— A-а, так, значитца, со старым шахтером, сте-ер-ва?! — рявкнул он и дернул Леона за борт тужурки так, что посыпались пуговицы.

В пивную шумно ввалилась новая компания. Передний — высокий худощавый парень — ястребиным взглядом уставился в сизый табачный дым и, увидав Леона, направился к нему, расшвыривая толпившихся. Это был Иван Недайвоз.

— Ставишь или нет? — держа Леона за борт тужурки, злобно допрашивал Степан.

— Брось, сволочь! — сразу повысил Леон голос и с силой ударил по Степановой руке. Тот выпустил борт тужурки.

— А-а-а! Так-то ты угощаешь старых шахтеров? У-у-у, га… — заорал Степан, скверно выругавшись, и замахнулся огромным кулаком, но в это время сзади другой кулак, такой же сильный и большой, ударил его в ухо.

Степан зашатался, хотел повернуться, но не удержался на ногах и всей тяжестью рухнул на столик и вместе с ним — на пол. Зазвенели осколки стаканчиков, водочных бутылок, гулко ударилась о деревянный пол пивная кружка.

Наступила тишина. Шахтеры, устремив взгляды в сторону Леона, о чем-то шептались, некоторые из них, торжествующе улыбаясь, подмигивали друг другу.

Приятели Степана, отойдя в сторону, глазами искали кого-то, но товарищи Недайвоза уже приготовились и обступили своего вожака. Кое-кто из шахтеров стал быстро расплачиваться и потихоньку ускользать за дверь. Всем было ясно: схватились два атамана и никому ничего хорошего от этой схватки не ждать.

Дядя Василь привстал, пьяными глазами испуганно уставился на Недайвоза, точно ожидал от него страшного удара.

— Би-ить? Наших бить? — поднимаясь, угрожающе заревел Степан, но, поднявшись, умолк. — A-а, Ваня! Так это ты меня угостил? — до шепота понизил он голос.

Иван Недайвоз кивнул головой.

— За што? За што-о, Ваня? — плачущим голосом переспросил Степан.

— За брата, Степа. Это мой брательник. Запомни это от сегодняшнего дня и другим скажи.

— Спасибо, Ваня, спасибо, — притворно мирно закивал Степан и вдруг, замахнувшись короткой татуированной рукой, крикнул своей шайке: — Бей!

Недайвоз ловко схватил его за руку.

— Наших бить, гадина?! — уничтожающе посмотрел он в рябое лицо Степана и ударил его на сей раз так, что Степан как стоял, так и грохнулся навзничь.

Недайвоз, выкатив глаза и вобрав голову, резко обернулся к Степановой шайке и пошел на нее, расшвыривая с пути столики и посетителей.

— Вы!.. Бить?.. Недайвоза бить?

Молодые шахтеры попятились к двери, к буфету, кто, пользуясь случаем, хотел улизнуть на улицу, но саженный верзила с салфеткой подмышкой ловил их и требовал деньги.

Видя, что Степан обливается кровью, а друзья его отступили, Недайвоз с торжествующей усмешкой вернулся к Леону, спросил, с кем он пришел, и заметил растерянного дядю Василя.

— A-а, Козлиная бородка! Угощаться захотел, старый хрыч? — крикнул он и, как тараном в стенку, ударил старика кулаком в живот.

— Ой, да за что-о так, Ва-аня? — простонал дядя Василь, схватившись рукой за живот, и повалился со стула.

Все произошло так быстро, что Леон не успел удержать Недайвоза. Обида на старого своего друга у него прошла, и он бросился поднимать старика.

— Кто еще хочет бить Недайвоза? — горланил между тем Иван Недайвоз, диким взглядом скользя по лицам пьяных шахтеров.

К нему торопливо подошел низкий, полный хозяин Кальянов, взял под руку.

— Иван Филиппыч, да брось ты их к черту! Вот нашел с кем связываться. Пошли, пивка выпьем.

Недайвоз надменно посмотрел на него, на товарищей Степана и направился к буфету, бросив Леону:

— Идем, братуха! Теперь тебя до гроба ни одна тварь не тронет!

Опасаясь, что дружки Степана могут встретить Леона и избить, Недайвоз решил проводить его.

Недайвозы когда-то жили в Кундрючевке. Несколько лет назад отец Ивана поступил на шахту, потерял ногу при обвале и теперь жил тем, что давал из заработка сын, а сам шахтерам чуни шил из телячьей кожи. Но сын не вышел таким, как хотелось старику. Рослый, худощавый, Иван Недайвоз был крепко сложен и обладал незаурядной силой, да по-дурному растрачивал ее. Вожак шахтерских ребят и бесстрашный драчун, он все свободное время проводил в пивных, в компании таких же, как он, бесшабашных гуляк и пьяниц.

Старик Недайвоз, веря в поговорку: «Женится — остепенится», уговорил сына жениться, но ничего от этого не изменилось, а только в доме прибавилось шуму. Иван Недайвоз нещадно избивал жену.

Леон знал об этом и давно хотел поговорить с Иваном.

Время было за полдень. Облака расступились, показалось солнце, и улицы наполнились звонкоголосой детворой с санками.

Леон и Недайвоз шли по Московскому тракту, пересекавшему город. На блестевшей от полозьев дороге расхаживали галки, то и дело перелетали на новые места и долбили клювами дымящийся конский помет. Леон смотрел на высокие сугробы по обеим сторонам дороги и думал: «А снегу много, пахать будет легко, и год может быть урожайным».

Вскоре они были в поселке Растащиловка. Тут на узкой, длинной уличке шумели дети. Кое-где возле дворов стояли женщины с высоко поднятыми решетами, просеивая сгоревший уголь.

На уличке чернели пятна от мыльной воды после стирки, всюду были разбросаны картофельные очистки, старые чуни, прохудившиеся, негодные ведра. В воздухе стоял запах мыла, квашеной капусты. Зная, что Иван Недайвоз обязательно завернёт в первую же пивную, Леон решил затащить его домой под предлогом навестить старика Недайвоза.

— Отец дома? Я давно его не видел.

— Дома. Если хочешь, братушка, зайдем посидим. Я за полбутылочкой пошлю, — с радостью предложил Недайвоз.

Радость его была неподдельная. Он чувствовал, что Леон избегает близкого общения с ним, в душе иногда обижался на него, и вдруг тот сам напросился в гости.

— Только без полбутылки, брат! Я не пью.

— Ну, ладно, ладно, согласен. И ты против меня пошел? Отец, жинка, Илюша — все вы против меня! — безразлично махнул рукой Иван.

Он шел вразвалку, то и дело поддергивая брюки и дотрагиваясь до шапки. Жакетка его, как всегда, была распахнута, рубаха удальски расстегнута, и гордость его — каракулевая шапка лихо залеплена на затылок.

Леон промолчал. Недайвоз, думая, что Леон обиделся, виновато, обратился к нему:

— Ты не серчай, братуша! Я это так, шутейно. А пьем мы, братуша, от жизни такой. Проклятая наша жизнь шахтерская. А кто поймет? Поначалу, как поступаешь на шахту, вот как ты, скажем, еще веришь: мол, вот-вот получшает. А потом и вера и надежда — все пропадет. Не верю я ни в какого черта теперь. Потому и пью. И буду пить!

Маленькая хибарка Недайвоза стояла на косогоре. Недалеко от нее было любимое место детворы — каталка. Дети взбирались с санками на облитый водой обледенелый снежный курганчик, падали на санки и катились вниз, крича и посвистывая. Некоторые из подростков катались на деревяжках с железными подрезами, как на коньках. Эти бесцеремонно отпихивали с ледяного бугорка малышей и, широко расставив руки, стремительно неслись вниз по улице, вихря снежную пыль расстегнутыми полами старых отцовских жакетов.

Чей-то курносый малыш, в нависшей над глазами отцовской шапке и в огромных валенках, стоял в стороне от катающихся и горько плакал. Непомерно длинная женская кофта на нем была расстегнута, и виден был посиневший от холода голый живот; рукава кофты свисали почти до земли, штанишки были коротки и не закрывали ног.

— Ты чего плачешь, Сенька? Ребята побили? — мимоходом спросил Недайвоз и, обращаясь к Леону, пояснил: — Это одного зарубщика, Еськи, из бригады Жемчужникова.

Леон подошел к малышу, присел на корточки.

— Чей ты? — Он отнял от лица его руки, но малыш тут же опять закрыл ими лицо. — Кто тебя побил?

— Тятька мамку побил, — сквозь слезы выговорил малыш и заплакал еще сильнее.

— Брось его, братушка, пошли. Вон мать его, — кивнул Недайвоз в сторону крошечного домика с двумя окнами на улицу; в одном из них краснела подушка.