Хотя... хотя кое-что всё-таки изменилось.

Перед дастарханом люди Нурулло бросили на голую красноватую землю веревку, обозначив круг, и вели какие-то приготовления.

Сознание к Матвею Петровичу вернулось полностью, и он разглядел троих парней в белых шароварах разминающихся в кругу. Тех самых, которых привели сюда люди Нурулло. Один из них был огромного роста, что само по себе необычно для этих мест, двое других – небольшого, но с виду ловкие и подвижные.

Нурулло победно посмотрел на Матвея Петровича.

— Что, нравятся, Матвей?

— Неплохие ребята, – ответил тот.

— Как заказывали, все спортсмены.

— Саблей владеют?

— Обижаешь, Матвей. Как заказывали... Столько искал, столько искал, ты не представляешь, насилу нашел. И по аулам, и в городе.

Он что-то бросил в сторону парней на своем языке. Те послушно кивнули, но разминку не прекратили. А Матвей Петрович, откинувшись на подушки, лениво проронил:

— Ну... это не так уж важно – все равно их надо обучать. Просто, если есть навыки, процесс пойдет намного быстрее.

— Так-то оно так, Матвей, – возразил Нурулло с недовольством в голосе, – да только обученные стоят сильно дороже необученных. А мои очень обученные. Ты мно-о-го денег сэкономишь. Учить не надо – сами всё умеют. На всем скаку могут барану голову срубить.

— Так то баран... – зевнул, демонстративно похлопывая по рту ладонью, гость.

— Это я так, Матвей, бараны тоже разные бывают... Среди людей ведь тоже баранов хоть отбавляй, ха-ха, – рассмеялся Нурулло. – Мои ребята крови не боятся. Сейчас покажут, на что способны!

Матвею Петровичу не нравилось это театральное представление, затеянное для того, чтобы набить цену. Но даже здесь, в этой дыре, существовали свои понятия, своеобразный восточный протокол. И с этим упрямым обстоятельством приходилось мириться, и он терпеливо дожидался окончания спектакля.

— Пусть покажут… пусть, – неискренне подбодрил он Нурулло.

Нурулло кивнул. Парни начали свои показательные выступления. Дрались – так себе. Не особенно эффектно. В общем, пока дубасили друг друга деревянными саблями, больше похожими на палки, Матвей Петрович вновь погрузился в раздумья.

Надо заметить, в последнее время он стал замечать за собой этот грешок. Видимо начинал сказываться возраст, но странно – всё чаще лезла в голову усвоенная еще в юности гнилая интеллигентская чепуха – ведь Матвей Петрович происходил, как мы знаем, из семьи интеллигентной. Но в результате длительного противостояния с суровой действительностью шкала ценностей Матвея Петровича существенно перекосилась.

А тут еще его стали посещать мысли о боге. Это его-то, потомственного атеиста! Он стал бояться кары за содеянное. А это было уже совсем худо, просто из рук вон плохо.

Матвей Петрович боялся этих зловредных мыслей и всячески отгонял их. Но тщетно – мысли «отпускали», но ненадолго.

Он поморщился.

«Это Марлен... Он во всем виноват!» – сделал он робкую попытку оправдаться.

«Ха, ха, ха! – сардонически рассмеялся в ответ его внутренний голос. – Брось, Матвей, это твоя жадность, элементарная жадность и больше ничего!»

«Нет, это всё Марлен! Он сгубил меня. Да, да – он, гад!» – не сдавался Матвей Петрович.

«Не-а, Матвей, это ты са-ам! – растягивая слова, злорадно отпарировал другой, внутренний Матвей Петрович. – Посмотри в зеркало. В нем ты увидишь того, кто во всем виноват. И нечего валить с больной головы на здоровую. Забыл, чему тебя учили папа с мамой, Матвей? А ведь они были такие милые интеллигентные люди. Папа твой даже кандидатскую защитил. И тебе не стыдно?»

«Причем здесь кандидатская?!»

«А притом! Уважали его все, честный был человек...», – огрызнулся вконец распоясавшийся внутренний голос, видимо почувствовав свою полную безнаказанность.

— Ну как, Матвей, – донесся извне голос Нурулло, к счастью прервавший эту неприятную беседу с внутренним Матвеем Петровичем, – брать будешь?

— Даю пятьсот драхм за всех троих, торговец, – сказал вдруг Матвей Петрович не своим голосом.

И оба удивленно уставились друг на друга.

— Э-ээ... Матвей, с тобой всё в порядке? – озабоченно спросил Нурулло. – Какие такие драхмы имеешь в виду? Уж не перегрело ли солнце твою голову? В наших краях солнце очень жаркое. Полежи лучше, отдохни часок... Потом поговорим.

Но Матвей Петрович стряхнул с себя остатки странного видения:

— Извини Нурулло, я немного отвлекся. Всё в порядке. Так сколько ты просишь за них?

Нурулло отослал людей, склонился к гостю и тихо прошептал что-то тому на ухо. Матвей Петрович отпрянул:

— Побойся аллаха, Нурулло. Марлену ты озвучил совсем другую цифру.

— Так это же за рядовых, необученных, Матвей, – откинулся Нурулло на подушки, – а эти... Ты видел как дерутся?! К тому же всё усложнилось. Это же не план через границу таскать, это же как-никак живые люди. И не забывай, цена включает доставку до склада покупателя. То есть, включая таможенные платежи и НДС, – рассмеялся он.

— Марлен... Что он скажет? Я должен с ним согласовать, Нурулло.

— Как пожелаешь, Матвей, – демонстрируя равнодушие, промолвил Нурулло.

Переговоры с Пронькиным по спутниковому продолжались недолго. Цену согласовали на удивление быстро. Матвей Петрович отсчитал из плоского портфельчика несколько светло-зеленых брикетов. Прощаясь, он задержал на мгновение руку Нурулло в своей ладони:

— Да вот еще, Нурулло, Марлен просил передать приглашение. Прилетай в Москву. В августе будет интересное представление. Посмотришь на своих батыров.

— У нас говорят – баходур...

— Какая на хрен разница!

— Для нас разница есть. Ну, ладно, Матвей. От моего друга, Марлена, я принимаю любые приглашения. Обязательно буду.

Гость еще раз пожал ему руку, взгромоздился на заднее сиденье «лэндкрузера», и могучее транспортное средство, распугав индюков, рвануло из ворот обратно в степь, откуда пару часов назад прибыло в этот забытый Аллахом двор...

Итак, читатель, всё, что ты услышал, может статься, – лишь фантазия журналиста, переиначившего рассказ Таждик-аки на свой лад. Ведь журналисты, как известно, обладают исключительно богатым воображением.

И возможно в действительности всё обстояло совсем иначе...

Возможно, никогда не существовало утоптанного двора с тутовыми деревьями в ауле на высокогорной равнине, подбирающейся к настоящим горам; никаких глупых индюков и гелендвагена; и батыров-баходуров тоже не было; не было там ни Нурулло-бузурга, ни отчаявшегося Хафиза, ни дастархана, ни бедного барашка; да и сам Матвей Петрович, вполне возможно, никогда не выезжал на край света, в ту Тмутаракань, в степь, горящую от цветущих маков, – сидел себе преспокойно дома, в Москве, – в наш-то век, друзья, многие, многие дела можно совершать, не вылезая из своего любимого кресла; и не случилось у него от перегрева на солнцепеке странного видения невольничьего рынка, где великан Гатасак оборонялся от наседавших на него бойких италийцев; не было жадного торговца и заворожившего его мешочка с пятьюдесятью декадрахмами; никто не слышал тот разговор между Петронием Секундом и Аррецином Агриппой.

Всё может быть. Кто теперь скажет – что было, а чего не было? Можно, конечно, считать выдумкой все описанное выше, но что отрицать бесполезно – и на этот счет имеются веские доказательства – так это то, что...

В конце июня на одном из московских вокзалов, обслуживающих восточные направления, из вагона поезда дальнего следования на заплеванный перрон вышли несколько молодых мужчин.

Группа эта выглядела более чем заурядно: одеты, как одеваются приезжие из южных республик – спортивные черные костюмы с лампасами, на ногах кроссовки. Из багажа не было ничего, если не считать перекинутых через плечо одинаковых черных спортивных сумок. Лица ничем не отличались от лиц сотен других, вышедших из этого и из десятков других таких же поездов, прибывших в Москву, притянувшую их из дальней дали в соответствии с законом всемирного тяготения, по которому, как известно из школьного курса физики, все тела притягиваются друг к другу.