- Тебе нельзя говорить сынок!

 - Они с моей матерью Евдокией Пантелеевной должны были приехать сюда.

 - Я понял!

 - Наверное, их эвакуировали дальше…

 От неимоверных усилий на губах Михаила выступила кровавая пена. Он затих на минуту, а затем спросил:

 - Почему же ты молчал столько времени? 

 - Боялся, што ты не примешь меня.

 - Зря… - прошептал сын и конвульсильно дёрнулся.

 Его глаза затянула белёсая предсмертная пелена. Через несколько минут ужасной агонии он умер. Отец потеряно сидел рядом, держа его за руку и обречённо повторял:

 - Зря, зря!    

 Пока длилась эта нереальная сцена, Иоганн стоял в оцепенении. Он не до конца понял, о чём говорили русские, но почувствовал, что происходит что-то важное.

 - Это тот пленный, который летом ударил лейтенанта Штрауба. – Неожиданно вспомнил он. – Как он здесь оказался, его же должен быть расстрелять Фом?

  Майер снова поднял автомат. Перед ним буквально на коленях стоял враг, который убил многих его друзей.

 - Его нужно пристрелить! – кричала одна половинка души.

 Внезапно он вспомнил Хубса, который отказался стрелять в русских.

 - Сколько можно продолжать бессмысленную бойню? – Иоганн задал себе трудный вопрос.

 В углу плакала растрёпанная женщина с ребёнком на руках, и он машинально отметил:

 - Это тот подвал, где живёт любвеобильная русская и куда ходили наши солдаты…

 Майер бросил последний взгляд на поникшего отца, прощающегося с погибшим сыном, и вышел в ночь. Он снова увидел адскую группу из лошади и двигающегося мертвеца. Солдат застыл на месте, как глупый кролик перед удавом и тут ему всё стало ясно.

 - Лошадь ещё не мертва, просто находится в последней агонии, и её конвульсивные движения шевелят мёртвого человека. – С облегчение за своё психическое здоровье понял Иоганн.

 Не встретив больше вражеских солдат, он удачно вернуться обратно в свой лагерь.  

После нелепой смерти сына Григорий впал в отчаянье и окончательно потерял страх перед смертью и вездесущими «особистами».

 - Не уберёг! – часто думал он и злился на себя.

 Два месяца бесконечных боёв, когда он старался, как мог защитить старшего сына, пропали даром.

 - Нужно было сразу признаться Михаилу, – корил себя Григорий, - хучь бы успели наговориться за двадцать лет разлуки!

 Честно говоря, особо горевать ему немцы не давали. С фанатичным упорством они каждое утро лезли вперёд в тщетной надежде пройти несколько сот метров отделявших их от Волги.

 - Неужель они думают, што сбросив нас в воду, выиграют войну?

 Через день после символических похорон Кошевого незаметно подобравшийся немец забросил в его укрытие гранату, но у Григория выработалась чёткая реакция. Он успел схватить её за длинную деревянную ручку и молниеносно выкинул за бруствер, где она тотчас же грохнула, разорвав неприятеля на куски…

 - Как дальше жить?.. Для чего я сражаюсь? – искал ответа красноармеец и не находил его.

 Боевые действия приобрели характер партизанских рейдов. Каждую ночь русские посылали мобильные группы вглубь обороны гитлеровцев. Красноармейцы забрасывали дома и подвалы, где ночевали солдаты противника, ручными гранатами.

 - Ты глянь, что гады придумали, - толкнул Григория напарник по очередной вылазке рядовой Селезнёв.

 - Чего?

 - Все окна и отверстия они закрыли сетками…

 - Умно!

 Стремясь обезопасить себя, фашисты придумали защиту от «ручной артиллерии» русских.

 - Ну и мы не лыком шиты! – сказал Григорий и поднял валявшуюся на земле проволочку.

 - Что ты делаешь?

 - Зараз поймёшь…

 Он свернул из алюминиевой проволоки крючок и закрепил его на гранате. Потом спокойно выдернул чеку и широко размахнувшись, бросил её в  подвальное окно. Крючок на гранате зацепился за ячейку сетки и через несколько мгновений та взорвалась.

 - Лихо! – изумился Селезнёв и принялся прилаживать крючок к своей гранате.

 - Бросай в левое окно. – Коротко приказал Шелехов и метнул свою.

 Буквально через день все защитники Сталинграда использовали нехитрый приём, позволяющий доставать отдыхавших врагов. 

 … Заводской цех, обороняемый батальоном изрядно прореженной 13-й гвардейской дивизии, немцы никак не могли взять: танки угробили, авиация не брала засевших в развалинах защитников, а снаряды делали перелёты. Один немецкий танк, застрявший в завалах по самую башню, красноармейцы захватили и сделали из него дот.

 - Схожу-ка я в тыл. – Сказал Селезнёву Григорий, на короткое время оставшийся за старшего в малочисленной части.

 - Зачем?

 - Выбью зимнее обмундирование, и может, помоюсь…

 Два месяца батальон не был в бане. Никто не менял бельё и портянки. Григорий обносился вконец и вонял неимоверно. Сапоги носил немецкие с широченными голенищами, бельё - из чёрного шёлка, добытого на каком-то заводском складе. Паразиты скатывались с него как на салазках.

 - Последний раз мы с Мишей «мылись» три ночи назад, - с болью признался он напарнику, - разделись до трусов - и в сугроб!

 - Не убивайся ты сильно Григорий Пантелеевич! – откликнулся Селезнёв, знавший об их родственных отношениях. – Война…

 - Будь она проклята!

 Вода ценилась на вес золота. Бойцы с превеликими трудностями приносили от Волги расколотый взрывами лёд и ставили в вёдрах на печурку. Часто получалось страшное соотношение - ведро воды равнялось человеческой жизни …

 - Слышал, что тыловики настоящую баню соорудили на берегу. – С плохо скрытой завистью сказал сержант Шелехов.

 - Конечно, сходи! – поддержал его идею Селезнёв.

 Инициативу по постройке бани проявил полковник Родимцев, организовав бригаду строителей. Разобрали дебаркадер и из него, в «штольне», в обрыв берега встроили баню.

 - Когда комдив принимал работу, то всех согнал с полок, жарясь «насмерть» веником! - сообщил Григорию старшина хозроты Филимонов, к которому он зашёл по старой дружбе.

 - Наш командир первый, что в бою, что в бане! – с нежностью в голосе сказал гость.

 Среднего роста, крепко сбитый, смуглолицый, черноволосый, старшина отличался быстрой реакцией, трезвым умом и точностью движений.

 - Редко я видел на войне людей, которые так много делали для общей пользы, - подумал Григорий глядя на него, - иногда в ущерб себе и никогда не афишируя свои добродетели.

 Филимонов не был тем старшиной, который только заведует продуктами и живёт около кухни. Меньше всего он занимался устройством собственных дел и совсем не стремился ублажать начальство и частот шутил:

 - Всем зад всё одно не перелижешь… 

 Он же устроил Шелехову долгожданную помывку и отвёл к лысому интенданту:

 - Ты с ними строже…

 - А сапоги у них есть?

 - У этих чертей складских всё есть, - ухмыльнулся Филимонов, - кроме совести…

 У Григория совсем не было опыта общения с «бойцами тыла», поэтому вначале он промямлил:

 - Дадите обмундирование батальону?

 - Получите в порядке очереди.

 - Обносились мы до того, што с трупов немцев снимаем сапоги.

 - Да вас всё равно поубивают там…

 - Сейчас же чтобы было!.. Иначе взлетите на воздух. Гранату брошу, я успею уйти, но вы уже тут остаётесь, - зло пошутил Григорий.

 - Сейчас, сейчас!.. Пиши, Костя, разнарядку чтобы одели первый батальон! 

 Ночью над Волгой послышался шум мотора русского «кукурузника». Противник молчал, почти прекратив стрельбу. Чистый и приодетый Григорий отдыхал от шума боя, по привычке вглядываясь в тёмное небо, но кроме звука приглушенного мотора - ничегошеньки.

 - Тихо у вас тут… - сказал он хозяину.

 - Что ты хочешь, - хохотнул Филимонов, - в глубоком тылу живём…

 Звук самолёта постепенно пропал. Где-то в километре от землянки, где он с хозяйственным старшиной и политруком полка поминал погибшего Кошевого, разорвалась серия небольших бомб.