Степной монгольский городок Тамцак-Булак, где находился штаб фронта, был окутан непроницаемой темнотой. Накрапывал мелкий дождь. Под ногами еле слышно шуршала мокрая трава. На небе ни туч, ни звезд — все слилось в сплошную черную массу, которая поглотила и безбрежную монгольскую степь, и рыжий степной шлях, и даже штабные автобусы, стоявшие поблизости от домика командующего.

Малиновский в нательной рубашке сидел за столом, просматривал свежие газеты, только что доставленные самолетом.

— Что случилось? — спросил он, быстро прочел поданную Державиным радиограмму, облегченно вздохнул: — Наконец-то образумились! Ну, что же? Все логично — так и должно быть. Укрепрайоны прорваны или обойдены. Хинган пробит таранным ударом. Что же им остается делать, как не сдаваться?

Он снял очки, поднялся со стула, не спеша набросил на плечи китель и, прохаживаясь по своему небольшому рабочему кабинету, стал обдумывать вслух, что необходимо сделать в связи с новой ситуацией. Прежде всего надо перебросить за Хинган штаб фронта. Это первоочередная задача. Предстоит пленить более миллиона солдат и офицеров. Все это надо сделать быстро, организованно, без проволочек. Тут потребуются и дипломаты, и переводчики. И конечно же, штабу следует быть в самой гуще событий.

На другой день, с самого утра, Державин начал хлопоты о переезде штаба. Эти переезды отнимали у него уйму времени. Недаром говорят: пять раз переехать что погореть. А тут переезды чуть не каждый день. За неделю войны штаб фронта трижды переезжал с места на место. И каждый скачок — по четыреста-пятьсот километров! Из Читы в Чойбалсан, оттуда в Матат-Самон. И наконец сюда — в Тамцак-Булак. Спешили, спешили за войсками и все-таки оказались за пятьсот километров от авангардов. Разве можно с такого расстояния оперативно управлять войсками?

Теперь вот надо снова перебираться — уже на четвертое место. Куда? Генерал склонился над картой, прошелся взглядом по горным отрогам, посмотрел на маньчжурскую равнину, на железные и шоссейные дороги. Выбор его пал на небольшой захинганский городок Ванемяо. Путь к нему не малый — около четырехсот километров. Но зато расположен удобно — на железнодорожной ветке неподалеку от главной магистрали, соединяющей Цицикар с Мукденом. Это очень важно.

В полдень Державин отдал распоряжение грузить штабное имущество в самолеты и автобусы. А после обеда попробовал связаться через промежуточные, радиостанции со штабом армии. Вести из танковой армии его насторожили. Оказывается, в районе Ванемяо идут упорные бои.

— Вот тебе и капитуляция! — сказал Державин и развел руками.

С перемещением штаба фронта решено было повременить.

На другой день под вечер Державин, как обычно, направился к командующему фронтом доложить оперативную сводку о боевых действиях на всех участках фронта. У командующего застал Чойбалсана. Два маршала сидели у разостланной карты, пили крепкий чай с лимоном, обсуждали сложившуюся ситуацию. Державину показалось, что они очень похожи друг на друга — оба плотные, круглолицые, основательные.

Малиновский пригласил к себе начальника штаба и члена Военного совета, попросил начать доклад. То, что доложил Державин, всех не очень удивило. Оказывается, упорные бои под Ванемяо — это не исключение. Весь день шестнадцатого августа на Дальнем Востоке прошел под знаком контратак японских войск против позиций советских войск.

— Особенно сильные бои идут под Муданьцзяном, — отметил Державин. — Японцы потеряли на поле боя не менее сорока тысяч солдат и офицеров только убитыми!

— И это после заявления микадо о согласии капитулировать! — возмутился Чойбалсан.

— Не понимаю, почему упорствуют? — Малиновский пожал плечами. — Эти меченосцы совершенно не думают о судьбе народа. Ведь союзники, прежде чем высадиться на Японские острова, измолотят их в прах, смешают с водой. Погибнут миллионы людей!

Державин передал Малиновскому только что полученное разъяснение Генерального штаба Красной Армии. В нем говорилось:

Прочитав вслух телеграмму, Малиновский сказал:

— Понятно. Выходит, война продолжается.

Начали обсуждать, почему все-таки приказы японского командования не согласуются с заявлением микадо, искали даже исторические параллели, но разобраться в этом противоречивом круговороте событий было не просто. Все войны, какие знала история, заканчивались по давно сложившемуся стереотипу. В одних случаях это происходило после упорной борьбы, когда одна из сторон, почувствовав свою слабость, направляла к противнику парламентеров, завязывала переговоры — и пушки смолкали. В других — противник бился до последней крайности, а потом уж выходили на арену дипломаты и как бы фиксировали поражение. Но тут ни то, ни другое. Император признает военное поражение своей армии и флота, заявляет о согласии капитулировать, а в это время генерал Ямада бросает на гибель сорок тысяч солдат. Зачем?

— Выходит, заявление микадо сделано не для войск, — развел руками Малиновский. — И мы пока не знаем, воплотится ли оно в приказ войскам. Пока что Квантунская армия продолжает руководствоваться приказом военного министра Анами. А тот предписывает: «Необходимо выполнить долг перед императором, даже если вся нация погибнет». Вот и воюют до полной гибели.

— Только это не безрассудный фанатизм, — заметил Чойбалсан. — О нет! Самурай зря не полезет. Почему лез в войну? Тоже фанатизм? Ничего подобного! Хотел задержать на границе побольше ваших дивизий. Вот почему лез. Нет, нет! Самурай без расчета ничего не делает. Я его знаю...

— Пленные японские генералы объясняют весь ералаш тем, что мы в первый день войны отрезали штабы от войск, нарушили связь, армия-де стала неуправляемой.

— Смешно об этом говорить, когда есть радио! Нет, они лезут с целью. Но с какой? Почему микадо не отдает приказа войскам? Зачем медлит?

Малиновский отставил в сторону недопитый стакан чаю, глянул на лежавшую перед ним карту Северо-Восточного Китая, на которой было нанесено положение войск на самый последний час войны. Вся карта была испещрена длинными стрелами, изрезана широкими клиньями, которые наглядно показывали, что Маньчжурская наступательная операция, цель которой рассечь и окружить основные силы Квантунской армии, отрезать их от японских войск в Центральном Китае и от южных портов Маньчжурии и Кореи, идет к победному завершению. На юге конно-механизированная группа Плиева вместе с монгольскими цириками отсекает Квантунскую армию от японских войск Центрального Китая. Это один рассекающий клин. Приамурские дивизии, поддерживаемые военными кораблями, идут вдоль Сунгари и уже на полпути к Харбину. Это второй клин. Войска, наступающие со стороны Приморья, несмотря на ожесточенное сопротивление под Муданьцзяном, прорвали сильно укрепленную полосу противника, перерезали важнейшую рокадную железную дорогу Цзямусы — Муданьцзян, а на главном направлении преодолели горный хребет Лаоэлин, спустились в долину реки и разрубили фронт Квантунской армии. Это еще один клин.

Приморцы сейчас идут на Гирин, навстречу забайкальцам. Их разделяют не более четырехсот километров. Квантунская армия, по существу, уже окружена. Какой же смысл сопротивляться? Зачем понапрасну лить кровь?

— Расчет здесь, видно, простой, — сказал после длительного раздумья командующий. — Болтовней о капитуляции остановить наше продвижение вперед, вывести из-под ударов Квантунскую армию, сохранить ее как военную силу, перегруппировать и удержать вот эти два полуострова, — Малиновский показал карандашом на Корею и Ляодун.