Стачечный комитет послал директору завода для передачи хозяину требование прекратить глумление над народом, а по поселкам было расклеено обращение к населению с просьбой не поддаваться запугиваниям казаков. Обращение всюду было сорвано, и за его чтение люди подвергались аресту. Второе требование к Суханову тоже осталось без ответа.

Тогда члены стачечного комитета, выбирая часы, когда в поселках не было казаков, начали ходить по домам, агитировать и убеждать рабочих не выходить на работу. Но в поселках распространялись невероятные слухи о высылке всех забастовщиков в Сибирь, о том, что в Югоринск едут войска с пушками, что на завод Суханова из России уже направляются рабочие с других заводов, и не было двора и семьи, где люди не были бы охвачены тревогой и страхом за себя или близких.

Так длилось шесть дней. На седьмой день, ничего не добившись, напуганные действиями властей, люди пошли на завод. Стачечный комитет вынужден был выпустить объявление о прекращении стачки.

Было морозно, падал мелкий, колючий снег.

Над заводом, над потухшими печами и черными трубами кружилось и горланило воронье.

У заводских ворот, охраняемые казаками, в шубах сидели за столами мастера завода. Перед ними были списки рабочих, карандаши, перочинные ножи. Снег сыпался на столы, на списки, но мастера стряхивали его и, стараясь перекричать друг друга, выкрикивали:

— Следующий!

— За ворота! Следующий!

— Пропущай!

К столу мастера Шурина подошел Александров. Шурин взглянул на него, хихикнул:

— A-а, господин старшой! Старшой забастовщик! Иди-ка вон туда, — кивнул он в сторону степи за заводом. — Там тебе, может, больше заплатят.

— Как то-есть «иди»? — спросил Александров.

— Тебе сказано — иди, значитца, иди, — сказал, подходя к нему, чубатый казак.

— Следующий! — кричал Иван Гордеич. — Фамилия? Номер? — И, найдя фамилию в списке, примирительно говорил: — Иди в цех. Да благодари бога и вперед думай своей башкой.

— Следующий! Фамилия? — раздавался рядом голос другого мастера.

— A-а, бунтовщик? За ворота, с собаками выть!

— Сам ты собака!

— Проходи, не задерживай, — выталкивал рабочего на улицу казак с винтовкой.

— Что ты меня уговариваешь? Ты будешь мою семью кормить? Изверги вы, богом проклятые!

Казак взял рабочего за руку и, оглянувшись, тихо сказал:

— Иди-ка добром да скажи своим, чтобы не очень буянили. Сотник приказал спуску вашему брату не давать.

— Следующий! Номер? Фамилия? — крикнул Иван Гордеич.

— Колосова Ольга.

Иван Гордеич глянул на Ольгу поверх очков, поискал в списке фамилию и показал крест, поставленный рядом с ее рабочим номером. Укоризненно покачав головой, он достал из кармана резинку и стер крест.

— Проходи.

Ольга отошла в сторону и остановилась, ожидая, пропустят ли Леона и Ткаченко.

— Следующий! Номер?

Шурин поднял глаза и, увидев перед собой Ткаченко, ухмыльнулся.

— Придется с девками, парень, работать тебе. У-у, крамольник! За ворота!

Ткаченко взял описок, посмотрел в него: рядом с его фамилией стоял жирный черный крест.

— Не задерживай, — сказал молодой казак и взял его за руку, но Ткаченко оттолкнул его:

— Кого защищаешь, станишник? Кровососов народа?

— Это что за речи? Взять! — крикнул, подходя, урядник.

Ткаченко выбежал на улицу и смешался с толпой.

— Следующий! А-а, — злорадно произнес мастер кирпичного цеха и повысил голос: — За ворота!

От стола пошла женщина, наклонив голову и тихо всхлипывая.

— Следующий! Номер?

— Пять тысяч четыреста один, — отчетливо произнес Леон.

Шурин поднял голову.

— А-а.

Сидевший рядом с ним Иван Гордеич наклонился к нему, заговорил над ухом:

— Мой. Я хорошо знаю, — услышал Леон.

Стоявшие сзади рабочие ждали, чем кончится разговор мастеров. Многие знали Леона по его выступлению в прокатном цехе, некоторым было известно, что он «стачечный комитет».

Мастер Шурин ткнул пальцем в список, развел руками:

— Не могу. Прав не имею, Гордеич.

Иван Гордеич потянул список к себе, хотел стереть крест, но Шурин отстранил его руку, что-то шепнул на ухо, и Иван Гордеич с укором посмотрел на Леона и покачал головой.

— За ворота, — объявил Шурин.

Леон взял список, показал рабочим большой черный крест против своей фамилии.

— Смотрите, что нам пометили хозяева! Кресты на голодную смерть нам приготовили! И казаки…

Плетка ударила его по плечу, а вслед за этим раздалась матерная брань.

— Мужицкое отродье! Арестовать! Чего рот раззявили? — прикрикнул урядник на казаков.

Казаки бросились к Леону, но на выручку подоспели Ткаченко, Щелоков, Данила Подгорный, оттеснили казаков, и Леон скрылся в толпе.

Урядник кричал, угрожал, но рабочие стеной преградили ему путь. И тогда опять засвистели казачьи нагайки.

Люди попятились от ворот, бросились в стороны, ругаясь в бессильной ярости и грозясь кулаками. Некоторые остались на месте и, вобрав головы в воротники, молча сносили удары и только вздрагивали всякий раз, когда на их спины опускалась нагайка, да исподлобья смотрели на казаков, на мастеров сверкающими, злыми глазами.

Падал мелкий, колючий снег, ложился белым покровом на землю, сыпался людям за шею. От него, от свиста нагаек и крика мастеров до самого сердца тело пронизывала невыносимая боль.

А воронье все кружилось и горланило над заводом.

До вечера Леон пробыл у Ткаченко. Много они говорили о причинах провала стачки, о расправах хозяина завода и властей с рабочими. Вспомнили, как все начиналось: выстрел Галина, раненого, лежащего в больнице Бесхлебнова, Лавренева и его товарищей, которым угрожала каторга. Лицо у Леона все больше темнело. Чем отомстить за все эти издевательства над народом? Хоть в какой-то мере дать почувствовать хозяевам и властям, что они могут жестоко поплатиться за свои злодеяния? И у Леона созрело решение: явиться на квартиру директора завода и расквитаться за все.

— Сергей, ты не знаешь, кто взял револьвер Галина? — неожиданно спросил он у Ткаченко.

— Я, — ответил Ткаченко, ничего не подозревая.

— А ну-ка покажи мне его.

Ткаченко достал из сундучка никелированный «Смит-Вессон» и подал его Леону. В барабане оставалось пять пуль, и Леон сказал в уме: «Хватит на одного негодяя».

Ткаченко насторожился:

— Зачем тебе револьвер? Или так, хочешь поносить на всякий случай?

— Так, на всякий случай. Да, нет ли у тебя какой-нибудь старой одежды? — попросил Леон и опустил револьвер в карман.

Ткаченко почувствовал: друг его замышляет что-то недоброе. Подойдя к нему, он хотел отобрать револьвер и тревожно сказал:

— Ты мне дурака не валяй. Что ты надумал делать?

— Не хочешь, чтобы меня арестовали, давай что-нибудь из старья.

Переодевшись, Леон испачкал себя сажей и ушел, а спустя немного времени был возле дома директора завода. Но там стояла охрана. «Змеи, полицией загородились от рабочих», — подумал он и остановился: «Нет, так ничего не выйдет». И вспомнил о Галине.

Еще через несколько минут он уже был возле домика, в котором жил инженер Галин.

— Мне нужно видеть по срочному делу господина начальника цеха, — твердо сказал Леон, когда на звонок вышла горничная.

— Он собирался…

Леон не стал слушать горничную. Отстранив ее, он быстро вошел в дом и увидел: в передней комнате стоял инженер Галин и испуганно смотрел на него.

— Господин Галин, я хочу вас отблагодарить, — произнес Леон грубым, взволнованным голосом, и не успел Галин и слова сказать, как Леон двумя выстрелами свалил его на пол.

Что было дальше, Леон никогда потом не мог ясно себе представить. В доме поднялся страшный крик, потом кто-то ударил его чем-то по голове, потом мелькнули перед глазами улица, деревья.

Пришел в себя Леон только в степи, далеко за городом.