— Там, на склоне ущелья, недалеко от виноградников, ее кто-то преследовал… Потом сбросил с обрыва… Мне нужно сообщить в пограничную заставу… — пересохшим ртом ответил Петро.

— Скорее в больницу, — сказала Ганна.

Чьи-то сильные руки взяли у Петра девушку. То был Валидуб. Он сказал:

— Ганна Михайловна, вы идите с фонарем впереди, а я понесу Надийку. Вот ведь… А Леся с Орлюком, как назло, до сих пор в Бориславе…

Где-то в ущелье злобно еще ворчал гром, но ливень заметно стихал.

После того вечера, когда Петро принес в Родники Надийку, Ганна с беспокойством приглядывалась к брату. Он, кто с малых лет не таил от нее своих чувств, теперь что-то скрывал…

«Даже взгляд его как-то изменился. Когда ж это было, чтобы Петрик так раздражался по пустякам? Осунулся, весь ушел в себя, а дымящую трубку разве только во сне выпускает изо рта», — тревожилась она.

Закончив прием на медпункте, Ганна забежала домой. Брата застала задумчивым над раскрытой книгой.

— Стихи? — улыбнулась Ганна, снимая халат и одновременно заглядывая в книгу. — И даже о любви…

— Просто трудно поверить, чтобы уже совсем престарелый поэт мог так сильно любить, страдать… — все еще задумчиво проговорил Петро.

— Ты о ком?

— Гете. Вот послушай:

Ганна первая заговорила об этом осторожно, как прикасаются к открытой ране.

— Приехала Леся. Она провела с Надийкой три часа… Припоминала сестре самые яркие картины их жизни, но… все тщетно! Надийка даже не узнала Лесю… Учительница ушла из больницы в слезах… И с матерью ее плохо, пришлось отвезти в психиатрическую… На Надийку гляжу, душа разрывается!

— Не могу себя заставить не думать о ней, — тяжело выдохнул Петро. — Хорошо знаю — душевную боль неразделенной любви пока еще не брался лечить ни один врач на свете. Эта тяжелая и порой опасная болезнь должна пройти сама по себе… Но ведь и Надийка еще может ответить на мои чувства? Правда, Ганнуся? Если Надийка до моего отъезда не поправится… повезу ее в Киев. Помнишь Настеньку? Она поможет…

— Подождем, Петрик. Надо надеяться, что все будет хорошо.

Для Меланы не было секретом, что перед поездкой на два месяца в Карпаты Мирослава Борисовна с дочками день гостила в Ровно у приемных родителей Марьяна и забрала его с собой в Родники.

«Это единственная возможность побывать около сына… — обрадовалась Мелана. — Конечно, может быть, что он меня уже совсем забыл, дети забывают. Но я… хотя бы издали… украдкой буду видеть моего сыночка…»

Не зная, как отнесутся к этому Мирослава Борисовна, Ганнуся, наконец Петрик, Мелана написала им письмо.

Ответ пришел быстро. Ганнуся выслала нужную справку, и вскоре Мелана выхлопотала себе пропуск в пограничное село, где ее ждали друзья.

За все годы Мелана впервые воспользовалась отпуском и выехала в Родники.

Разве перечеркнешь крестом все пережитое?.. Со стыдом и страхом Мелана ловит себя на мысли, что боится встречи с сыном. Нет, не забылась горечь того дня, когда ребенок так откровенно отторгнул свою мать, когда Марьян замкнулся в себе…

Конечно, Петру хотелось взять детей с собой в райцентр, чтобы встретить Мелану, но Мирослава Борисовна отсоветовала: пусть приезд Меланы будет для них неожиданным.

— Может быть, надо как-то подготовить Марика? — забеспокоилась Ганна.

— Не нужно, — спокойно возразила Мирослава Борисовна. — Лучше, если они сами, без нашей помощи найдут друг друга.

Петро уехал один.

В райцентре он успел побывать у Яроша и передать ему просьбу Ганнуси — непременно быть вечером в Родниках. Заглянул в книжный магазин и купил несколько новых книг для себя и детей. Собирался еще зайти в библиотеку, но взглянув на часы, поспешил на площадь, где и встретил Мелану, только что вышедшую из автобуса.

— О, это чудесно, что и до Родников мы поедем в автобусе «Львов»! — обрадовалась Мелана.

— Этот комфорт ввели здесь со вчерашнего дня, — с улыбкой уточнил Петро.

Через два часа они были почти дома. Чтобы сократить дорогу пошли напрямик, через луг, пламенеющий кострами маков среди белого разлива ромашек. Нарвали огромные букеты.

Петро помог Мелане перелезть через не очень высокую каменную ограду, вслед за ней перемахнул сам, и они очутились в больничном саду, как раз возле «пасеки». Для начала Петро привез сестре один улей. Сейчас на пышных головках кашки работали пчелы. Две тотчас же, угрожающе жужжа, уселись на букете в руке Петра.

— Отведайте, отведайте, — проговорил Петро, поближе рассматривая пчел, сосущих нектар с алых маков и белоснежных ромашек. Так молодые люди стояли минуту-другую, вдыхая запах трав, прислушиваясь к пению птиц. Затем, раздвигая ветки кизила, отягощенные созревшими ягодами, они начали пробираться к центральной аллее сада. На их лица и руки падали холодные, чистые капли, оставленные на листьях еще предрассветным туманом.

Голос Ганны они услышали раньше, чем сквозь листву увидели ее в белом халате. Рядом с ней стояла, выпрямившись, тоненькая Надийка.

«Это она?» — спросили глаза Меланы. По дороге Петро рассказывал ей о Надийке, девушке, которую зовут самым светлым именем на свете.

— Да, она… — прошептал Петро.

Надийка стояла в замкнутом молчании, безучастная, опустив глаза, тогда как Ганна, разговаривая, кормила хлебными крошками скворцов. Доверчивые, как дети, птицы садились ей на руки, плечи.

«Какое чудесное освещение!» — обрадовался Петро. Он поставил на траву чемодан Меланы, бережно положил на него цветы и снял с плеча фотоаппарат.

Боясь себя выдать, он осторожно приблизился еще на два-три шага. Нет, ни Ганна, ни Надийка не подозревают, что кто-то наводит на них объектив фотоаппарата.

Притаившись в кустах, Петро, любуясь игрой солнечного света, мягко ласкающего бледное лицо Надийки, впервые смог ее хорошо рассмотреть. У нее чуть вздернут носик, необыкновенно нежная, как у ребенка, линия подбородка, а прикрытые густой тенью прямых и черных ресниц глаза конечно же черные… Обидно, что горестное недоумение еще не смягчилось на ее лице.

…Петра опять охватило какое-то безотчетное глубокое и радостное волнение, что на свете живет эта девушка. Он был счастлив оттого, что она без зова, без спроса вошла в его сердце…

Сфотографировав Надийку, Петро взял чемодан, цветы и вышел из своего укрытия. Мелана — вслед за ним.

Поцелуи, слезы Меланы, утешающие слова Ганны, вопросы, короче — все как обычно при встрече подруг.

Петро смущенный стоит возле Надийки. Светлые, мягкие волосы его еще резче подчеркивают бронзовое от загара красивое лицо.

— Какие чудесные цветы! Кому же это? — и Ганна дает понять, что их надо отдать больной.

Петро мог бы возразить, что это цветы для Ганны, Надийке он сам соберет в горах другие… На их лепестках будут лучиться капли росы… И головки их долго еще будут прислушиваться к шуму водопада, вблизи которого они росли…

— Подари девушке эти цветы, — теперь уже просит Мелана.

— Прошу вас, — не без смущения Петро протянул букет Надийке.

Она застеснялась, не взяла цветы, отошла, как от чужого.

— Это мой брат, Надийка, — поспешила сказать Ганна. — Он тебя нашел почти мертвую и принес в больницу.

Взгляд Ганны, настойчивый и добрый, полный надежды, ожидания, казалось, открыто подзадоривал: «Да улыбнись же, пророни хоть единое слово».

Петро растерялся. Он не знал, куда девать цветы, которые держал в руках. И вдруг положил их девушке на колени.

Надийка вся как-то сжалась, поникла, точно сломанный цветок, опаленный зноем.