«Пора, пора!» – прошептал этот кто-то в самое ухо, безликий и бесплотный, спокойно и буднично, как будто приглашая на прогулку в парк...

      Марлен Марленович поежился и стряхнул с себя наваждение.

      Он стоял на трибуне и с замиранием сердца наблюдал, как на арену его собственного цирка выходят, сверкая доспехами и бряцая оружием, словно ожившие, воины из той компьютерной игры.

      Кольчуги скрывали верхнюю часть тел и свисали до середины бедра; из-под них выглядывали легкие светло-коричневые туники чуть выше колена. Плечи и предплечья защищали стальные доспехи, изготовленные из полос пружинной стали. Стальная броня сверкала и переливалась в свете прожекторов, полосы при движении рук складывались и раскладывались, наподобие веера, задвигаясь одна под другую. Голень спереди защищали поножи. На головах шлемы с плоской макушкой и с наушниками, подбиравшимися углами к носу, оставляя открытой лишь центральную часть лица. Короткие шелковые плащи, скрепленные пряжкой у правого плеча, развевались за спиной, как живые. Вооружены они были короткими мечами с широким лезвием и маленькими круглыми щитами.

      Публика, похоже, начала «въезжать», что это и есть тот самый сюрприз, о котором трепались уже несколько дней. Гладиаторы промаршировали и остановились в центре арены. На мгновение воцарилась тишина, как перед началом спектакля.

      — Morituri te salutant[9], – вскинув головы в сторону Пронькина, воскликнули гладиаторы.

      — Ты научил? – спросил Пронькин.

      — Я, – скромно потупив взор, ответил Матвей Петрович.

      — У которого мой меч?

      — У того, что справа...

      На ряд ниже какой-то толстяк громко воскликнул:

      — Это же надо – какая выдумка!

      — Очень оригинально, – важно поддержал его другой – худой и бородатый. – Но вот в одна тысяча, э-э… забыл каком году, ну, неважно. Был я в Риме на фестивале... и итальяшки показывали такой же театр в Колизее.

      — А я такого что-то не припомню, – возразил ему толстый.

      — Фуфло всё это... – со знанием дела перебил их третий с массивной золотой цепью на бычьей шее.

      Он ухватил за шиворот пробегавшего по проходу официанта, сгреб с подноса две заледеневшие стопки, опрокинул одну за другой в свою разверстую пасть и, рыгнув, закончил:

      — И боксеры – тоже фуфло!

      Пронькин поморщился.

      — Смотри, Матвей, – сказал он, понизив голос, – каких говнюков ты сюда наприглашал. Это что за обезьяна?

      — Понятия не имею, Марлен. Естественно, я его не приглашал. Наверняка прицепился к кому-то.

      — Пускаешь черт знает кого! – проворчал Пронькин и переключил внимание на двух особ женского пола.

      — Я от таких мужиков прям балдею, Вик, – гудела в ухо своей подруге одна из них, нимфоманка неопределенного возраста. – Слушай, а ты видела, как этот... Ну, боксер, в синих трусах... Ты видела, видела?

      — Что видела-видела?

      — Когда он тому, другому, врезал, я видела, как брызнула кровь! Реально! Буквально струей. Из носа что ли? Обалдеть, Вик!..

      — Ты все-таки садистка, Инн.

      — Наверно, Вик. Я когда вижу кровь – я просто тащусь... Ну, как водки стакан замахнуть...

      — Ты лучше смотри, смотри, Иннуль, где ты такое еще увидишь.

      — Реально, Викуль, мой никогда до такого не додумается. Ну, в крайнем случае – фейерверк. Знаешь как обрыдло! Или на яхте своей этой, долбаной, пьянствует. А меня даже в машине, и то укачивает. Зато он со своими козлами, дружками надирается до фиолетового состояния – вот и все сюрпризы!

      Между тем по рядам опять засуетились букмекеры.

      Внизу, на арене, гладиаторы, выхватив из ножен мечи и подняв к груди щиты, начали сходиться. Их плащи шелковыми клубами стекли с плеч. Цепочки следов двойной спиралью отпечатались на  пока еще не затоптанном песке. Мечи на мгновение вспыхнули в свете прожекторов и полетели навстречу друг другу.

      «Клинг-клинг», – вскрикнули они.

      «Вдух-вдух», – глухо ответили щиты.

      — У них что, сабли тупые? – теребила за руку свою подругу Инна.

      — Сама ты тупая! – весело прокричала та ей в ответ. – Это не сабли. Мечи!

      — Что?

      — Ме-чи!.. Не знаю.

      — Чего не знаешь?

      — Не знаю – тупые или нет.

      — Вик, это у него кровь? Там, на локте!

      — Ты вамп, Инн!

      На арене стало жарко.

      Поначалу силы казались равными, но потом преимущество одного стало очевидным. Второй часто отскакивал и пытался, маневрируя, получить передышку. Но его соперник оказался выносливее – настигал, вынуждая защищаться.

      Зрители орали, матерились, опять пили, хохотали, глумились,  крови будто не замечая – она сочилась из порезов – мечи, как оказалось, были вовсе не тупые. Но это обстоятельство никого существенно не беспокоило. Наоборот – если бы сейчас объявили, что мечи ненастоящие, все непременно обиделись бы на подобное надувательство.

      Но рано, рано делать выводы, читатель. Не исключено, что люди эти искренне верили, что перед ними разыгрывается всего лишь безобидный спектакль...

 – Алло, Алик, ты меня слышишь?

 – Да, слышу… Ты не нервничай, говори нормально, не шепчи.

 – Я не нервничаю. Не могу громко… на совещании. Ты когда домой вернешься?

 – А что случилось?

 – Ты можешь по-человечески ответить: когда будешь дома? – прошипела Алёна. – У меня есть потрясающая инфо. Думаю, тебе будет исключительно интересно.

 – Буду как всегда. А что за информация?

 – Узнаешь своевременно.

 – Алён, колись...

 – Всё, пока... Не могу больше разговаривать, на меня уже все пялятся. Отключаюсь...

      Через час Алёна, прискакавшая всего на несколько минут после него, утопала в уютных глубинах огромного фамильного кресла с потертыми подлокотниками.

      Эпитет «фамильное» был придуман для оправдания потертости и, соответственно, запрета на ликвидацию. Максимов же чувствовал себя вполне уютно, расположившись у подножия этого ископаемого.

 – Ты знаешь мою Вику, Алик? – начала девушка с легким замиранием от предвкушения сенсационности «материала».

 – Это пегая такая? Знаю, – не поддаваясь на провокацию, лениво ответил он.

 – Она давно не пегая, и потом, это ее собачье дело... Извини, я имею в виду – не твое дело, – категорически отстояла Алёна женское право на выбор масти.

 – Угу... это у вас быстро, – покорно согласился Максимов.

 – Что быстро?

 – Смена колера. Как в покере. Ну, хорошо, помню я ее, лесбиянка, – не сдавался Максимов.

 – С чего ты взял? – возмутилась Алёна, но вопрос ее прозвучал как полусогласие.

 – Алён, не смеши. Любой мужик в половозрелом  возрасте способен отличить женщину от мужчины, какое бы обличье они ни принимали. Надеюсь, ты не сомневаешься, что я в каком-то смысле достиг такого возраста. Можешь не отвечать – это не вопрос, а утверждение. Что же касается твоей подруги...

 – Она мне не подруга – ты прекрасно знаешь. Так, знакомая.

 – Ладно! Что же касается твоей так-знакомой, то мне показалось, что ты не слишком горячо оспариваешь мое мнение. Думаю, причина в том, милая, что ты с ним согласна.

 – Ха!

 – Что ха? Нечего возразить?

 – Ха – это значит, х-ха; То есть, ты не прав.

 – Я борец за истину, – оправдался Максимов. – Выкладывай, что там  у тебя с твоей Викой?