Друзья зашли в один из балаганов. Там показывали кинжалы, отмычки, кастеты апашей. Здесь были кастеты с острыми шипами над сгибами пальцев, — ими можно было в один прием распороть щеку, вырвать глаза, размозжить нос, губы. Один человек, вооруженный этим ужасным орудием, мог справиться с толпой, — больше одного удара ни одни смертный не выдержал бы.

На ярко иллюминированных лодках катался народ. Люди весело болтали, стремились вкусить от всех удовольствий и развлечений.

Обойдя балаганы, приятели опять оказались на набережной порта. Стало совсем темно. Над рекой то и дело взвивались ракеты, то тут то там потрескивали петарды. В кафе-ресторане повизгивали скрипки и давились саксофоны. В эту звенящую ночь ветер разносил по улицам запах вина.

Приятели зашли в ресторан и заказали кофе с коньяком. Барабанщик джаза ударял в медные тарелки, свистел соловьем и квакал лягушкой. Иногда ему даже удавалось рассмешить публику, тогда раздавались аплодисменты и музыкантам подносили вино.

В ресторане стоял многоголосый шум. Женщины… опять они. Дешевые, доступные, они призывно улыбались…

Чтобы не измять и не запылить свой новый костюм, Волдис хранил его у радиста.

Однажды вечером Алкснис пригласил Волдиса к себе в каюту.

— Тебе придется взять свой костюм, — сказал он тихо.

— А что?

— Я попрошу тебя и Ирбе помочь мне немного.

Волдис вопросительно взглянул на Алксниса.

У того уже были уложены вещи в два больших чемодана. В шкафу, на постели и в бельевых ящиках под ней все было перевернуто вверх дном.

— Что это значит? — спросил Волдис.

— Сегодня вечером покидаю «Эрику»… Вас обоих я все равно не дождусь, а терпеть общество этих заносчивых типов я больше не желаю.

— Куда ты направляешься?

— В Марсель. Там можно устроиться на большие лайнеры, идущие в Южную Америку, Китай и другие страны. Я уже осведомлялся у местных моряков.

— Как же ты уедешь без паспорта?

— Во Франции на этот счет не очень строго. Здесь полиция выдает вид на жительство, по которому можно жить без паспорта хоть сто лет. А потом достану у консула заграничный паспорт, у меня есть документы, удостоверяющие личность.

Волдис отнес костюм в свой кубрик и вернулся к Алкснису. Он и Ирбе взяли по чемодану и, выждав удобный момент, когда на палубе никого не было, сошли на берег. В одном из баров они дождались Алксниса, который, уходя, заботливо запер каюту. Друзья выпили немного на прощанье, потом взяли такси и по улицам, где шумно веселилась карнавальная толпа, поехали на вокзал. Времени у них было достаточно, поезд отходил только через час.

До последней минуты друзья оставались вместе, заранее радуясь будущим приключениям.

— Мы не успокоимся, пока не уедем за океан! — заверяли они друг друга при расставании. Наконец Алкснис уехал, а Волдис и Ирбе сели в трамвай, идущий в Бассейн-Док.

На другой день первый штурман, смеясь, говорил чифу:

— Очевидно, молниеносный Фриц[55] опять увлекся какой-нибудь юбкой.

— А может быть, сидит в кутузке, — кисло усмехнулся чиф.

— Да, от него и этого можно ожидать…

Когда и на третий день Алкснис не появился в кают-компании, офицеры начали беспокоиться.

— Не сказать ли капитану? Может быть, с ним что-нибудь случилось?

Дверь в каюту Алксниса была закрыта на обыкновенный и, кроме того, на французский замок.

— Явится! — сказал второй механик. — Он только что получил от капитана все свои деньги, надо же их пропить.

Стали расспрашивать кочегаров:

— Вы с ним чаще встречаетесь, не попадался ли об вам на берегу? Где он там застрял?

Кочегары ничего не знали об Алкснисе.

Выждали еще один день, потом первый штурман сообщил капитану. Капитан сразу же велел позвать дункемана с отмычками. Каюту телеграфиста открыли и увидели знакомый уже нам хаос. На столе лежала записка:

У капитана вздулись жилы на лбу и захватило дыхание.

— Вот тип! — процедил он сквозь зубы. Все сочувственно опустили головы.

Забастовка портовых рабочих продолжалась целый месяц. Гавань все больше пустела. Парохода уже не прибывали сюда за грузом; те, которые находились в порту к началу забастовки, кое-как погрузились при помощи несознательных моряков и всякого околачивающегося в порту сброда. В конце концов рабочие прекратили забастовку, не добившись никаких результатов.

Но это было непродолжительное отступление. Дух времени нельзя заглушить никакими средствами — он подобен карбиду, который разгорается тем ярче, чем больше поливают его водой.

Сразу же после окончания забастовки весь сброд должен был потерять работу. На пароходы вернулись старые, организованные рабочие. Возобновился прежний напряженный труд, и пароходы один за другим освобождались из плена.

К этому времени Блав кончил плетение мата и однажды вечером торжественно и гордо, предварительно умывшись, отнес свое произведение в салон. Капитан выразил признательность за тщательно выполненную работу, выдал ему сорок франков и заодно выплатил весь накопившийся заработок, так как Блав решил вернуть себе человеческий вид. Его сбережения составляли что-то около шестисот франков. За это время он занял у Волдиса всего только тридцать франков, а приступы жажды удовлетворял, пользуясь щедростью Звана.

Наутро Блав взял официально увольнение на день, и Волдис пошел с ним в город. Закупки продолжались недолго, так как Блаву не терпелось скорее уточнить цифру чистого остатка.

Синий костюм стоил двести пятьдесят франков, ботинки, сорочка, шляпа и разная галантерейная мелочь — около двухсот. Вернув долг Волдису, Блав убедился, что в кошельке еще осталось почти полтораста франков. Он тут же надел новый костюм, побрился и привел в порядок волосы у парикмахера, затем спешно направился в фотографию.

— Надо сняться и послать по карточке всем родственникам, чтобы увидели, как я разбогател, — пояснил он Волдису. — Потом ведь всякое может случиться.

Спешка с фотографированием оказалась не лишней. Как только было куплено все необходимое, Блав расстался с Волдисом. На пароход он явился около полуночи, громко горланя, и ни за что ни про что обругал вахтенного матроса. Шляпы на нем уже не было, но к этому все привыкли и никто не удивлялся… Только Андерсон не преминул заметить:

— И к чему только тебе эти шляпы? Ведь все равно теряешь!

Фотографии Блав немедленно разослал матери, сестрам, братьям и знакомым.

«Я сейчас живу хорошо. Кое-чем обзавелся», — так писал он всем. Это было почти похоже на правду…

Но вскоре после этого пришел конец великолепию Блава. Возвращаясь как-то вечером из кабачка, он принял в темноте дверь котельной за дверь своего кубрика, вошел и улегся на котел. Наутро новый костюм и сорочка утратили свой естественный вид: извалявшись в золе, копоти и саже, Блав сделался пепельно-серым.

Весь день он ни с кем не разговаривал, и все воздерживались от насмешек над ним, боясь рассердить огорченного товарища. С тяжелым сердцем притащил Блав в кубрик два ведра воды и, чуть не плача, намочил красивый костюм в теплой воде. Намочив, он принялся стирать его с мылом, потом расстелил на люке и стал тереть металлической щеткой, после чего повесил для просушки па мачту.