Когда все деньги были пропиты, они ушли. Бичкомер проводил их до самого судна.

По дороге они догнали двух полицейских, тащивших кого-то на носилках. Когда моряки с «Эрики» проходили мимо этой процессии, они с любопытством поглядели на лежавшего на носилках человека. Это был Блав. Все поняли, что случилось что-то недоброе; застывшими взглядами проводили они полицейских, пока те не скрылись в дверях какого-то серого здания.

— Он умер… — шепнул Андерсон. — Я видел его лицо.

— Может быть, трамваем задавило? — высказал предположение радист.

— Надо сообщить капитану, — сказал Волдис.

Бичкомер попросил обождать и вслед за полицейскими вошел в дом. Когда он через некоторое время возвратился, уже по его смеющимся глазам можно было догадаться, что ничего плохого не произошло.

— Полиция нашла его лежащим на мостовой. Пьяный. Теперь он должен выспаться в участке и заплатить штраф.

— Черт, где он умудрился напиться? — соображал Волдис. — Денег у него не было ни цента, и когда мы пришли в заведение, он тут же исчез.

— Наверно, встретил какого-нибудь подгулявшего паренька, тот его и угостил, — решил Андерсон, и все согласились с ним.

До парохода все шли молча, стараясь не привлекать внимания полицейских, но когда добрались до трапа, Зоммер заорал, как разъяренный верблюд. Закричал Андерсон, рявкнули Зван и Гинтер. Продолжая орать и всячески кривляясь, они остановились у дверей салона, разбудили капитана и стюарда, затем, спотыкаясь и падая, направились по засыпанной углем палубе в свой кубрик.

Зоммер распахнул дверь матросского кубрика и заорал измененным голосом:

— Эй, рогачи[54]! Не пора ли вставать?

Испуганные и сонные люди зашевелились на койках, отвечая бранью, но их никто не слушал. Чем больше они ворчали, тем безобразнее орали кочегары.

В собственном кубрике их ожидал сюрприз: на столе ярко горел никелированный уличный фонарь, рядом сидел Зейферт, сонными глазами поглядывая на свою добычу.

— Вот молодчага! — обнял Андерсон Зейферта. — Это вещь! Мы за нее возьмем… франков пятьдесят!

Все по очереди вертели в руках фонарь, хвалили Зейферта, укравшего его, и горланили душераздирающим голосом песни.

К ним прибежал взволнованный стюард:

— Господин капитан просил, нельзя ли потише? Если будете так шуметь, он не даст больше денег.

— Провались ты в тартарары вместе со своим господином капитанам! — заревел Зоммер, и стюард моментально исчез.

Кочегары один за другим повалились на койки. Андерсон трижды делал попытку вскарабкаться на свою верхнюю койку, но всякий раз падал обратно и наконец остался лежать на полу.

Печка остыла, в кубрике было холодно. На столе среди грязных тарелок с застывшим на них жиром ярко горел украденный уличный фонарь.

Утром вернулся Блав — жалкий, продрогший, с опухшими глазами. Его встретили громким ликованием.

— Двадцать пять франков — фьють! — крикнул он вместо приветствия. — Пусть капитан раскошеливается!

В восемь часов третий механик постучал в дверь и ушел, но никто и не думал выходить на работу. До обеда все оставались в постелях. Наконец сам Рундзинь удостоил кубрик своим посещением.

— Какого черта вы лежите? Что же, придется упрашивать вас идти работать? — шипел он, боязливо просунув голову в дверь.

Чей-то деревянный башмак ударился в стену, чуть не задев ухо чифа. Он исчез. И после этого никто больше в кубрике не появлялся.

После обеда Волдис с Зоммером спустились вниз работать: им велели надраить крышки цилиндров и все медные части. Остальные кочегары так и не появились внизу.

Вечером все окружили капитана:

— Денег! Денег! Только побольше!

Днем капитан раздобыл крупную сумму и выдал по пятьдесят, а то и по сто франков. С трудом удалось Волдису уговорить Блава, чтобы он не брал денег. На их общие нужды он сам получил пятьдесят франков.

Начались безумные дни. Кочегары не работали. Целые дни напролет они разгуливали по городку, никогда не были трезвыми, и с ними случались всякие неприятности. Однажды вечером полицейские задержали Зоммера, Андерсона, Зейферта и корабельного плотника за нарушение тишины. Капитану пришлось выкупать их. В другой раз Зван явился с рассеченной щекой.

О латышских моряках появились заметки в ларошельских газетах. Капитан в свою очередь поместил в газетах объявление о том, что не отвечает за долги своих людей.

Теперь только Волдис и Блав выходили на работу. Механики оказались без помощников. Некому было подать ключи, поднести нужный инструмент. У цилиндров сияли крышки, но некому было залезть внутрь. В машинном отделении под верхними иллюминаторами соорудили леса, чтобы покрасить потолок и стены, но красить было некому.

Тогда капитан заявил, что каждый кочегар должен по меньшей мере два дня в неделю отработать на пароходе, иначе он не получит денег. Бросили жребий, кому когда выходить на работу, заключали между собой договоры, откупались. Блаву обещали литр вина в день, если он отработает за кого-нибудь.

Вначале Волдис не понимал, почему механики и капитан смотрят сквозь пальцы на распущенность кочегаров. Андерсон объяснил ему причины такой снисходительности:

— Видишь ли, в море мы работаем как бы аккордно. Там мы трудимся, как лошади, сверх человеческих сил. Мы это делаем без всякого понукания. В порту же наши аккордные обязанности кончаются, и, по существу, мы имеем право совсем не работать, пока суда стоят у стенки. Мы выполняем, что нам полагается, в море, а если что делаем на берегу, то это наша любезность. Если же нас заставить сейчас работать насильно, тогда в море мы не очень будем следить за манометром, пойдем на неполном пару. Это очень хорошо понимают чиф с капитаном.

Возможно, так оно и было. Возможно, капитан понимал, что необходимо предоставить людям немного свободы, чтобы в следующем рейсе они опять добровольно отдавали всю свою энергию и мускульную силу.

Радист тоже целыми днями слонялся с кочегарами.

Пароход разгружали кранами, так называемыми «крабами». «Краба» опускали в люк, рабочие направляли его к угольной куче, и он вгрызался в уголь. Канаты стягивали челюсти «краба», и он поднимался наверх, наполненный до краев. Подъемный кран поворачивался к набережной, подъезжал грузовик, и «краб» быстро наполнял его.

Волдис обратил внимание на то, что здесь, так же как в Риге, форманы и винчманы кричали на рабочих. Те так же безропотно молчали. Тот же рабский труд, унизительная собачья доля… Рабочему нигде не жилось хорошо. В каждой стране было по-своему плохо…

Украденный Зейфертом уличный фонарь при посредничестве бичкомера продали за тридцать франков. Деньги дружно пропили.

«Эрику» разгрузили за три дня, и в последний вечер на борту появился лоцман. Пароход был готов к отправке в Бордо за грузом, но не мог выйти в море без радиста. Алкснис как раз в этот день поехал в Ла-Рошель, чтобы выкупить свое пальто, заложенное им в каком-то кабачке.

Капитан походил на тигра, готового к прыжку. Рулевой уже стоял у руля. Пароходная сирена запела раз, другой, третий. Алкснис не появлялся. Прилив уже давно освободил кораблю путь к морю.

Прошел час, другой. Еще один час — и корабль в этот день не сможет выйти из порта. Ярость капитана не имела границ. Матросы старались не встречаться с ним.

Наконец появился Алкснис — он приехал в автомобиле, как барии, спокойно вышел из машины, расплатился с шофером, посмотрел на часы, потом закурил сигарету и не спеша поднялся на палубу. Как ни странно, Алкснис совсем не был пьян.

Прежде всего он занялся антенной. Кое-кто из кочегаров без приглашения помогли ему натянуть и укрепить ее, а потом, оставаясь на почтительном расстоянии, стали наблюдать, как он встретится с капитаном.

Получилась довольно драматическая сцена. Алкснис приготовился ко всему. На лице его было написано скорее любопытство, чем беспокойство, когда он подошел к капитану и приветствовал его.