Поистине, разлуке присуще дивное действие в обнаруживании сокрытых тайн. Я видел человека, который таил свою любовь и скрывал то, что чувствует, пока не пришла случайно разлука, — тогда открылось затаенное, и сокрытое стало явным. Об этом я скажу отрывок, где есть такие стихи:
Ты мне любовь подарила, мои прервала мытарства;
Подарок твой запоздалый дороже всякого царства.
Тебе посетить бы прежде печальное мое сердце;
Тогда бы не проявила судьба своего коварства.
Однако пользовать поздно того, кто уже скончался,
Хоть при смерти помогают спасительные лекарства.
Я скажу еще:
Ты прежде на любовь скупилась, и я скорбел, многострадальный;
Зато теперь перед разлукой как сладок твой привет прощальный!
Но ты расщедрилась некстати, меня ты поразила в сердце;
От запоздалого привета еще печальнее печальный.
Это напомнило мне о том, что я пользовался некогда расположением одного из вазиров султана, во дни его знатности, и проявил он некоторую сдержанность, и оставил я его. Но прошли его дни, и окончилось его правление, и проявил он ко мне дружбу и братские чувства в доле немалой, и сказал я:
Со мною ты теперь приветлив, столь неприветливый когда-то,
И сердце у тебя приязнью, оказывается, богато.
Твоя любезность бесполезна, когда понять не так уж трудно,
Что в этом приступе приязни твое несчастье виновато.
Затем бывает разлука — приходит смерть, — и это уже конец, и нет тут надежды на возвращенье. Это беда постигающая, спину сокрушающая, это напасть судьбы и горе, и затмевает она мрак ночи. Она пресекает все мечты, уничтожает всякое желание и лишает надежды на встречу; тут бессильно слово и невозможно врачевание, и нет здесь уловки, кроме терпения, волей или неволей. Это самая великая беда, что постигает влюбленных, и нет для того, кого это поразило, ничего, кроме рыданий и плача, пока но погибнет он или это ему не наскучит. Вот язва, которую не бередят, боль, которая не проходит, и забота вечная. Об этом я говорю:
Нет, разлука — не утрата,
В худшем случае — расплата.
Грех оплакивать нам солнце
После ясного заката.
Разве только из могилы
Нет на этот свет возврата.
И часто видели мы людей, с которыми это случилось. А про себя я расскажу тебе, что я один из тех, кого постигло это несчастье и к кому поспешила такая беда. Я больше всех любил и сильнее всех увлекался одной из невольниц, бывших у меня в прошлом, которую звали Нум. Это была мечта для желающего и предел красоты, удивительная внешностью, нравом и по согласию со мною: я был отцом ее невинности, и мы одинаково любили друг друга. Но поразила меня судьба, и похитили ее ночи и течение дней, и стала она третьей между прахом и камнями, и было мне в пору ее кончины меньше двадцати лет, а она уступала мне в годах. И я провел после нее семь месяцев без сна и отдыха, и не уставали течь мои слезы, и, клянусь Аллахом, не утешился я до сего времени. И если бы был принят выкуп, я бы, право, выкупил ее всем, что имею из наследственного и нажитого, и не пожалел бы часть моего тела, — тотчас же и охотно. Никогда не была жизнь мне после нее приятна, и я не забыл ее памяти и не сближался с другой женщиной, и любовь к ней стерла все, что было прежде, и сделала запретным все, что было после нее.
Вот часть того, что я про нее сказал:
Хоть порой встречаются звезды среди тех, кто носит браслеты,
У возлюбленной и у солнца одинаковые приметы.
Потому-то сердце летает и спускается ненадолго,
В упоительном воспаренье выполняя мои обеты.
А среди стихотворений, в которых я ее оплакивал, есть поэма, заключающая такие строки:
Словами я не насладился, которые мне в сердце дуют,
Как будто над его узлами, неуловимые, колдуют,
Мечтами не повелевал я, небрежно ими забавляясь,
И на меня мои мечтанья теперь, должно быть, негодуют.
Они меня клянутся бросить, хотя со мною неразлучны!
Они мои друзья навеки и потому со мной враждуют.
И еще говорю я в поэме, с которой обращаюсь к моему двоюродному брату[50] Абу-ль-Мугире Абд аль-Ваххабу Ахмаду ибн Абд ар-Рахману, внуку Хазма ибн Галиба, отвечая ему:
Спроси́те следы кочевья, склоняясь над пепелищем:
Где тот, кто в своих скитаньях пустыню сделал жилищем?
Исчезло теперь кочевье, как тайный помысел, скрыто;
На голое место глядя, скитальцев мы тщетно ищем.
Люди не согласны насчет того, что тяжелее — разлука или разрыв. И то и другое — тягостное восхождение, красная смерть, черная беда и серый год, и всякий считает из этого ужасным то, что противоположно его природе.
Кто обладает душою гордой, любвеобильной, мягкой, доступной и устойчивой в обещании, для того ничто не сравнится с бедствием разлуки, так как она пришла намеренно и замыслили ее превратности рока умышленно. Поэтому не видит он, чем утешить свою душу, и, обращая думы свои к какой-нибудь мысли из мыслей, постоянно находит в ней оживление своей страсти, и возбуждает она печали, причиняя ему страдания и побуждая его плакать о друге. А разрыв — это вестник забвения и предтеча гибели любви.
Что же касается человека с душою томящейся, постоянно влекомой и обращающей взоры к любимой, беспокойной и переменчивой, то разрыв для него болезнь, влекущая гибель, а разлука — средство забвения и утешения. Я же считаю, что смерть легче разлуки, а разрыв навлекает одну горесть — и только, а если продлится он, то скорее всего вызовет усиление. Об этом я говорю:
Мне сказали: «Уезжай! Вот желанное решенье!
Может быть, в чужих краях обретешь ты утешенье».
Я в ответ: «Меня никто не утешит, кроме смерти;
Дважды в жизни яд меня не введет во искушенье.
Отдаление в любви хуже самой страшной казни;
Если милой нет вблизи, остается сокрушенье.
Сердце — лакомая снедь, страсть — назойливая гостья;
Ей не стану докучать, повторяя приглашенье».
Я видел людей, которые прибегали к разрыву с влюбленными и добивались его умышленно, боясь горечи дня разлуки, и страданий, и грусти, возникающей при расставанье. Такое поведение, хоть оно, по-моему, и не принадлежит к обычаям, угодным Аллаху, все же решительное доказательство того, что разлука тягостнее разрыва, — это ли не так, если среди людей есть такие, которые прибегают к разрыву, боясь разлуки? Я не нашел никого в мире, кто бы прибегал к разлуке, боясь разрыва, а людям свойственно всегда избирать более легкое и брать на себя менее значительное, и мы сказали, что это но относится к похвальным обычаям только потому, что поступающие так ускоряют беду, прежде чем она придет к ним. Ведь, может быть, того, чего они боятся, и не будет и, может быть, тот, кто ускоряет неприятное, не зная наверное, что ему суждено, ускоряет себе приговор.
