— Уже не стонет, уснула. И Гнатко тоже спит, — невесело ответила девочка. — Вот, кушай суп из кильки. Я сама варила.

— Умница, — похвалил Кречет. — Маму тоже покормила?

— Да.

Мирося жалостливо смотрела, как отец, устало присев на ящик, отстегивал культяпку. Так Кречет шутя называл деревянную ногу, которую надевал во время работы. А вообще-то с тех пор, как на турецком фронте ему снарядом оторвало ногу, он ходил на костылях.

Кречет перелил похлебку из судка в алюминиевую миску и сказал:

— Хлеб забери назад, доню. И поскорее иди домой. Скажи маме, что я сегодня пораньше вернусь.

— Хорошо, папа.

Около двери Мирося нагнулась и поспешно начала собирать с пола кусочки цветной кожи.

В это время, звеня шпорами, вошли трое в черкесках.

Если бы Кречет мог знать, что вошедшие не просто офицеры, а головорезы из контрразведки, возможно, он сумел бы взглядом или словом дать понять Миросе, как предупредить мать о нависшей над ними опасности. По сюда заходило так много офицеров, чтобы заказать себе сапоги, что Кречет преспокойно продолжал хлебать рыбный суп и даже не очень почтительно сказал:

— У меня перерыв на обед, господа!

Мирося выскользнула за дверь, быстро спустилась по лестнице вниз, пробежала через двор и очутилась на улице.

— Возьми, — сунула она Керимке в руки горсть разных обрезков кожи. — И скорее бежим домой…

На набережной, возле лайбы с арбузами, Мирося и Керимка невольно остановились, слушая, как с разными прибаутками зазывает покупателей старый грек.

— Хо-хо! Куплять арбузы пришли жених и невеста? — неожиданно услышали Мирося и Керимка за своей спиной.

Дети оглянулись. Перед ними стоял Степка, племянник мадам Савенко. Грозное лицо его, рыжее от веснушек, не предвещало ничего хорошего.

Широко расставив ноги и подперев кулаками бока, он ждал ответа.

— Чего тебе? — насупив черные брови, посмотрел на него Керимка.

— Давай сюда деньги, татарчонок. Ну, что я тебе говорю? — И Степка щелкнул Керимку по носу.

— Не смей, — строго сказала Мирося, — он тебя не трогает!

Степка презрительно смерил ее взглядом и перевел глаза на судок, который Мирося держала в руке.

— Что там? Дай попробовать.

Девочка могла бы сказать, что у них дома больше ничего нет, кроме куска хлеба, который отец не стал кушать, и она несет этот хлеб больной матери, что Миросе самой так бы хотелось съесть хотя бы кусочек… Но стоит ли унижаться перед Степкой?

— Дай, раз человек просит! — нахально запустил руку в судок Степка, но в это время кто-то неожиданно и больно ударил его по плечу. Степка быстро оглянулся и увидел чернявого мальчишку, чуть постарше себя. Мальчишка был без рубахи, в парусиновых, когда-то белых штанах и босой. В левой руке он держал пачку газет.

— Чего к ним пристал? А? — сердито спросил он.

Степка явно струсил, потом вдруг нашелся.

— А тебе-то что? — крикнул он и дерзко сплюнул. — Смотри, а то ка-ак дам!

— Иди, иди, пока самому не попало, — пригрозил маленький газетчик.

Степка оглядел его, худенького, но мускулистого, и, решив, что тот сильнее, пробурчал:

— Неохота с тобой связываться, а то… Вот придешь в купалку, я тебя там разделаю. А вам, сопляки, добавочные банки будут, — посулил он Керимке и Миросе.

Тряхнув кудрявой головой и еще раз сплюнув сквозь зубы, Степка сунул руки в карманы и важно зашагал вдоль набережной.

— Тебя как зовут? Ты кто? — спросила Мирося, с благодарностью глядя на храброго защитника.

— Женька я. А ты?

— Мироська. А он — Керим. Мы в одном дворе живем. И этот Степка тоже там живет.

— Куда идете?

— Домой. У меня мама больна.

Женька сказал:

— Не бойтесь. Буду за вас заступаться. На какой улице вы живете?

— В Греческом переулке, возле фонтана.

— Ага, знаю…

Несколько минут дети шли молча. И вдруг все в Миросе возмутилось против их защитника. Она вспомнила, что отец еще вчера утром швырнул на пол газету «Крымский вестник», которую сейчас продавал мальчишка. Отец сказал: «Грязный, продажный белогвардейский листок!»

Мирося запальчиво крикнула:

— Ты зачем продаешь грязный, продажный белогвардейский листок?

— Тише ты, дура! — схватил ее за руку Женька, а сам с опаской оглянулся.

И не успела Мирося рта раскрыть, как Женька схватил ее и Керимку в охапку и оттащил в сторону. Только этим он спас детей от того, что они не попали под копыта лошадей.

Мимо промчалась линейка с тремя офицерами в черкесках. Кто-то четвертый, без ноги, лежал лицом вниз со скрученными назад руками.

— Папа! — крикнула Мирося, и крепко сжатый кулачок ее поднялся, словно этого было достаточно, чтобы злодеи остановились. Но линейка удалялась, и помимо воли девочки кулачок разжался, рука закрыла глаза, и Мирося залилась горькими слезами.

Когда заплаканная Мирося и запыхавшийся Керимка, как-будто спасаясь от погони, вбежали в комнату, мать сидела на кровати и кормила грудью ребенка. Ее мягкие, густые, цвета воронова крыла, волосы были заплетены в две тугие косы, еще больше оттеняя бледное до прозрачности лицо.

— Папу арестовали… Связанного куда-то повезли… — всхлипывая, едва выговорила Мирося.

У Галины Остаповны холодной росой покрылся лоб. Хотела встать, положить задремавшего младенца в люльку, но тело, словно чужое, не повиновалось ей. И снова, в какой уже раз, жгучая боль в пояснице заставила стиснуть губы, чтобы не закричать.

— Мирося… возьми его, положи тут, — наконец смогла она выговорить.

Девочка поспешно взяла из рук матери братишку и осторожно уложила на подушку.

— Керим… — Галина Остаповна подняла на мальчика полные слез глаза. — Ступай домой…

— Тетя, я…

— Ступай же! — нервно крикнула Галина Остаповна, охваченная страхом, что вот-вот лишится сознания от нового приступа сильной боли и не успеет сказать Миросе самого главного.

Губы Керимки задрожали от обиды.

Он ждал, что Мирося, которая, по мнению Керимки, сейчас особенно нуждалась в его помощи, все объяснит матери, заступится за него.

Но Мирося, еще сама толком не понимая, зачем мама прогоняет Керимку, растерянно глянула на друга и сказала:

— Уходи, тебе говорят… Уходи, слышишь?

— Я с тобой больше не играю! — вспыхнул Керимка и побежал во двор.

— Ушел?..

Мирося молча кивнула головой.

— В люльке… под матрасиком сумка… — прошептала мать. — Достань… Вот… заверни в платок…

— Что в сумке, мама?

— Не знаю… Но ее никто не должен видеть… Сбегай в сарай и спрячь. Не забудь, сарай запри…

— Так я… я же потеряла ключ, — всхлипнула Мирося. — А скорее всего… Степка из замка вытащил.

— Боже мой… — простонала мать, — этот разбойник… последние дровишки покрадет… продаст…

— Ой, мамочка! — Мирося отпрянула от окна с сумкой в руках. — Казаки! Идут сюда…

— Беги через кухню!

Мирося едва успела выпрыгнуть из окна, как в коридоре послышались громкие шаги и звон шпор.

— Разрешите войти? — вежливо спросил офицер.

— Входите, — простонала Галина, не открывая глаз, только ноздри ее беспокойно вздрагивали.

Но молодой офицер, краснощекий, стройный брюнет, с опаской застыл у порога. Он хотел было спросить, не тифом ли больна женщина, однако заплакавший младенец рассеял его опасения.

— Вы жена Кречета?

— Да.

— Разрешите сесть?

— Пожалуйста.

— Ай-яй-яй, как это опрометчиво со стороны вашего супруга! Имея такую молодую жену и младенца… Это у вас единственный ребенок?

— Есть еще дочка.

— Вашего мужа арестовали. Вы знаете?

— За что, господин офицер? — по бледным щекам женщины покатились слезы.

— Пройдите в коридор, — приказал офицер, казакам. — Закройте дверь.

Оставшись наедине с Галиной, офицер доверительно сказал:

— Видите ли, мадам Кречет, ваш муж еще не совсем арестован. Он задержан. Его превосходительство обещали, если Кречет во всем чистосердечно признается, освободить его из-под стражи. Благодарите бога, мадам, ваши дети не останутся сиротами. Кречет во всем признался. Он прислал меня за кожаной сумкой. Кречет сказал, вы знаете, где она спрятана. Как только я доставлю сумку, ваш муж будет на свободе.