К моим глазам тебя ревную, как будто ты меня пытаешь
Самоубийственным соблазном: я прикоснусь, и ты растаешь.
Боясь подобного исхода, не смею днем с тобой встречаться;
Порою тихою ночною со мною ты во сне витаешь.
Уединяется во мраке моя душа с твоей душою;
К телесной нашей оболочке ты отвращение питаешь.
Гораздо больше наслажденья в таком таинственном соитье,
Поэтому с моей душою сближаться ты предпочитаешь.
В положении того, кто посещен во сне, различаются четыре разновидности. Во-первых, это влюбленный покинутый, огорчение которого продлилось, и затем увидел он в дремоте, что возлюбленная сблизилась с ним, и обрадовался этому, и возвеселился. А потом проснулся он, и грустит, и печалится, поняв, что то, что было, — мечтания души и ее внушения.
Об этом я говорю:
Целый день скупишься ты, так что днем я весь в заботах;
Утешает ночь меня, вся она в твоих щедротах.
Против истины грешишь ты, безжалостно считая,
Что тебя заменит мне солнце при своих красотах.
Навещает он меня, призрак твой неуловимый,
Защищает и целит в неприступнейших оплотах.
Счастья полного лишен, я вдыхаю сладость счастья,
Благодатный аромат, явственный в незримых сотах.
Неприкаянный, томлюсь между радостью и горем,
Не в раю и не в аду, словно люди на высотах
[57].
Во-вторых, это возлюбленный, близкий к любимой, но озабоченный случившейся переменой. И увидел он, задремав, что любимая его покидает, и огорчился из-за этого сильным огорчением, но затем пробудился он от сна, и понял, что это неправда и некое наваждение заботы.
В-третьих, это любящий, дом которого близок, и видит он во сне, что поразило его отдаленье, и озабочен этим и испуган, а затем пробуждается он, и исчезает то, что с ним было, и становится он снова радостным.
Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:
Мне приснилось, что расстались мы в отчаянье жестоком
И при горестном прощанье слезы хлынули потоком;
А потом я пробудился в сладостных твоих объятьях,
И забота миновала в упоении глубоком,
Словно, встретившись, в объятья заключили мы друг друга,
Истомленные разлукой в сокрушенье одиноком.
В-четвертых, — когда живет возлюбленный далеко и видит он во сне, что приблизилось место посещения и жилища стали соседними, и веселится, и радуется, утратив печаль. А затем поднимается он после сна и видит, что это неправда, и печаль и забота становятся более сильными, чем прежде.
В одном из сказанных мною стихотворений я говорил о желанности забыться во сне, чтобы явился призрак, и сказал так:
Не спал бы влюбленный в ночной тишине,
Но призрак прекрасный приходит во сне;
Приходит он только ночною порой,
Сияя во мраке, подобно луне.
Один из видов непритязательности, когда довольствуется влюбленный тем, что смотрит на стены и видит ограды, которые окружают его возлюбленную. Мы знали людей с такими качествами, и говорил мне Абу-ль-Валид Ахмад ибн Мухаммад ибн Исхак аль-Хазин — да помилует его Аллах! — что один знатный человек рассказывал о себе подобное этому.
Непритязательность проявляется и в том, что любящему приятно видеть тех, кто видел его возлюбленную, и дружить с ними, а также и с теми, кто прибыл из ее страны. Это бывает часто, и об этом я говорю:
Как жилище адитов, печален покинутый дом;
Словно в стане Самуда
[58], царит запустенье кругом.
К этой главе относятся и мои стихи, сказанные по поводу того, о чем я сейчас расскажу. Однажды я гулял с несколькими моими друзьями, из людей образованных и благородных, в саду одного из наших приятелей. Мы походили немного, а затем нам захотелось посидеть, и мы выбрали место, прекраснее которого не было во всем саду, и оказались мы среди бегущих ручьев, подобных серебряным кувшинам, и птиц, распевающих напевы, которые глумились над тем, что создали Мабад и аль-Гарид, и висящих плодов, спускающихся к берущему их, и осеняли нас облака, сквозь которые глядело на нас солнце, рисуя перед нами поля шахматной доски. И нежная вода показывала истинный вкус жизни, и полноводные ручьи скользили, как туловища змей, и то поднималось журчанье их, то понижалось. И прекрасны были разноцветные цветы, качаемые благовонным ветром, и воздух был ровный, и сидели тут люди превосходные. И было все это в весенний день с робким солнцем, которое то скрывалось за нежными облаками, то появлялось, подобно смущенной невесте или стыдливой красавице, что показывается влюбленному из-за занавесей и потом скрывается за ними, боясь следящего глаза.
А один из нас сидел, опустив голову, как будто беседуя с кем-то, — и это потому, что у него была тайна. И мне указали на него, и мы пошутили немного, а потом меня заставили сказать стихи от имени этого человека и как бы его языком, и я произнес стихи, сочиненные тут же, которые записали по памяти только после, когда мы ушли. Вот они:
Блаженствовали беспечные в прохладе сада зеленого
В тени ветвей, колыхавшихся средь воздуха просветленного.
Смеялись цветы прекрасные, роскошно благоухавшие
Среди вертограда влажного, лучами не опаленного.
Одни — протяжными стонами, другие — радостным щебетом,
Листву оглашали певчие из племени окрыленного.
И было где разгуляться нам, и было чем нам потешиться:
Приманок было достаточно для пыла неутоленного.
В кругу моих собеседников, степенных и обходительных,
Иной затмевал толковника и праведника хваленого.
И все-таки было грустно мне в саду без моей владычицы;
Ничто в роскошестве сладостном не радовало влюбленного.
Уж лучше мне быть в темнице с ней, в ее горячих объятиях,
А вам, друзья мои милые, пора в чертог Обновленного
[59].
А тот, кто собственной участи дерзнет предпочесть кощунственно
Хотя бы участь завидную властителя непреклонного,
Пускай горюет и бедствует, пусть мыкается, поруганный,
И пусть ничто не напутствует изгнанника посрамленного.
