Немного спустя, в лаву приполз дядя Василь.

— Здорово, орлы! — бойко выкрикнул он и тотчас умолк, увидев Недайвоза: старик глубоко обиделся на него за случай в пивной.

Деловито осмотрев крепь, он что-то проворчал себе под нос и вскоре ушел, на удивление всем, не рассказав ничего смешного. Выбравшись из штрека, он завернул к Леону, невесело поздоровался и поведал о том, что видел в штреке Жемчужникова.

— Быть там худу, вот попомнишь мое слово, — бросил он скороговоркой и ушел.

Как-то Чургин объявил Леону, что переводит его на лебедку.

Было это вечером, после работы. Чургин только что вернулся с шахты. Варя, положив мешок на колени, сидела на скамейке возле печки, чинила рабочую одежду. Она знала о лебедке, но ей не понравилось, что Чургин опять перебрасывает Леона на новое дело.

— Ну что ты за человек, Илья! — недовольно проговорила она, откидывая шитье. — Только парень привыкнет к работе, так ты уже на новую ставишь его. Когда же он так научится чему-нибудь?

Леон сидел за столом, читал «Анну Каренину» и не успел ответить Чургину. Подняв голову, он прислушался, ожидая, что ответит его воспитатель на слова сестры.

— Ничего, милая. Шахтер должен знать все работы в шахте. А Леон, чего доброго, от скуки по пивным шляться начнет, — плескаясь водой у рукомойника, сказал Чургин.

Леон улыбнулся, почувствовав ясный намек зятя на драку в трактире Кальянова. «Уж и об этом ему известно. Ну и человек!»

Против самой работы на лебедке Леон ничего не имел — безделье в камеронной ему начинало надоедать. Прежде он думал, что возле насоса интересная и серьезная работа, но вскоре убедился, что это совсем не так. Насос работал как часы и не требовал никаких хлопот от камеронщика, разве что от поры до времени Леон смазывал его да регулировал пар. Работая постоянно один, Леон скоро почувствовал себя оторванным от жизни шахты, стал скучать и уже раскаивался в том, что ушел из бригады крепильщиков.

Пообедав, Чургин тотчас же взял чертеж и, развернув его на столе, стал объяснять устройство лебедки и работу лебедчика. По его словам выходило, что работа эта бойкая, требующая непрерывного внимания и сноровки, значит скучать на ней не придется, а это было как раз то, чего недоставало Леону.

— Ладно. Смелость города берет, а лебедку как-нибудь одолеем, — самоуверенно сказал он Чургину и почему-то посмотрел на Варю.

Та, как бы про себя, заметила:

— Оно и смелость без ума — невелика сума.

Лебедка пришлась Леону по душе. «Вот это настоящая работа», — восхищался он в первый же день, когда стал за лебедку, и теперь удивлялся, как у него хватало терпения сидеть в камеронной почти без движения тринадцать часов кряду.

Сегодня была годовщина работы Леона на шахте, и дело у него шло совсем бойко. Выдав уголь из третьего восточного штрека, он ослабил трос и начал переставлять концы его, готовясь разгружать заваленную углем лаву подрядчика Жемчужникова. К нему подошел Чургин.

— Ну, идут дела, «коренной шахтер»? — шутливо спросил он.

— Не идут, а летят, — весело ответил Леон и тихо добавил: — Вот только сменщик мой не того, неаккуратный парень. Вчера забурил два вагона и чуть откатчика не убил.

Чургин сделал вид, что о чем-то думает, помолчал немного.

— Хорошо. Завтра я тебе дам нового сменщика, — и, не сказав, кого именно, направился в штрек подрядчика Жемчужникова.

Перед концом смены к Леону опять пришел Чургин и сказал ему:

— Я сделал последнее предупреждение Жемчужникову. Послушай у доски, на-гора, как отнесутся к этому рабочие.

Леон спускал последние вагончики. Работа у него спорилась, и он был в наилучшем расположении духа. А тут опять была суббота, день получки.

Закончив работу, Леон смазал лебедку, вытер наружные части паклей, любовно обошел вокруг — все ли в порядке — и, наконец, взяв лампу и платочек из-под харчей, побежал вниз по уклону, как по ровной степной дороге.

В нарядной было полно народу. Возле каждого подрядчика толпились шахтеры, слышался звон монет, возгласы, перебранка. Стоявший у двери стражник то и дело хрипло бубнил:

— Получил — выходи!

Леон вошел в нарядную и остановился на пороге, умерив дыхание. От раскрытой печки-камелька над головами шахтеров туманом стоял угарный газ, в нем белыми клубами плавал табачный дым.

В помещении было холодно и темно, лампы кассиров освещали лишь ведомости и деньги.

Со всех сторон слышались приглушенные голоса:

— Ну, сколько дали?

— Дали… В дыхало б им дать!

— Вот. За две недели, за тридцать упряжек — и всего двенадцать рублей и десять копеек! — возмущенно показывал Митрич серебро и медяки. — А два рубля — штраф за оскорбление его благородия господина штейгера. Грабители!

Стражник шагнул к нему, выпучив большие красные глаза, и взял за руку.

— Ты чего тут разоряешься, борода? Получил — выходи!

— Пошел к черту! — оттолкнул его Митрич и замахнулся лампой. — Я как начну вот этим выхаживать, так с тебя перья посыплются!

Леон погасил свою лампу и стал в очередь к конторскому артельщику.

— Да какие рукавицы, бездушный ты человек! — кричал шахтер возле стола Жемчужникова. — Я только просил рукавицы, а ты сказал: мол, обойдется. А теперь вычитаешь?

— Иди, иди. Раз вычитаю, значит брал. Мне твоих денег не надо, — слышался грубый голос подрядчика.

— Креста на тебе нет, сукин ты сын! Да ты с нас за этот рублевый котелок, что дал похлебку варить, весь год вычитываешь! Грабитель ты, негодяйская твоя душа! — ругался другой шахтер, отходя от стола подрядчика Суслова.

Подрядчики выдавали деньги сами. Перед ними на столе были разложены жестяные ящики с бумажными деньгами, стопки медных и серебряных монет. Найдя в ведомости фамилию рабочего, они требовали, чтобы он расписался, а когда тот проставлял непонятные каракули или просто крестик, объявляли ему, сколько он заработал, и выдавали деньги.

И рабочие, крича и ругаясь, сверкая белками глаз, отходили от столов, быстро делали цыгарки и шли в пивную, а то и здесь, возле нарядной, сбывали свои гроши торговцам водкой.

Наконец подошла очередь Леона. Он назвал фамилию, рабочий номер.

Краснощекий конторский кассир нашел его расчетную книжку, ткнул пальцем в то место, где надо было расписаться.

— Грамотный? Распишись. Одиннадцать рублей семьдесят две копейки. Удержаний нет? — заглянул он в ведомость. — Есть, полтинник.

Леон удивился.

— За что?

— За опоздание.

— Я никогда не опаздывал.

— Это меня не касается, говори в конторе, — с холодным равнодушием ответил кассир и отсчитал деньги.

Леон проверил и еще двух копеек не досчитался.

Вот тщедушный, низенький человек без шапки, держа на ладони три золотые пятерки, отойдя от стола подрядчика Москвина, похвалился:

— Видал, как зарабатывают? За двадцать упряжек — и вот сколько!

Шахтеры презрительно покосились на деньги, на его костлявое лицо и отвернулись.

— А за то, что… подрядчику лижешь, сколько? У-у! — прогудел молодой шахтер в лаптях и ударил его по руке снизу. Пятерки зазвенели по полу и разбежались в разные стороны. Тщедушный бросился за ними под ноги к шахтерам. Дядя Василь поднял одну и отдал ему.

— Возьми, нечестное твое золото.

У стола Жемчужникова опять кто-то возмущался:

— Я за тобой три месяца ходил, все у тебя денег нет. А теперь долги выдумал? На тебе остальное! Подавись моими грошами, собака!

— Бери, а то вовсе не получишь. Я за тобой бегать не стану, — насмешливо и спокойно говорил подрядчик.

Молодая откатчица с тоскливой ненавистью кричала возле конторского стола:

— И так наполовину от мужчины меньше плотют, да еще и вычеты! За что ты девяносто копеек вывернул? За что, я спрашиваю?

— Иди в контору, там тебе скажут, — слышался глухой ответ конторского кассира.