И вот они сфотографировались и день свадьбы — с еще не остывшими от жарких поцелуев губами, с наивно-счастливыми глазами, с жадными — пальцами в пальцы — руками…

Силантий так любил слова! Он даже сердился, когда ока отвечала улыбкой на его приставанья. «Ну, скажи, любишь меня? Любишь?» — «Ну, зачем ты спрашиваешь? Разве бы я жила с тобой, если бы не любила?» Но ему этого было мало: «А за что ты меня любишь? Скажи!» — «Откуда я знаю, люблю — и все. Пришел, связал меня и унес».

Как она любила следить, когда он стоял у штурвала комбайна, расстегнув ворот рубахи, закатав по локоть рукава — ловкий, сильный, неунывающий, рыжий.

В плетеной рамке под стеклом вырезка из районной газеты: «Муж и жена Жудовы — водители степного корабля». Они оба были сфотографированы в поле. Правда, подпись была ошибочной: тогда Варвара еще не знала комбайна я только помогала Силантию. Но радость, завоеванную в труде, они делили пополам. Разве можно забыть, как встречали ранние зори и, едва подсыхали хлеба, уплывали в разливное, без берегов пшеничное озеро!

Воспоминания были неотвязны, как репьи. Они упрямо цеплялись за память. Варвара безжалостно отдирала их, но они липли снова, и скоро она поняла, что напрасно пытается освободиться от их неотвязчивой силы. Тогда она сняла все карточки мужа и подошла к жарко топившейся русской печке.

Дымно-рыжий хвост пламени вился под закоптелым сводом, около обгорелых поленьев суетились голодные огоньки — точно ждали, что им бросят что-нибудь и они сплетутся в рычащий клубок.

Варваре казалось, что глаза Силантия тревожно следят за ней с карточки, словно спрашивают: «Что ты надумала? Что?»

Услышав всхлип дверей в сенях и шаги ребят, она метнулась к сундуку, приоткрыла крышку, кинула туда карточки. О, если бы можно было так легко запрятать свою тревогу!

Накормив и уложив в горенке близнецов, Варвара долго стояла над ними, любуясь румяными лицами.

Даже во сне они такие разные: Ленька спит, обняв подушку, прижимаясь к ее мякоти пухлой щекой; Савва разбросал руки, запрокинув светлое лицо, изредка тревожимое скользящей тенью сна.

«Ишь, наработались, мужички мои! Много еще придется мне хлебнуть с вами горя!»

Она поправила сползшее на пол одеяло, щелкнула выключателем и прилегла рядышком, с краю.

За окном метался сырой весенний ветер, скрипела береза, бился где-то в надсадном лае цепной пес. Скоро все стихло.

Варвара стала уже забываться, когда во дворе послышались вкрадчивые шаги. Она приподнялась, охваченная ознобом. Шаги застыли где-то, потом скрипнули совсем близко, шаркнула по крыльцу, и точно в Варварино сердце постучал кто-то сторожко — раз, два, три! Подождал и опять настойчиво, неотвратимо — раз, два, три!

Варвара бросила на плечи шаль и, стараясь не шуметь, вышла в сени. Она постояла в темноте, прислушиваясь.

— Кто это?

— Свои, открой!.. — голос был простуженный, продрогший.

— Не признаю что-то…

— Да я это, Варь… Не бойся!..

Ее сковал непонятный страх, ноги будто примерзли к половицам.

— Ну, открывай, чего ж ты?

Она с трудом оторвала ноги, навалясь грудью на дверь, отвела щеколду и не успела отстраниться. В темный провал сеней шагнул Силантий и обнял ее, тяжело дыша. От него резко пахло дымом, потом и еще чем-то, напоминавшим запах сырого мяса.

— Тише! Не пугайся! Не осуждай, Варь!.. Ушел я с фронта, — хрипло шептал он, — сил моих нет!.. С ума сойти можно! Страшно!.. Сколько по лесам скитался! Насилу решился домой прийти. Чужой есть кто?

«Кроме тебя, никого», — хотела было ответить Варвара, но промолчала. Силантий зловонной гнилью дышал ей в лицо и не разжимал сомкнувшихся за ее спиной рук.

— Детишки здоровы? Спят?

Он словно оглох и не замечал, что она ни слова не говорит в ответ.

— Да что мы тут стоим? Идем в избу, курить хочу до смерти, аж в глазах темно!.. Бумажку дай…

Не дождавшись, он нащупал на стене календарь, сорвал клок. Раскрошив ладонями лист табаку, трясущимися руками свернул цигарку, облизал.

— Спичку…

И, опять не дождавшись, когда одеревеневшая и ко всему безучастная Варвара сделает первый шаг, сунул голую руку в загнетку, разгреб золу, схватил раскаленный уголек и, прикурив, жадно, до слез и кашли, затянулся едким дымом.

После нескольких затяжек он точно охмелел и, навалясь на стол, не передыхая, глотал махорочный дым.

— Ну вот, кажись, отошла душа, — простуженный голос его оттаял в теплой избе, сделался глуше и мягче. — Больше один мох курил. Да ты чего стоишь, Варь? Садись, не укушу!.. Включи свет!..

— Станция ночью не работает, а лампу я зажигать не буду, — сказала Варвара, не узнавая своего отвердевшего, почти металлической жесткости голоса.

— Разбуди детишек, — торопливо забормотал Силантий, — ведь сколько время не видел…

— Будить я их не позволю, — тихо отрезала Варвара.

— Ну, засвети, — заскулил он, — я не потревожу их… Да и на тебя взгляну, какая ты стала — голосом-то тебя подменили…

Свет лампы всколыхнул избяные тени, разбросал их по углам, и Варвара чуть не вскрикнула, увидев сидящего перед ней человека. У него было заросшее рыжей щетиной лицо, с полосами копоти на щеках, дикий, как у затравленного волка, взгляд; землистые руки с черными ободками грязи под ногтями мелко дрожали на крышке стола.

— Чего ты так смотришь на меня? — спросил Снлантий, сам избегая встречаться с женой глазами.

— Подойди вон к зеркалу.

— Не хочу, — упрямо мотнул головой Силантий, — звери, по крайней мере, за своего считают… Ведь я в соседстве с ними живу, в берлоге…

Он взял лампу и, косолапя, пошел в горенку.

Варвара следила за ним в открытую дверь, все более каменея, но готовая в любую минуту прыгнуть, если кто из ребят проснется. Тогда она выхватит у Силантия лампу и вытолкнет его в сени. Пусть он покажется им страшным, кошмарным сном, я только!

Подняв над головой лампу, Силантий стоял над кроватью в изодранном своем пиджаке и, ухмыляясь, смотрел на разметавшихся во сне близнецов.

— Хватит, — тихо сказала Варвара, но Силантий не слышал ее.

Свет лампы обливал одну половину его лица, другая, затененная, в колючей поросли, нервно подергивалась.

— Поставь лампу, будет, — повторила Варвара, и Силантий, щуря глаза, вернулся в кухню.

— Дожил, дожил, — шептал он, исподлобья взглядывая на Варвару, — от своих детей гонишь!

— Ты сам себя прогнал!

Силантий промолчал, снова свертывая цигарку. Прикурив от лампы, он так начадил, что скоро почти задернул себя дымовой занавеской.

— Ищут меня?

— Только и делов! Не удавишься, так сам явишься!

Помолчав, Силантий буркнул:

— Накопилось в тебе!

— Небось, накопится! Ты в дезертирах, а я казнись за тебя.

— А тебе было бы легче, если б убили меня и я сгнил давно?

Варвара проглотила тяжелую слюну и оторвала руки от стола:

— Легче…

— Не пори горячку, не пори!

Силантий замахал руками, разгоняя дым, встал и заходил по избе, трогая вещи, гладя лавки, подоконники, словно хотел убедиться, что все происходит наяву, а не но сне.

— Ребятишки не спрашивают про меня?

— Я сказала, что ты утонул!

Обрюзгшее лицо Силантия изломал страх, губы его побелели, он сел на табурет и с минуту глядел на Варвару, беззвучно шевеля ими. С обгоревшей цигарки сыпался на колени пепел, огонек, тлея, подобрался к его пальцам, но Силантий, казалось, не чувствовал боли ожогов.

— Быстро ты меня из жизни вычеркнула! — дергая перекошенным ртом, хрипло выговорил он. — Только надо бы наперед меня спросить, согласен я или нет в упокойниках ходить…

— А ты меня спрашивал? — Варвара рывком поднялась из-за стола и надвигалась на мужа, сжимая кулаки. — Спрашивал? Так и я… Да и без твоего спросу ты для них мертвяком стал… За отца тебя признавать им галстук не велит…

— Довольно! — Силантий бросил на стол квадратный кулак. — Мне и так тошно! Будто топор занесли над головой! Поседеть успел…