Он сдернул с головы шапку, и Варвара увидела его словно запорошенные мукой виски.

— Истомился по работе, сил моих нет… Кажись, все перевернул бы, допусти только. Сижу там, как в капкане…

— У трусости своей в капкане, — сказала Варвара.

Он стоял перед ней — жалкий, потерянный, в нем ничего не было от прежнего Силантия, широкоплечего удальца, небрежно самоуверенного. Неужели этого человека она любила и прожила с ним больше десяти лет, неужели это отец ее детей?

Силантий опустил в ладони темное лицо, молчал. Избу сторожила чуткая тишина.

— Что на войне слыхать? — глухо, как в бочку, спросил он.

— Бьют немцев в хвост и в гриву, — она помедлила, глядя на его склоненную к коленям лохматую голову. — А ты хотел, чтоб наоборот было?

Силантия точно ужалили. Он привскочил, губы его побелели.

— Это ты брось! Мне советская власть ничего плохого не сделала!

— А чего ж ты тогда бродяжишь, как бандит какой, и к советской власти спиной повернулся? Или она тебе только тогда нужна, когда тебе выгода от нее?

Во взгляде Силантия было что-то дикое, зачумленное. Он отстранился от Варвары и заговорил тихим, стонущим голосом, словно жилы из себя тянул:

— Убьют же меня, Варь!.. Убьют!.. Да как же без понятия ты!.. Война ведь, каша кровавая!.. Не успеешь мигнуть — и нету!.. И черви тебя иссосут, изгложут!.. От одной крови, и то сбежать можно, не переношу я ее!.. Не переношу!..

Варвара положила руку на свое горло и гладила его, словно задыхаясь.

— А ту, которую за тебя проливают, ты переносишь? Переносишь? А? Или она тебе не претит, чужая-то?

Она стояла у стола, чуть наклонясь вперед, дрожа гневным, перекошенным от злобы лицом.

— Залез в барсучью яму и думаешь, отлежишься? Там люди тысячами гибнут, сердце от людских страданий изболело!.. А ты! Иди, Силантий, пока не поздно, последнее мое слово — иди объявись… Ну, куда, куда ты от людей денешься? Смой пятно с себя, с детей своих, хоть кровью смой!..

— Не смоешь уже, не смоешь! — Силантий замотал головой. — На меня столько налипло, что ножом не соскоблишь, не то что…

— Ради детей тебя прошу, — умоляющим голосом говорила Варвара, подходя все ближе к Силантию и стараясь заглянуть ему в глаза, — ведь ты их, как птенцов крохотных, позором своим раздавил!.. Собери силы, иди!

— Убьют меня, убьют! — заскулил Силантий, рухнул на колени и пополз, хватая жену за подол сарафана. — Пойми ты!.. Ну, дай, дай руку!.. В расход меня сразу, никакого снисхождения не будет!.. На прицеле я у них, Варька, пуля уж давно для меня сготовлена!..

Она пятилась, а он все цеплялся за нее и полз, пока не добрался до старой табуретки, стал, опираясь о нее, подниматься, и табуретка развалилась под его рукой. Шатаясь, как пьяный, Силантий дошел до стола.

— Значит, всю жизнь думаешь бродяжить? Или на больших дорогах рыскать и людей жизни решать?

Он молчал.

В курятнике зашебуршелн куры, и вдруг вяло, спросонок пропел петух. Силантий сразу будто протрезвел.

— Сколько времени? До свету много еще? — он поискал глазами ходики и вдруг выпрямился с застывшим лицом. — Карточки-то мои куда делись? В энкаведэ забрали?

— Им и без карточки твоя личность ясная, — сказала Варвара, — сама сожгла, чтоб глаза ребятам не кололо каждый день!

Варвара стояла у печки, не шевелясь, потом медленным движением, как бы раздумывая, накинула на плечи шаль.

Силантий насторожился, стриганул глазами по сумеречным окнам и, пораженный страшным подозрением, с минуту не мог выговорить ни одного слова.

— Что ты надумала. Варь?.. Что надумала?.. Предать меня хочешь? — У него дрожали губы, голос срывался. — Зачем ты меня к смерти толкаешь?..

Он заторопился, взвалил на спину мешок, взялся за скобку двери.

— Вон ты какая!..

Варвара стояла в загустелой тишине избы, тело ее ныло, точно от жестоких ударов. Сердце, казалось, опускалось куда-то вниз.

— Да, такая, — наконец медленно проговорила она. — Уходи, и чтоб глаза мои тебя больше не видели. У тебя здесь никого нету: ни жены, ни детей!

Она, словно камни, бросала в него последние эти слова, и Силантий, сгорбясь, вышел. Придавив дверь в сенях лесенкой, чтобы Варвара не смогла выскочить следом, он перебежал двором, перекинул тело через прясло огорода и через несколько минут уже мчался к лесу…

Скоро чаща поглотила его. На холме, почувствовав себя в полной безопасности, Силантий остановился. Что вы там ни говорите, а он пока жив — вот можно ощупать голову, руки, ноги. Но он тут же нахмурился, помрачнел, потому что в глубине души знал, что надежда его на жизнь хрупка, как тонкий ледок у края черной полыньи, готовой в любую минуту поглотить его. А что он делал все эти полгода скитания по лесам, как не петлял вокруг темной неизвестности, и каждый раз, спасаясь от расплаты, все неизбежнее приближался к ней!

Отыскав глазами мерцающий желанный огонек своей избы — такой близкой и непоправимо далекой, Силантий вспомнил о намерении Варвары, и у него свело судорогой челюсти, взмокло подмышками и коленями. С поразительной ясностью он вдруг понял, что отрезал себе к дому все пути, и если не решится на то, что предлагала Варвара, а снова, трусливо скуля, явится к ней, то уже никогда не увидит ни жену, ни детей, не вернет себе право на жизнь. Он схватил попавшийся под руку стебелек, разжевал его, и острая горечь опалила рот.

К рассвету он добрался до своего логова, достал из-под коряжины топор, думая нарубить сучьев и разжечь огонь. И вдруг прислушался.

Сверху, из лиственной гущины, сыпался стеклянный птичий перезвон, бормотал где-то поблизости ручеек. Поляна тихо качала синими колокольчиками. Потом из далекой чащи кинула свое отчетливое, бесстрастное «ку-ку», «ку-ку» кукушка.

— Не больно отвалила, — Силантий вздохнул, — скупая ты сегодня.

Алый разлив восхода залил над горами небо.

Снлантий минуту, две стоял, не шевелясь, затем поднял над головой топор и рубанул что есть силы по стволу молодой осинки, разваливая ее пополам, и вдруг, дико вскрикнув, стал кружить по поляне, срезая с одного удара тонкоствольные деревья, круша обугленные давним пожарищем пеньки.

Скоро рубаха на нем стала мокрой, хоть выжимай. Он дышал хрипло, как загнанная лошадь. Вбив в кряжистый пень топор. Силантий бросился на траву и замер, раскинув в стороны руки.

Расцветало утренними красками небо, над поляной плыли облака, кружили птицы, купались в свежем воздухе ветви деревьев. А он лежал, бездумно вырывая с корнем колокольчики, глухой к красоте и радости, потому что сам лишил себя всего.

Когда стемнело, он тяжело поднялся а пошел напролом, через чащобу, оставляя на сучьях клочья своей рубахи. До полуночи он просидел на холме, глядя на засыпающую в распадке деревню.

Когда на пожарной каланче ударили в надтреснутый колокол, Силантнй спустился с холма и зашагал по большому тракту в район. И хотя дорога была пустынна в этот ночной час, он шел, втянув голову в плечи, будто прожигаемый тысячами ненавидящих его глаз…

Несколько раз снимала Варвара со стены старый календарь и вешала новый, а от Силантия не было больше никаких вестей. Она уже стала подумывать, что он погиб, и скоро свыклась с этой мыслью, но после войны Силантий напомнил о себе. Он прислал письмо с Дальнего Востока. Писал, что после того, как повинился в следующее за той ночью утро, был осужден, попал в штрафную роту, лежал в госпитале, теперь снова в армии и скоро собирается домой.

Варвара не ответила Силантию: в душе ее уже давно не было места ему.

И вот сейчас, в раннее весеннее утро, точно воскреснув из мертвых, он двигался навстречу ей валким, неторопливым шагом, и Варвара с ужасом следила, как быстро тает расстояние между ними.

«Что ж я стою? Ведь он уже близко!» — подумала она и, не разбирая, оступаясь в лужи, побежала к воротам.

В сенях она прихлопнула дверь и накинула крючок, но, постояв немного, раздумала, сняла. Все равно так легко не отгородишься. Поправила сбившийся платок, вошла в избу, молча сняла и повесила стеганку.