Был сильный мороз. В воздухе кружились пушистые снежинки, точно высматривая, куда бы спуститься, и робко оседали на землю, на крыши домов.

На базаре толпились люди, то и дело хлопали руками, толкали друг друга плечом в плечо, чтобы согреться. Иногда слышалось:

— Эх, хорошо бы в теплую хату да рюмочку беленькой!

Звонко скрипел под ногами снег, и Леону вспомнилось: бывало в хуторе зимой озябнут ребята и девки на улице и давай прыгать и плясать «барыню». Тепло станет, а ненадолго. Тогда всей гурьбой шли бывало к тетке Агапихе и до полуночи веселились на посиделках.

Вслушивался Леон в этот звонкий скрип снега под сапогами, и казалось ребята вот-вот позовут; «Эй, Левка!» — до того свежи были воспоминания о всем хуторском.

Вдруг на плечо его легла чья-то рука и запахло водкой. Леон обернулся:

— A-а, дядя Василь? Здорово!

— Нет, главное, идет — и без всякого внимания, пралич его расшиби! Аль не стал признавать дядю Василя? — Старик хитровато прищурил покрасневшие глаза. Бородка его была наново подстрижена козликом, на сапогах поблескивали глубокие калоши, и весь он был празднично-веселый, довольный.

— О хуторе задумался.

— Об хуторе? Да-а, хутор — родное место. Я сам, брат, тосковал, да привык. Ты в церковь ходил?

— Нет, из дому.

— А в церковь лень? Зря, зря. Там, брат, певчие так заливаются, аж слезы бегут… На базар идешь?

— Куда же больше? Думал, может, из хутора приехал кто. Гостинчик отцу-матери послать бы надо. Да купить для себя собирался кое-что. Не знаю только, с чего начинать. Жакетку добрую купить — шаровар под нее нету. Шаровары купить — жакетки нету.

Дядя Василь пренебрежительно хмыкнул.

— Нашел об чем думать — «жаке-етка», А это не жакетка? — дернул он Леона за рукав. — Чудной ты, Левка, истинный крест. И работу в толк берешь здорово, а не шахтер ты, не компанейский. Ну, посидеть там аль рюмочку пропустить. Нет! — безнадежно махнул он рукой. — Зазнался, как камеронщиком сделался. А попервости бывало: «Дядя Василь, а это как? Дядя Василь, а другое как?» Какой же ты шахтер? Ни с девками, ни с товарищами, ни с водкой дружбы не ведешь. Нет, Леон, это не по-шахтерски!

— Она мою глотку недолюбливает, водка, дядя Василь, — попытался Леон отделаться шуткой.

— Нет, будь ты всамделишний шахтер, — гнул свое дядя Василь, — забегли б мы с тобой в пивнушечку, опрокинули б по стаканчику, сколько там доведется, — и повеселел человек. Я так всегда: пропущу соточку — и разойдется она, божья водичка, по всем закоулочкам, и никакого тебе горя на свете нету. Аж душа спасибо скажет за легкость, пралич ее!

Леон только искоса поглядывал на него и улыбался, зная, к чему он клонит. По неписанным шахтерским законам, Леон, как новичок, давно обязан был угостить своего учителя; но он сам не пил и пьяных не любил. Однако сейчас ему стало неловко от этих уже не первых укоров старика, и он решил угостить его.

— Ну, зайдем, дядя Василь, раз тебе так захотелось. Я пивка выпью, а ты свою соточку.

— Во! Люблю. Только чего ж одной соточкой сделаешь? — Дядя Василь проговорил это с таким кислым выражением лица, что Леон уже согласен был поставить бутылку.

Пройдя мимо собора, они свернули на шумную базарную площадь и вошли в пивную Кальянова.

За столиками, в табачном дыму, галдели охмелевшие шахтеры, спорили, что-то кричали друг другу, размахивая руками. На покрытых желтыми клеенками столиках, как кегли, стояли многочисленные длинногорлые пивные бутылки, между ними — начатые и пустые водочные полбутылки, сотки. Казалось, все здесь было пропитано спиртом и табаком, так противно резок был запах.

В углу пивной какой-то верзила, одетый по-цыгански, отчаянно бил по струнам гитары и что-то горланил, а ему аккомпанировал чубатый гармонист. Но напрасно музыканты силились заглушить пьяную шахтерскую глотку. Гудела она, беззаботная, грозная, звенели стаканы и рюмки, а дьявольское зелье все лилось и лилось в нее безудержу.

Леон сел за свободный столик, пригласил своего учителя.

Дядя Василь, озираясь по сторонам, разглядывая соседей, часто приятельски здоровался, перебрасывался шутками.

К Леону подбежал официант, молодцевато взмахнул салфеткой и наклонился, ожидая заказа. Леон измерил его саженную фигуру, посмотрел на красную, заплывшую жиром физиономию, подумал: «В уступе бы тебе глыбы угля ворочать, а не пьяных людей обсчитывать! Ухарь!»

— Полбутылочки беленькой и бутылочку трехгорного, — распорядился дядя Василь. — Да селедочек донских парочку.

— Слушаюсь, — угодливо поклонился официант.

— Селедочку-то с лучком.

— Сейчас будет-с.

— Постой! Уксусу там приспособь да рачков не забудь!

Изрядно выпив, дядя Василь громко рассуждал, коверкая слова:

— С тебя, Лёв, большо-ой человек выйдет! На камероне — не шутейное дело! Я так Гаврилычу и объяснил. А через кого? Через кого, спрашив-ваю? — кулаком ударил он по столику. — Через дядю эк… Василя. Дядя Василь и не до камерона доведет. Камерон что? Да ты меня знаешь!

— Спасибо, дядя Василь. Я не раз говорил тебе спасибо.

— Говорил? Бре-ешешь!

Позади них, за другим столиком, трое шахтеров о чем-то негромко переговаривались, бросая на Леона оценивающие взгляды. Потом один из них, плотный и низкорослый, направился к буфету, взял полбутылки водки и пошел к Леону, по-воровскому мигнув своим приятелям.

— Я — Степан. Будем знакомы, — развязно протянул он Леону большую свою руку. Верх ладони его был татуирован непристойным изображением женщины.

— Степ! Здоров, Степ-па-а, пралич тя расшиби! — поднял на него осоловелые глаза дядя Василь.

— А-а-а, Козлиная борода! Наклюкался?

— Дурак! Рази дядю Василя скоро нальешь? Я только первенькую, а он — «наклюкался». Это мой ученик. Камеронщик знаменитый! А через кого? Скажи ему, Лёв!

Двое Степановых приятелей, взяв с собой стаканчики, тоже подсели к столику, как давние знакомые.

— Здоров, дядя Василь!

— A-а! Сеня-я! Садись, брат. Коля-я? Садися-я! Правду я сказал, Лявон? А ну, иди за бутылкой! Живо! — скомандовал дядя Василь.

— Сначала — нашу, а потом — вашу, — сказал Степан, наливая себе водки, а Леону — пива.

— Как, не идет, браток? Ну ее к черту! — скривил он рябое, иссеченное углем лицо. — Мы свыклись с ней, как с жинкой, а тебе… Ну, за твое! — он поднял граненый стаканчик и опрокинул его в большой рот. На месте двух верхних передних зубов во рту у него зияла чернота.

Когда распили полбутылки, Степан шепнул Леону:

— Заказуй еще бутылочку. Да рачков побольше.

Леон заколебался: заказать — потом не отвяжешься; сказать, что денег нет — не поверят.

— Давай, давай! Чего жалеешь? — толкал его в плечо Степан. — Я принес свою? Принес. Теперь ты свою ставь, а потом опять я.

Леон заказал бутылку водки, тарелку раков. Степан и его приятели повеселели и только загадочно перемигивались.

Леон глотками пил пиво и наблюдал за непрошенными знакомыми. Вскоре Степан опять шепнул ему, чтобы заказывал водки. Леон понял, что это только начало, и уже не рад был, что зашел в пивную. Но делать было нечего.

— Нет, теперь ты, — попробовал он возразить.

— Давай, давай! — настаивал Степан. — Да рачков побольше, да колбасы.

— Денег нету. И не хочу я.

— Эй, Козлиная борода, правда, у него денег нету? — толкнул Степан дядю Василя.

Тот пьяными глазами долго смотрел на Леона и наконец отрицательно покачал головой.

— Брешет! Брешешь, Лёв! — возмутился он. — Это дядь Василя так угощать? — крикнул он и стукнул кулаком по столу так, что зазвенели бутылки.

— Деньги дома, дядя Василь.

Дядя Василь пьяно качнулся к Леону, выкрикивая:

— Покажи кошелек! Покажь дяде Василю кош-шелек! На базаре были деньги?

Леон вскипел. Все его уважение к своему учителю вдруг исчезло.

— Да чего вы пристали? Не хочу пить — и все! Эй, молодец, получи! — крикнул он официанту и встал.

Степан грузно поднялся из-за стола, ногой отбросил назад свой стул и прищурил правый глаз.