– В нашей империи, Фил, возможно все. Но это другая история. Так что, старина, если хочешь узнать наберись терпения, и я расскажу тебе, что произошло со мной накануне отъезда…

      За два дня до отъезда в Нью-Йорк Максимов получил от успевшего войти во вкус Игнаточкина копию материалов следствия. Когда расследование заходит в тупик очень полезно, знаете ли, возвратиться к исходной точке – как говорится, к увертюре – и начать рассуждения заново. Вот старший лейтенант и решил повторно проштудировать рапорт старшего оперуполномоченного капитана С. И. Дыхло о зловещей находке в заливе Москва-реки, с чего, собственно, вся заварушка и затеялась...

      Признаться, когда Игнаточкин в первый раз знакомился с этим – как оказалось впоследствии, по важности превосходящим многие другие – документом, он действовал подобно неопытному грибнику – входя в лес, таковой мчится, как полоумный, первые десятки метров, не очень-то внимательно вглядываясь себе под ноги. А зря! Часто именно первые шаги преподносят сюрпризы, по ценности значительно превосходящие плоды многочасовых скитаний в непролазных дебрях леса.

      В документе, составленном на милицейском диалекте русского языка, фигурировали некие личности неопределенных занятий, которые и обнаружили тело убитого.

      Надо отметить еще одну замечательную черту характера Максимова – по въедливости и нюху он, пожалуй, превосходил самого дотошного следователя в мире, а возможно и во всей Солнечной системе.

      Ознакомившись с рапортом, он без колебаний заявил:

      — Едем к твоим колдырям, старлей!

      — Так где ж их сейчас искать, Александр Филиппыч? И потом – они уже все рассказа...

      Тут старший лейтенант осекся, наткнувшись на отчетливо выражающий твердокаменную непреклонность взгляд Максимова.

      — Старлей, к бомжам поедем, сказал! – упрямо потребовал тот.

      — Ну, как знаете, – поспешил согласиться Игнаточкин.

      В тот день жизнь у метро текла заведенным чередом – ярко светило солнце; торговали чем попало; меж киосков шныряли мультиэтнические пацаны.

      У стены здания в тенечке переминались с ноги на ногу ожидающие свидания, деловых  и неделовых встреч, автобусов, а то и просто, праздные зеваки, от нечего делать глазеющие по сторонам. Они пялили глаза на высокого негра, сэндвич-мэна, без энтузиазма рекламирующего пилюли от беременности; на спившегося отставного барабанщика, лихо являвшего публике незаурядный класс ударника незамысловатыми палками, тут же сотворенными из зеленых кленовых веток – нехило, подлец, выдавал прямо на пустых разнокалиберных картонных коробках, выкинутых из соседнего ларька, отбрасывая в сторону уже разлохматившиеся, чтобы бездомные собаки дали картонкам третью жизнь, схоронившись внутри от случайного пинка безразличных к их судьбе прохожих; лениво взирали на длинную вереницу маршруток, от которых доносился монотонный голос: «Покровское – Стрешнево, Медицинский центр, Третий проезд...», потом что-то неразборчивое без пауз, бубнил и бубнил.

      День обещал быть хорошим…

      Для поиска свидетелей, являющихся живым укором статье  Конституции о праве граждан на определенное место жительства, изобретательный Максимов прибег к хорошо забытому, но безотказному методу, успешно внедренному еще знаменитым сыщиком всех времен и народов Шерлоком Холмсом, а позднее взятому на вооружение Великим Комбинатором в поисках стульев.

      Изюминкой метода являлось использование в качестве мобильных сыскных подразделений несовершеннолетнего праздношатающегося контингента, который всегда в изобилии имеется в узловых точках человеческого общежития: в кинотеатрах, магазинах, парках, равно как и зоопарках, на вокзалах, рынках и базарах и, что в данном случае наиболее важно – на территориях, непосредственно прилегающих к станциям метрополитена.

      Не успели наши сыщики прибыть на место, описанное на листе под номером 43, тома номер 1 вышеупомянутого уголовного дела, как Максимов отловил одного такого отрока, который как раз в тот самый момент пересекал площадь, судя по целеустремленному виду – по делу особой важности, в направлении с северо-востока на юго-запад.

      Не откладывая в долгий ящик, были проведены блиц-переговоры. По словам отрока, субъекты розыска были ему хорошо знакомы, и за разумный гонорар он согласился быть проводником в джунглях большого города.

      – Деньги вперед! – энергично потребовал малолетний свободный предприниматель.

      –  Don't pay the ferryman until the boat arrives at its destination on the other side of the river1, – возразил ему благоразумный Максимов, отсчитывая только половину причитающейся суммы.

      Мальчишка не переспросил – должно быть уразумел заморскую мудрость – пересчитал аванс, сунул деньги в карман и, не проронив ни слова, взял низкий старт. Максимов с Игнаточкиным переглянулись и, не раздумывая, метнулись за ним. Обогнув здание метро, он наддал по направлению к невесть откуда взявшемуся ржавому забору, заросшему высокими кустами не то бузины, не то калины, и, не снижая скорости, просочился между прутьев.

      Выгнутые колесом прутья в том месте, где только что исчез пацан, давали возможность беспрепятственного прохода только для ребенка. Однако раздумывать было недосуг – Максимов первым бросился к препятствию, а за ним и рослый Игнаточкин. Через мгновение оба оказались по другую сторону. Они приостановились, вперив недоуменный взор в толстые стальные стержни, которые словно бы незаметно расступились, пропуская их. Но удивляться времени не было – вдалеке у полосы кустов, окаймляющих край пустыря, маячила спина мальчишки. Туда, за ним устремились и они.

      Он не петлял – несся, не оборачиваясь. Но ведь ребенок же! А они, уже запыхавшиеся, как не старались, не могли сократить дистанцию.

      Стараясь все же не отстать от шустрого проводника, пересекли пустырь усыпанный рухлядью и металлоломом, матерясь, отряхиваясь от ржавчины, пыли, паутины и еще каких-то фрагментов органического и неорганического происхождения.

      — Жажда наживы, Паша, жажда наживы! Она, проклятая, только она движет этим сыном койота, – задыхаясь, бубнил по-майнридовски Максимов.

      — Х-хрр.., – хрипел мальчишке на скаку Игнаточкин,  – легче, ты-ы...

      А тот, не останавливаясь, неожиданно начал куда-то проваливаться – сначала исчезли ноги, потом туловище, а за ним и голова. Друзья ускорили бег насколько могли и вскоре увидели, что тропинка, протоптанная в пожухлой траве, ведет в овраг. Впереди  внизу мелькала голова проводника.

      Дно оврага устилал мертвенно-бледный туман. Как-то незаметно, постепенно серая пелена заволокла и городской микрорайон за их спинами с его плоскими, как раскрытые книги, домами. Они вдруг ощутили, как откуда-то потянуло холодком, но не свежим, а как с овощебазы – затхлым. Незаметно начал накрапывать дождь. Не теплый и не холодный. Неопределенный...

      Они притихли и в молчании продолжали свой путь, сменив бег на быстрый шаг. Не сбавляя хода, перепрыгнули через узенькую речушку – вихляет по дну оврага, ширины-то – метр, не больше, а вода черная, антрацитом отсвечивает, жутковатая вода какая-то...

      — Что за речка, пацан? – прокричал, задыхаясь на бегу, Игнаточкин в маячившую впереди узкую спину.

      Паренек, обернувшись, крикнул что-то в ответ, но слов было не разобрать. Звук повис, застрял в густом, как кисель, липком воздухе. И только через полминуты, когда подбежали, наскочили на замерзшие в воздухе слова:

      – Речка-то? Стиксой зовется...

      Тропинка немного расширилась и превратилась в подобие дороги, хребтом возвышающейся меж покореженных – верно, временем и нерадивостью хозяев – изб, вросших намертво вглубь земли до уровня ставен, свисающих с перекошенных от старости окошек. Дыма над кирпичными, в саже, трубами заметно не было.