— Жизнь дорожает, все разоряются. Рабочими играют, как игрушкой. Цены на все растут, жалованье срезают.

— Когда-нибудь эта цепь лопнет.

— Непременно!

— Но только не сама собой! — послышался чей-то скептический голос.

Волдис повернулся в сторону говорившего. Это был молодой человек, тоже портовый рабочий, только более опрятно одетый и без предательских следов алкоголя на лице.

— Мы сами должны ее порвать! — продолжал он. — И мы это сделаем, когда придет время.

По-прежнему моросил дождь. Прошел час, другой. Волдису давно хотелось есть, но нельзя было никуда уйти, каждую минуту могли появиться форманы и приступить к составлению списков.

— Ведь это же подлость! — возмущался он. — Разве они не могут спуститься сюда, сказать нам, как там с работой, чтобы мы могли спокойно разойтись по домам?

— Погоди, ты еще их не знаешь. Бывает, что рабочие ходят за ними по пятам до самого вечера.

— Какой же смысл в этих проволочках?

— Видать, какой-нибудь есть.

В половине четвертого вышел один форман. У него было красное лицо пропойцы, припухшие глаза. Остановившись в дверях, он поглядел куда-то поверх крыш домов, должно быть, на ворону, и снисходительно позволил рабочим окружить себя, держать за полы пиджака, обращаться с вопросами.

— Погода не проясняется! — изрек он равнодушно.

— Да, погода пасмурная! — согласилось с ним большинство.

— Какая славная лошадь вон у того извозчика! — указал форман на пробегавшего мимо рысака.

— Да, лошадка недурна! — согласились все.

— Читали в газете, что полиция недавно поймала сбежавшего убийцу?

Как же! Многие помнили даже подробности. Форман говорил обо всем, только о самом главном — о работе — ни слова. Кое-кто робко спрашивал, что слышно о пароходах, но форман, вероятно, не слышал.

Он шел все вперед, будто прогуливался. Так же медленно, словно на прогулке, за ним следовало около полусотни людей. Он спустился к набережной Даугавы, поводил толпу по зеленному базару, купил у какого-то крестьянина связку чесноку и долго любовался стоявшей у набережной заграничной яхтой, потом прошелся мимо базарных весов и некоторое время оживленно беседовал со знакомыми таможенными надсмотрщиками. Как собака щенят, водил форман этих жаждущих работы людей, куда хотел, и только после того, как их терпение выдержало и это испытание, он вспомнил, что они ждут работы.

С таинственным видом, как частный детектив, он скользнул в узкий переулок и вытащил серую записную книжку. Толпа повалила за ним как рой пчел. Забрезжила перспектива получить работу, хлеб и прочие блага. Люди, толкая и отпихивая друг друга, старались пробраться ближе к форману, чтобы он волей-неволей заметил их, так — чтобы можно было дотронуться рукой до его плеча и напомнить ему о своем присутствии. Случайным прохожим дорогу не уступали. Старых высохших дам в чепчиках сталкивали с тротуара, и никто не обращал внимания на то, как они уже издали ворчали в бессильном негодовании:

— Фи, какие бессовестные эти грузчики!

Поднявшись на приступку подъезда, форман начал записывать. Толпа загалдела, со всех сторон послышались выкрики.

— Запиши меня! Стивидор, запиши!

— Хозяин!

— Господин форман! Запиши Калныня!

— Запиши Залита!

Записавшиеся отходили в сторону и облегченно вздыхали, а остальные осаждали крыльцо. Рядом с форманом встал один из его любимчиков, по прозвищу «Затычка». Он глядел в толпу, перемигивался со знакомыми и шептал на ухо форману их фамилии. Затычка диктовал, а форман записывал.

Волдис стоял на тротуаре и ждал, когда кончится давка. Неудобно было влезать в толпу, выбегать вперед и выкрикивать свою фамилию. Карл тоже выжидательно стоял в стороне.

— Пусть они записываются, мы попытаемся попасть на «американца», — шепнул он Волдису. — Там больше заработаем.

Кончив писать, форман махнул рукой, чтобы замолчали, и начал называть фамилии записанных рабочих.

— Завтра утром в Экспортную гавань. Пароход идет недогруженный и примет груз для Манчестера. Что вы говорите? Всех? Мне во всяком случае достаточно, больше никого не буду записывать.

Примерно треть толпы осталась на месте — те, кого записали. Остальные беспорядочной гурьбой почти бегом кинулись обратно к конторе, дожидаться других форманов.

— Теперь нельзя зевать, — шепнул Карл Волдису. — Как только они выйдут из двери, надо постараться стать рядом. Тех, кто будет на виду, запишут.

Опять ожидание. Минуты казались часами. Каждый раз, как только приоткрывалась дверь, толпа подавалась вперед, готовая ринуться навстречу выходящим. Но прошел почти час, и только тогда совершенно неожиданно вышли двое. Остановившись в дверях, они горячо что-то обсуждали. Разговор, по-видимому, грозил затянуться, но никто не осмеливался приблизиться к форманам и прервать их важные дебаты.

Люди выжидающе наблюдали издали, когда они пожмут друг другу руки. Как только это произошло, толпа, зарычав, точно голодный зверь, ринулась вперед.

— Я ничего не знаю! Оставьте меня в покое! — отмахивался форман. — Мне еще ничего не известно. Только завтра в семь часов утра узнаем, когда начнется разгрузка.

— Но ведь вы уже можете записать!

— Да? А к началу работ никого не будет. Потом бегай да разыскивай.

— Кто теперь убежит, в такое время…

— Э, не говорите! Сколько раз случалось так, что приходилось составлять новые списки. Напрасно за мной ходите, я никого не запишу.

Лица рабочих вытянулись и стали озабоченными. Будто не веря еще, они один за другим отставали от толпы, совещаясь между собой.

— А теперь что?

— Теперь все понятно. Нужно только уточнить, что ему надо. Нельзя спускать с него глаз. — Карл щелкнул себя по шее.

Волдис изумленно посмотрел на него.

— Нужно… напоить его?

— Ну конечно. Он ведь сам почти сказал об этом. Ты думаешь, что завтра в семь часов здесь кого-нибудь запишут? Кто не постарается сегодня, завтра останется ни с чем.

— Что ты думаешь предпринять? Пойдешь с ним в кабак? Дашь взятку?

— Ты угадал,

— Но ведь это же подло! Покупать работу за свои деньги! Что может быть противоестественнее? Почему я должен его спаивать, если я предлагаю ему свою мускульную силу, позволяю себя эксплуатировать? Они бы должны встречать нас с распростертыми объятиями и радоваться, что мы идем работать именно к ним, а не к кому-нибудь другому.

— Да, дружок, такое положение в порту существует уже давно. Работу покупают, работу выпрашивают. Рабам приходится самим покупать себе оковы, потому что рабов этих слишком много и все они хотят есть. Один кусок растаскивают на десять частей.

— И никому не стыдно? Ведь это же так унизительно!

— Милый мой, забудь здесь такие слова. Рабочий никогда не унижается сам, его заставляет унижаться нужда. Что унизительного в том, если бездомная, голодная собака роется на помойке?

Они пошли за форманом вместе с другими рабочими, держась поодаль. Оставшиеся у дверей конторы с завистью смотрели им вслед. Они не могли пойти в пивную, у них сегодня не было нескольких латов, за которые можно было купить себе… ярмо.

Оживленно жестикулируя, форман с небольшой группой рабочих исчез в одной из пивных на набережной Даугавы.

Карл огляделся кругом: нет, остальные не вошли. Тогда он махнул рукой Волдису, и они торопливо проскользнули в пивную.

Пивная занимала два этажа. В нижнем обычно сидели случайные посетители, торговки и мясники, подносчики свиных туш к весам. Те, у кого было больше времени и кто хотел развлечься вдали от посторонних глаз, поднимались наверх, на второй этаж. Там столы были застланы скатертями почище, на стенах висели подобия картин или репродукции в золоченых рамах, а в углу стояло пианино. В соседней комнате не затихал стук бильярдных шаров. Все говорило о том, что эта половина предназначалась для чистой публики. Но в пивной чистота определяется не по одежде, а по толщине кошелька и щедрости, — и часто рядом с солидными господами — торговцами и письмоводителями — сидели грязные угольщики и белые от мучной пыли грузчики.