Разрабатывая стратегический план на лето, в штабе Антиоха говорили о необходимости продолжать начатое дело и постепенно, город за городом, область за областью, покорять Грецию. Расхождения во мнениях касались лишь частностей. Но тут Ганнибал, допускавшийся на совет высших чинов от случая к случаю, огорошил царское окружение масштабами своей воинственности.
«Если бы меня приглашали в столь изысканное общество и раньше, — заговорил Пуниец, когда ему из вежливости дали слово, — то тогда вам было бы легче воспринять мою нынешнюю речь, чем теперь просто услышать ее, но сейчас она, увы, будет вам непривычна. Однако это ничего не изменит, я все равно скажу то, что считаю выгодным с точки зрения дела, а не карьеры при царском дворе, ибо мое призвание — война с Римом, а не прислуживание. Так вот, вы много говорите о фессалийцах, беотийцах, ахейцах, эвбейцах, акарнанах. Но стоят ли они усилий, прилагаемых вашими мудрыми устами? Это народы-пигмеи, заискивающие перед всяким, кто обладает могуществом: стоишь в Беотии ты с войском, царь, они льнут к твоим стопам, придут римляне, и греки станут лизать пыль на их калигах, а надменные латиняне не удостоят этих всяких беотийцев даже пинка, по их ничтожеству. Единственным, кто обладает здесь реальной силой, является Филипп. Ему и нужно уделить внимание. Его необходимо как можно скорее убедить в выгодах нашего предприятия, обещать ему все, что угодно, лишь бы поскорее поссорить его с римлянами. Тогда вы, два величайших царя ойкумены, раздавите римскую гидру, сколько бы у нее ни отрастало новых хищных голов!
Ведь кто такие римляне? — вдруг взбеленился Ганнибал, и глаз его запылал, как Этна во время извержения. — Это самый никчемный народишко! Я не буду говорить о себе, я не стану вам рассказывать, как я крошил их войска у Требии, Тразименском озере и Каннах, как я стоял у ворот их города и не взял его лишь по небрежности, я не буду рассказывать вам о том, как драпал от меня при Тицине и Каннах их хваленый Сципион, которого они называют непобедимым, я напомню вам лишь тот факт, что совсем недавно по историческим масштабам один царь Эпира разгромил их в пух и прах! А еще их били галлы и самниты! Да что там говорить! У меня победу над ними отняли тупоумные и завистливые картхадаштские политиканы, у Пирра — мои соотечественники, несвоевременно вторгшиеся на Сицилию, Филиппа Македонского одолели за них бравые этолийцы при поддержке афаманов, сыгравших в той войне вторую после этолийцев роль. Они, эти римляне, просто баловни судьбы, и только!»
Ганнибал ненадолго смолк, спохватившись, что излишне проявил свои долго сдерживаемые эмоции. Весь последний год он пребывал в жестокой депрессии, поскольку видел, как день за днем рушатся его надежды получить от азиата войско и отомстить римлянам, более того, он уже предчувствовал новую победу ненавистного ему народа и от бешенства готов был грызть булыжник. Отсюда проистекала его неуравновешенность и раздражительность. Заставив себя успокоиться, он уже более обстоятельно продолжил:
«Объединившись с Филиппом, ты, царь, добьешься полной победы над Римом. Если же с Македонцем договориться не удастся, то твоему сыну Селевку следует ударить из Лисимахии по царским владениям и отвлечь на себя Филиппа, дабы он захлебнулся собственной войной и не лез в наши дела. А что касается стратегии, то тебе, царь, надо призвать все свои войска, которые прозябают в Азии, стать лагерем в Иллирии или Эпире, откуда ты сможешь держать под контролем Грецию и угрожать Италии, флотом блокировать италийское побережье Адриатики и Сицилию, а меня послать с войском в Карт-Хадашт, чтобы, силой образумив своих сограждан, я двинул их на Рим. И тогда римляне задрожат от ужаса, они узнают, что в Италии вновь находится Ганнибаал, а страшнее этого для них не может быть ничего!
С реализацией моего плана война вспыхнет по всему Средиземноморью. Это будет настоящая война, она станет жестокой и кровавой, погибнут сотни городов, будут истреблены десятки народов, но так и только так можно уничтожить Рим! Это говорю тебе я, Ганнибаал, который знает толк в войнах, по меньшей мере, в войнах с римлянами!»
Ганнибала выслушали с боязливым недоумением. Ни у кого из присутствующих мысли не простирались столь далеко, никто из них не мечтал о Лации, и только для фарса этолийцы заявляли, что их лагерь будет стоять на Тибре. Антиох не думал о войне на уничтожение. Последуй он совету Пунийца, то, даже если бы ему удалось стереть с лица земли Рим, потом пришлось бы биться насмерть с тем же Ганнибалом, Филиппом и неведомо с кем еще. В случае же его поражения в такой, глобальной войне уже римляне стерли бы с лица земли царство Антиоха. Нет, сирийский царь желал лишь несколько раздвинуть пределы своих владений, проучив при этом римлян, дабы они не смотрели более в сторону Азии, и установить прочное равновесие с соседними странами. Дельный совет относительно Филиппа также не мог быть принят Антиохом ввиду извечного соперничества последователей Александра. А для этолийцев македоняне и вовсе являлись основным врагом в их притязаниях на господство в Элладе. Наконец, Антиох не знал главного, что на горьком опыте изведал Ганнибал, он не знал, сколь сильны римляне.
«Зачем же такие сложные маневры, Ганнибал? — несколько иронично заметил царь. — Чего ты страшишься, ведь ты сам называешь римлян никчемным народишком? Нет, мы не имеем права тратить время на столь грандиозные приготовления, ибо нас ждет Эллада, жаждущая свободы. Да и вообще, не мешало бы тебе знать, Ганнибал, что все великие полководцы предпочитают стремительность действий тщательной подготовке и количественному наращиванию сил».
Ганнибал хотел возразить, но царский распорядитель сделал ему знак, что он и без того слишком долго занимал внимание монарха. Пуниец смолчал, ограничившись мысленной тирадой по адресу царя и всей этой публики. А к Антиоху вновь подступили льстецы и принялись уверять его в скорой победе.
Итак, после всевозможных совещаний царь вернулся к первоначальному занятию и продолжил прерванный зимою тур по Греции. Срывая аплодисменты, он проследовал через Беотию, Этолию, принес жертву Аполлону в дельфийском храме, ибо тамошний оракул имел большое влияние на общественное мнение в Элладе, и вторгся в Акарнанию. Эта страна географически смотрела на запад, а потому ее жители не хотели ссориться с римлянами и при виде славного царя стали готовиться к обороне. Ввязываться в череду осад и штурмов Антиох не желал, так как в Брундизии уже приступил к переправе Ацилий Глабрион, потому царь привлек к делу другую имеющуюся у него помимо войска силу, способную разрушать пораженные ржавчиной пороков общины быстрее таранов, копий и мечей, а именно — богатство. За счет своих денег Антиох повсюду находил себе толковых предателей, которые отрабатывали полученные гонорары весьма изобретательно. Так произошло и в этот раз: купив кучку олигархов, каковые чем богаче, тем продажнее, царь без боя ввел войска в главные акарнанские города. Лишь в одном случае измена не удалась, поскольку в город прибыл посланный Титом Квинкцием Гней Октавий, сумевший грамотно наладить охрану укреплений и вдохновить жителей на сопротивление.
При всех этих успехах Антиох вдруг начал понимать, что проигрывает войну. Марк Бебий еще зимой встретился с Филиппом, и теперь, с началом весенней кампании, они вместе вступили в Фессалию. То объединяя, то разделяя свои войска, царь и претор энергично пошли по стране, едва успевая принимать капитуляции фессалийских городов. Причем греки, опасаясь попасть под власть Филиппа, охотнее сдавались римлянам. Больше сил Антиох затратил на празднования по поводу захвата Фессалии, чем его соперники — на то, чтобы вернуть ее себе.
А вскоре на Балканы прибыл консул, и сложенная Антиохом мозаика союза племен, городов и народов рассыпалась быстрее, чем азиатский освободитель Европы сумел это осознать и разгневаться. Даже Афамания в мгновение ока сделалась добычей Филиппа, который спешил урвать себе как можно большую часть Греции, поскольку понимал, что в такой ситуации римляне не станут ему перечить. Стремительно падая душою с эмоциональных вершин победной эйфории в пещерный мрак отчаяния, Антиох грозно воззвал к этолийцам. Те срочно организовали у себя воинский набор и привели в царский лагерь четыре тысячи солдат. Такой помощи великого народа — победителя македонян и грозы римлян — не хватило бы даже для того, чтобы прикрыть бегство Антиоха из Греции. Увы, с появлением на Балканах римских легионов, пыл этолийцев сразу остыл, воинственность иссякла и даже речь обрела скромность. Вдобавок ко всему, прибывшие этолийцы не выказали готовности подчиняться царю и смущенно бормотали что-то о необходимости защищать собственную территорию. Тут царь прозрел. Он отвернулся от этих союзников, вооруженных только красивыми фразами, да заманчивыми обещаниями, и с надеждой посмотрел на Ганнибала, но вспомнил, что Пуниец сам просит войска, и снова отвел взгляд, который оставалось лишь устремить в небеса в ожидании милости богов. Силы Антиоха в два, а то и в три раза уступали армии противника, потому он занял Фермопильский проход, рассчитывая продержаться в этом удобном месте до прибытия подкреплений из Азии.
