Германская артиллерия стала крушить бетонное сооружение, готовя плацдарм для наступления 94-й пехотной дивизии. 18 сентября защитники зернохранилища отбили десять атак. Зная, что помощи ждать неоткуда, русские строго экономили боеприпасы, пайки и воду. Условия, в которых они продолжали сражаться, были просто ужасны. Солдаты задыхались от пыли и дыма, зерно в хранилище выгорело, а вскоре кончилась и вода. Нечем было даже охладить раскалившиеся от стрельбы стволы пулемётов.

 - Отливай славяне! – посоветовал Хозанов и первым охладил ствол «Максима» своей мочой.

 К вечеру 20 сентября у русских кончились все боеприпасы, оба пулемёта были уничтожены. Немцы же, напротив, получили танковое подкрепление. Из-за пыли и дыма внутри элеватора ничего не было видно, защитники могли только перекрикиваться.

 - Васька ты где?

 - В Караганде!

 - Что будем делать дальше?

 - Пробиваемся к Волге!

 Ворвавшиеся в хранилище через проломанные танками проходы гитлеровцы стреляли на голос. Ночью пять чудом выживших красноармейцев выбрались из окружения и скрылись в неизвестном направлении.

  - Бетонный элеватор я выбираю в качестве эмблемы Сталинграда. - Паулюс одобрил эскиз нарукавной нашивки, специально разработанной для 6-й армии.

 - Отличный выбор мой генерал!

 Упорная оборона русскими центра города стоила немцам немало потерь. Гарнизон Красной Армии, состоявший из солдат разных дивизий, стоял насмерть, несмотря на голод и жажду. Ожесточённое сражение развернулось за здание универмага на Красной площади, служившего штабом 1-му батальону 40-го гвардейского полка. В находившемся неподалёку трехэтажном здании красноармейцы держались пять суток. 

 Самым серьёзным достижением гитлеровцев стал прорыв к центральному причалу. Теперь германская артиллерия могла обстреливать основные переправы через Волгу. Немцы стремились помешать подкреплениям русских проникнуть в город. Главная железнодорожная станция за пять дней пятнадцать раз переходила из рук в руки. В итоге германским солдатам достались лишь жалкие развалины. Чуйков приказал отодвинуть линию фронта, и теперь она проходила всего в тридцати метрах от немецких позиций. Это должно было осложнить действия авиации и артиллерии противника.

 В двадцатых числах сентября 1942 года Григорий Шелехов сидел в подвале разрушенного дома на Республиканской улице и курил самокрутку, свёрнутую из последних крошек табака.

 - Даже без жратвы жить легче, чем без курева!

 Утром после мощнейшей артподготовки остатки пехоты батальона, а также повара, санитары, кладовщики и тому подобная тыловая шушера пошли в безуспешную атаку и остались лежать на узкой нейтральной полосе.

 - Прямо затишье. – Подумал он, хотя кругом всё грохотало и взрывалось. – Почти тыл, целых двести метров от передовой…

 Словно в ответ начался невыносимый артиллерийский обстрел советских позиций. Земля дрожала, с потолка на головы спящих красноармейцев сыпались побелка и куски штукатурки. Со ступенек ведущих наверх в подвал синхронно свалились Лисинчук и командир роты Кошевой.

 - Переждём тут! – велел старший лейтенант.

 - К тому же Шелехов здесь. – Обрадовался Павел и попросил: – Пантелеевич оставь докурить…

 - Хорошо воюете, товарищ Шелехов… Я за Вами наблюдал!

 - Стараюсь.

 - Вы же не из нашей дивизии?

 - Остался здесь, когда моя 33-я гвардейская дивизия сдала вам позиции.

 - Тогда понятно!

 Григорий протянул Лисинчуку малюсенький окурок. Тот воткнул в него тоненькую проволочку, чтобы не обжигало пальцы и, держась за неё жадно затянулся:

 - Красота!

 - Шелехов... – задумчиво сказал Михаил, отряхивая шинель. – Где я слышал эту фамилию?

 - Мало ли на свете совпадений! – поспешно сказал Григорий и перевёл разговор:

 - Сильно пуляют?

 - Снарядов не жалеет…

 - Особенно противно стреляют две немецкие мортиры калибра 210 миллиметров. – Признался Кошевой и свёл соболиные брови.

 Ту же послышался далёкий выстрел, потом целую минуту с диким завыванием снаряд набирал высоту и обрушился где-то рядом.

 - «Чемодан» более ста килограммов весом!

 - Воронка от него глубочайшая и широчайшая!

 - Целый дом туда влезет!

 Земля от взрыва ходила ходуном. И так продолжалось час за часом. Каждый прислушивался к своей судьбе: когда же, наконец, угодит в нас?

 - Давайте, что ли поговорим, - предложил Михаил, - сидеть нам как видно долго.

 - Точно, расскажем интересные случаи из жизни…

 Худой и бледный младший сержант с охотой откликнулся на предложение.

 - Я сам из Ленинграда. – Откашлявшись, начал он. - Иду я ранней весной этого года по блокадному городу, едва ноги тащу… Вдруг мимо несётся грузовик. Взвыл на повороте, свернул резко, а из кузова посыпалось что-то. Гляжу - мёрзлые покойники. Они там, в кузове сложены штабелем, а по углам двое поставлены для упора.

 - Стой, - кричу, - гад! Подбирай!

 А водитель в ответ: «Некогда, иди в задницу!» 

 Почти никто не отреагировал, к смерти привыкли. Она больше не вызывала ни слёз, ни смеха. Павел Лисинчук молча расстегнул штаны, выворотил огромную мужскую часть, и спросил:

 - Видели?

 Последовала недоумённая пауза.

 - Ты што Паша сдурел? – удивился Григорий и пояснил: - Не в энтом обществе следовало бы демонстрировать свои достоинства…

 - Да нет, вы глядите, глядите! - настаивал Лисинчук и куда-то тыкал пальцем.

 Тут все заметили белый шрам, пересекающий мужское великолепие бравого сержанта. Не торопясь, Павел застегнул штаны и поведал  следующее:

 - В январе я был ранен в руку, задело мякоть плеча. Ноги целы, и я побрёл своим ходом в медсанбат. Выбравшись из-под обстрела, я уже почти дошёл до палаток с красным крестом, но остановился по малой нужде. Вытащил «дружка», но тут рядом разорвалась мина… Ты же знаешь, Пантелеевич меня на шахте «трехногим» за размеры звали…

 - Так вы раньше были знакомы?

 - Пустое! – отмахнулся Григорий.

 - Тут обнаружилось, что самое важное место в теле мужчины рассечено осколком мины напополам! – вдохновенно продолжал Павел. - Кровь пока не шла - очевидно, получился какой-то спазм… Но стоило мне об этом подумать, как началось обильное кровотечение. 

 - Проблема прямо скажем большая! – ухмыляясь, сказал Григорий.

 - Зажал я рану в кулаке, и побежал в санчасть, - не обращая внимания на сарказм, рассказывал сержант, - где сразу, очень удачно, попал на операционный стол.

 - «Дело дрянь, - сказал молодой хирург, - придется ампутировать!»

 - Ни в коем случае!.. Умру, но с ним…

 Все кто сидел в подвале покатывались от хохота. Кошевой мелко икал от смеха, не в силах вдохнуть полной грудью.

 - Я себе думаю: «Всю жизнь он мне нормально с бабами общаться мешал, а теперь из-за него ещё и погибать...»

 - За такой агрегат не грех и умереть…

 - Я потребовал, чтобы оперировали без наркоза. – Хихикая сказал Лисинчук.

 - Само собой, усыпят да оттяпают! – со слезами на глазах вставил Григорий.

 - Было больно, аж зелёные круги перед глазами!.. Затем меня попутным самолётом отправили в тыловой госпиталь Ярославля, и всю дорогу молоденькая сестричка зажимала рукою не окончательно заделанную рану.

 - Первый раз в руках держала? – издевались ржущие сослуживцы.

 - Не знаю, но сестричка смущалась и хихикала. – Павел изобразил на физиономии смущение. - В Ярославле опытный хирург, пожилая дама, полковник медицинской службы, сделала ещё операцию - и удачную… Потом последовало лечение, усиленное питание - надо было восстановить потерю крови. Наконец всё заросло. Однажды хирург вызвала меня к себе и сказала: «Сержант, вы здоровы и можете отправляться в часть. Но ваш случай редкий, и мы в научных целях хотим сделать эксперимент. Даю вам неделю отпуска, двойной паёк... Попытайтесь познакомиться в городе с женщиной и проверьте себя!"