В поисках контрмер против широкомасштабного наступления противника на суше и на море, царь решил напасть на римского союзника Эвмена. Сначала в пергамские земли вторгся царевич Селевк, а потом для пущего устрашения греков туда явился и сам повелитель Азии. Сирийцы принялись грабить и жечь селения, а также потрясать оружием перед стенами двух крупнейших городов царства — Пергама и Элеи, вести серьезную осаду которых они не могли ввиду недостатка времени.
Римский флот немедленно прибыл на помощь друзьям и расположился в элейской гавани, а в столицу был доставлен ахейский гарнизон. Благодаря этому силы уравновесились.
Из неудавшейся военной акции Антиох попытался извлечь политическую пользу и предпринял попытку выгодно продать активную позицию своих войск на переговорах. Он предложил римлянам заключить перемирие и еще раз поискать согласия в дебрях дипломатии. Претор Эмилий понимал, что никакой договор с Антиохом без консула заключить невозможно, но коварная фантазия нарисовала ему его собственный портрет в ореоле завершителя войны и учинила распрю между рассудком и чувствами. Терзаемый противоречиями Эмилий пригласил для обсуждения дела союзников, втайне уповая на их эмоциональность и надеясь, что они дадут ему повод выступить в завидной роли представителя Отечества на решающих переговорах. Родосцы действительно были настроены мирно, поскольку Антиох еще не добрался до их острова, тогда как на морских путях его господство уже было поколеблено, но Эвмена никак не устраивало сложившееся положение, потому что, поиздержавшись на войну, он ничего не приобрел взамен, владения его не расширились, а близость Антиоха и вовсе угрожала самому существованию Пергамского царства. Критическая ситуация стимулировала красноречие Эвмена, и царь убедительно показал всю бесперспективность предполагаемых переговоров, ввиду незавершенности кампании и половинчатости предпринятых мер, и объяснил, что Антиох просто-напросто стремится выиграть время, являющееся его союзником в условиях, когда боевые действия ведутся на территории Азии вблизи царских баз. Луций Эмилий устыдился своих тайных надежд, похвалил Эвмена за аргументированный ответ и через послов уведомил Антиоха о невозможности мира в самый разгар войны.
Не желая обнаруживать собственное бессилие перед защитниками Пергама и умалять славу царского имени бездействием, Антиох оставил Эвменову столицу и грозно прошелся по эолийским землям, собрал добычу с деревень и попытался штурмовать некоторые города, однако, большей частью, безуспешно, так как римский флот успевал подавать помощь союзникам. Селевк со своим войском еще некоторое время силился устрашать пергамцев, но это выходило неубедительно, потому он вскоре тоже покинул пределы царства Эвмена.
В это время на Сирийскую державу обрушилась новая беда. Не смирившись с потерей господства на море, Антиох еще после поражения от Гая Ливия отправил Ганнибала на его прародину в Финикию, чтобы снарядить пополнение флоту. И вот теперь Пуниец с большой эскадрой торопился к царю, но был перехвачен в пути родосцами. Островитяне блестяще доказали, что ныне в морском деле им нет равных: они в пух и прах разбили финикийцев. Ганнибал, как истый карфагенянин успевший бежать с поля боя, был столь удручен поражением, что более не посмел предпринять попытку пробиться к месту главных военных действий и остался не у дел, вынужденный издали наблюдать, как ненавистные ему Сципионы расправляются с его господином.
Подсчитав неудачи, Антиох Великий удалился в Сарды и, нахмурив лоб, углубился в размышления.
Царь извлек урок из своей провальной экспедиции на Балканы. Так, когда в Эфесе в знаменитом храме Артемиды ему повстречалась красивая жрица, он тут же покинул город, чтобы не поддаться вновь опасному искушению. Кроме страха пред женскими прелестями, царь вынес из греческого путешествия еще и ощущение собственного бессилия перед римскими легионами. Поэтому Антиох велел Поликсениду дать решающую битву на море, справедливо полагая, что в случае успеха это отсрочит вторжение Сципионов в Азию. Пока хитрый родосский диссидент маневрировал, стараясь захватить врасплох Эмилия, царь принялся собирать орды войск по всему царству, начиная от самых дальних его пределов. Одновременно он создавал антиримскую коалицию, стремясь втянуть в нее царя Вифинии Прусия, малоазийских галлов и Армению. Наибольшей пользы Антиох ожидал от Прусия, который с начала войны тяготел к нему, но теперь настроение вифинца изменилось.
Антиох строчил Прусию послания, в которых пояснял, что римляне — это жестокие звери, потому как они свергают монархов и освобождают народ, чье единственное призвание ублажать владык, они устанавливают республики и творят прочие беззакония. Увы, Антиох не ведал, что у него появился грозный соперник в эпистолярном искусстве. Оказалось же, что Сципионы загодя предвидели ход мыслей Антиоха Великого и упредили его в деле воздействия на умы соседей Сирии. Они тоже затеяли переписку с Прусием и, чаруя его красотами риторических оборотов, попутно ознакомили с главными принципами международной политики римского государства, основу которой составляет справедливость и, в частности, одна из важнейших разновидностей справедливости — верность общему делу. «Верность и честность во взаимоотношениях, — писали Сципионы, — в свое время сделали нашими друзьями нумидийца Масиниссу, ибера Индибилиса, иллирийца Плеврата, пергамца Эвмена и, наконец, Филиппа». Тут же приводились имена Сифакса и прочих государственных деятелей, которых измена Риму повергла в провал небытия. Вывод предоставлялось сделать самому Прусию, и он его сделал, отказав в помощи Антиоху. Для пущей надежности римляне отправили послом в Вифинию Гая Ливия, и тот вдобавок к письменной информации сообщил Прусию, насколько силен Рим и как сильны в Риме Сципионы, после чего царь загорелся страстным желанием угодить могущественному Риму в лице могущественных Сципионов, при поддержке которых всерьез задумал потеснить Антиоха и извлечь выгоду из его будущего поражения для собственного царства.
Поликсенид творил чудеса коварства, чтобы порадовать господина доброй вестью и развеять его печаль по поводу неудачной пробы пера, точнее — стиля. Честолюбивый Эмилий тяготился тщетностью своих усилий и горел страстью к большим делам. Его темперамент и ненависть к врагам еще более подогрела смерть брата, которого он, по обычаю римлян, взял к себе легатом. Эмилий шарахался от одного города к другому, там угрожал, здесь грабил, ничуть не смущаясь тем, что его флот был ослаблен ввиду отсутствия эскадры Эвмена, отбывшей к Геллеспонту для помощи в организации переправы через пролив сухопутному войску, и части сил родосцев, возвратившихся домой, чтобы перекрыть путь к театру военных действий финикийцам. Горячность Эмилия была на руку Поликсениду. Однажды бывшему родосцу почти удалось заманить римлян в ловушку, но в последний момент те сменили дислокацию и ушли в другую гавань. В следующий раз Поликсенид сумел незаметно подкрасться к расположению противника и учинить в его стане переполох. Однако, благодаря четкому руководству Эмилия и знаменитой римской дисциплине, преторский флот успел подготовиться к сражению и вышел в море, будучи развернутым в боевую линию. В правильном бою римляне сначала смяли сирийцев в центре, а затем, прорвавшись в тыл, обрушились на фланги. К исходу дня царский флот потерял почти половину своих сил, то есть более сорока кораблей, и морское могущество Антиоха было сломлено навсегда.
Эмилий победоносно проследовал вдоль азиатских берегов, карая по пути изменников. В первую очередь он обрушился на фокейцев. Те воинственно встретили римлян, но, изведав их в деле, быстро согласились сдаться. Солдаты Эмилия вошли в город и, презрев приказ претора, бросились мародерствовать, тем самым наказав фокейцев за переход на сторону сирийцев, а свои души — за собственную жадность. Некогда римские легионы, расположившись на ночлег под яблоней, наутро оставляли лагерь и уходили прочь, не сорвав ни одного яблока и не повредив ни одной ветки, но те времена безнадежно канули в прошлое; ныне римляне, следуя примеру побежденных ими народов, все чаще отдавали предпочтение тому, что можно схватить руками, пред тем, что объемлет дух и разум. Впрочем, переориентация человеческого восприятия жизни на сугубо осязательное в то время только обозначилась, потому Эмилию быстро удалось прекратить безобразия, и мир с фокейцами был восстановлен. Римляне даже остались в этом городе на зимовку.
