось кверху или книзу, было горячим или холодным, влажным или сухим, так как ни одно из этих свойств не является признаком, общим для всех тел, и не могут эти свойства принадлежать телу, как таковому. А если бы удалось найти тело, в котором не было бы никакой формы сверх его телесности, то не было бы в нем ни одного из этих свойств? И наличие этого свойства у него было бы допустимо только в том случае, если бы оно обобщало тела, имеющие ту или иную форму?
И он посмотрел, не найдет ли какое-нибудь свойство, обобщающее все тела, одушевленные и неодушевленные, но не нашел ничего другого, общего всем телам, кроме понятия протяженности по трем направлениям, присущего им всем и обозначаемого длиной, шириной и глубиной. Он понял тогда, что это понятие принадлежит телу, как таковому, однако невозможно найти чувственным путем существование тела, обладающего только одним этим свойством, лишенного всякого понятия сверх упомянутой протяженности, свободного от каких-либо форм.
Дальше он стал размышлять об этой протяженности по трем направлениям и думал: является ли она непосредственным понятием тела, так что, кроме него, нет другого понятия, или дело обстоит не так? И увидел он, что за этой протяженностью стоит другое понятие, заключающее в себе эту протяженность, и что одна протяженность не могла бы существовать сама по себе, подобно тому, как данная протяженная вещь не может существовать сама по себе без протяженности.
Пример представился ему в некоторых материальных вещах, носителях формы, например, в глине. Он видел, что когда из нее делается какая-нибудь фигура, например, шар, то у него есть определенная длина, ширина и глубина. Затем, если этот самый шар взять и переделать в фигуру кубическую или яйцеобразную, то эти длина, ширина и глубина изменятся и примут иные, отличные от прежних, размеры. Глина же останется одна и та же и не изменится, но всегда будет иметь длину, ширину и глубину той или иной величины, и невозможно, чтобы она оказалась лишенной их. Но изменчивость этих измерений убедила его, что они суть понятие, независимое от глины, а то обстоятельство, что глина вообще не может быть лишена их, показало ему, что они относятся к сущности ее.
В результате этих наблюдений он пришел к выводу, что тело как таковое сложено в действительности из двух понятий, одно из которых занимает место глины в шаре предыдущего примера, а другое заменяет длину, ширину и глубину шара, или куба, или другой фигуры, приданной глине. Тело немыслимо иначе, как сложенным из этих двух понятий, и одно из них не может существовать без другого. Понятие, допускающее изменение и переменчивость всевозможного рода, то есть понятие протяженности, подобно форме, присущей всем телам, обладающим ею. Понятие же, пребывающее в одном состоянии, соответствующее самой глине в предшествовавшем примере, подобно понятию телесности, которой обладают все тела, носители форм. То, что соответствует глине в этом примере, и называется философами материей, или первичной материей, совершенно свободной от формы.
Когда исследования его дошли до такого предела и он несколько удалился от материального мира, приблизившись к границам мира идеального, он почувствовал смутное беспокойство и затосковал о чувственном, привычном ему мире. Он отступил немного назад, оставив абсолютное тело как вещь, не поддающуюся познанию чувств и непостижимую, и взялся за самые простые из тех, которые он видел.
Таковыми оказались те четыре, на которых уже останавливалось его исследование. Прежде всего рассмотрел он воду. Он увидел, что когда она предоставлена власти своей формы, то в ней обнаруживается ощущаемый холод и стремление книзу. Когда же она нагревается огнем или солнечной теплотой, тогда прежде всего покидает ее холод, но стремление опускаться в ней остается. Если же нагревание становится чрезвычайно сильным, тогда прекращается ее стремление опускаться книзу, и в ней возникает стремление подняться вверх. Тогда совершенно исчезают те два свойства, которые прежде происходили от ее формы. Но так как форма была известна только со стороны этих двух свойств, то по исчезновении их уничтожается и самая идея формы.
Водяная форма удалилась от этого тела, как только в ней проявились действия, природа которых заставляет отнести происхождение их к другой форме, и у него создалась иная форма, прежде не бывшая, и благодаря этой форме произошли от него действия, по природе своей вовсе не должные происходить от него, как обладателя первой формы, и таким образом выяснилось с несомненностью, что у всего созданного должен быть создатель.
В его душе, на основании таких соображений, в общих и грубых чертах обрисовался творец формы. Затем он перебрал в уме все формы, виденные им до этого, одну за другой, и усмотрел, что все они созданы и у каждой из них должна быть творящая причина. Далее, он обратился к сущности форм и увидел, что они не представляют ничего больше, как расположенность тела производить данное действие.
Например, вода, когда доводится до крайнего предела нагревания, становится расположенной к движению в высоту и приспособляется к нему. Эта расположенность и есть ее форма, ибо здесь нет ничего, кроме тела, фактов, познаваемых теперь чувствами, а раньше не существовавших, вроде качеств и движений, и творящей причины, создавшей их после того, как их не было. Способность же тела к одним движениям больше, чем к другим, есть его расположенность и его форма.
