— Правильно говорите. Дважды человек не приходит на этот свет…

— Да хотя бы и дважды приходил! — перебила его Огульнязик. — Всё равно не хочу быть монахиней! Не надо мне золота и серебра, не надо шёлков и бриллиантов, — пусть будет только то, что дано от бога каждому человеку! Я жить хочу! Жить, а не смотреть на жизнь со стороны, не читать о ней в книгах!

Берды чувствовал, что скажи он слово — и Огульнязик, не задумываясь, кинется ему на шею. Но он ни за что не произнёс бы сейчас этого слова. Его немного пугала неистовая откровенность молодой женщины, и в то же время он испытывал к ней что-то похожее скорее на благодарное обожание, нежели на желание обладать.

— Сколько вам лет? — спросил он.

— Двадцать три, — сказала она.

— Совсем немного. А с виду вообще больше девятнадцати не дашь.

— Не объёмом тяжёл сосуд, а содержимым. За эти годы я пережила столько горя, что на добрых три жизни хватит.

— Считайте, что с сегодняшнего дня солнечный луч упал и на вас.

— Ой, не знаю, Берды!

— Я знаю! Возвращайтесь пока к себе и ждите. Я должен сходить в город. Если белые ушли, забору вас в Мары. Это и будет первым шагом на пути к свободе.

— А если они не ушли?

— Тогда отвезу вас в Байрам-Али.

— А ты скоро придёшь назад?

— Скоро, если не попадусь.

Огульнязик легко дотронулась до его руки, голос её прозвучал умоляюще:

— Может быть, не стоит ходить?

— Не беспокойтесь, Огульнязик, я везучий, — сказал Берды, поняв её движение. — Правда, один раз попался, но тогда вы меня выручили. На всю жизнь я вам благодарен за это. Всё время с тех нор о вас думаю. Глаза закрою ночью — женский образ встаёт, ваш образ. Пальцы ваши вижу. Нежные пальцы, они самые тонкие узоры ковра могут выткать, но я представляю их сильными, как пальцы Рустама — ведь они сломали железный запор на моей темнице!

Зардевшись, Огульнязик возразила:

— Скорее уж можно сравнить меня с Гурдаферид, которая вышла на бой против Сохраба, но сама была побеждена им.

Берды, конечно, не знал в деталях царственной поэмы великого Фирдоуси, поэтому смысл слов Огульнязик не дошёл до пего, и он сказал:

— Не знаю, о кем вас сравнивать, но не сомневаюсь, что сердце ваше подобно полноводному озеру, из которого берёт своё начало река благородства.

Огульнязик чуть дрогнула веками и снова опустила их на влажно блестящие глаза.

— Не хвали меня слишком сильно, Берды. Я не стою похвал. Поступила так только потому, что пожалела твою молодость. За это меня и объявили безумной.

— Оказывается, вы пострадали из-за меня? — воскликнул Берды, которому только сейчас стала ясна истина. — Значит, я вдвойне ваш должник! Я перед вами в таком долгу, что за всю жизнь мне не расплатиться.

— Разве доброе участие предполагает оплату? — грустно произнесла Огульнязик, закрывая яшмаком лицо. — Добро по расчёту — скорее зло, чем добре… Тебе известно что-нибудь об Узукджемал?

Берды не хотелось говорить на эту тему и он коротко ответил:

— Кажется, она умерла.

Огульнязик заметила безразличие, с которым это было сказано, и ей почему-то стало неприятно.

— У Бекмурад-бая умерла?

— Нет.

— Где же?

— Неизвестно.

— Тогда почему утверждаешь, что она умерла? Ты видел её могилу?

— Теперь такое время, что и могил не остаётся. Байрамклыч-хана схоронил я — собственными руками могилу заровнял.

— Нельзя быть таким несправедливым к бедной Узукджемал, — упрекнула Огульнязик. — Возможно, она ждёт твоей помощи, а ты так равнодушно говоришь: «Кажется, умерла».

— Не знаю, где искать её, — пожал плечами Берды. — Слыхал, что сумела убежать от Бекмурада в город. Но куда скрылась и что с ней сталось, не знаю.

Со стороны города показались два всадника, по виду — обычные дайхане. Довольный возможностью прервать начинавший становиться в тягость разговор, Берды окликнул их и спросил о положении в Мары.

— Наши в городе! — весело крикнул один из всадников. — Белые бежали!

Деникин быстро откликнулся на просьбы закаспийских белогвардейцев и первое, что он предпринял, то сместил командующего войсками Ораз-сердара несмотря на то, что он являлся ставленником генерала Маллессона. Для столь решительных действий у Деникина был крупный козырь — разгром под Байрам-Али и сдача без боя Мары.

Командующим был назначен генерал-лейтенант Савицкий, давно служивший в Туркестане и прекрасно знающий местные условия. Деникин облёк его весьма большими полномочиями, надеясь, что Савицкий сумеет быстро ликвидировать Советскую власть во всём Туркестане.

Новый командующий разделял эту уверенность. Прибыв в Ашхабад 29 мая, он обратился к солдатам с воззванием, в котором, в частности, выразил надежду на скорое соединение с войсками адмирала Колчака.

Ожидая помощи от Деникина и англичан, белые не сидели сложа руки. Между Мары и Тедженом, где они создавали укреплённый район, они на протяжении почти двух десятков километров разрушили железную дорогу, снимая рельсы и шпалы и увозя их в свой тыл. Это делалось с целью затруднить наступление Красной Армии. Одновременно они пытались пополнить свои ряды за счёт местного населения, ведя пропаганду против красных. Однако туркмены, наученные горьким опытом, не слишком-то верили белогвардейским агитаторам. Белые стали проводить мобилизацию силой. Это только обострило отношения между ними и местным населением, не дав существенных результатов в пополнении армии.

Восстановление железной дороги значительно облегчило бы наступление. Но Реввоенсовет За каспийского фронта отдавал себе отчёт, что восстановление займёт слишком много времени — дорога была разрушена основательно, — а фактор времени был одним из главных условии успеха. Поэтому наступление на Теджен началось через Каракумы, бездорожьем.

Сказать, что бойцы обходной группы сделали героический бросок, — всё равно, что ничего не сказать. Марш длился сутки — ночь и весь день. Шли без привалов под палящим июньским солнцем. Весь жалкий запас воды исчерпывался только тем, что было во флягах — на пути следования колодцы не попадались.

Трудно представить себе, что значит пройти весь день по песку, в котором через несколько минут испекается яйцо, и небо над которым являет собой сплошной огнедышащий купол. «Муки жажды — это значительная часть ада», — говорят арабы. Чтобы чувствовать себя нормально, человеку в пустыне нужно не меньше семи-восьми литров воды в сутки. Если же он интенсивно двигается, это количество увеличивается до двенадцати литров. Естественно, такого запаса воды бойцы взять с собой не могли. Они падали, сражённые зноем, падали лошади, но движение не останавливалось.

Страшная это вещь — жажда в пустыне. Медленно усыхающее тело истошно кричит каждой своей клеточкой, требуя влаги. Всё равно чего, хоть яда, лишь бы жидкого. Бывало, что люди разгрызали себе сосуды на руках, чтобы напиться крови. От жажды человек может сойти с ума, и даже если его спасут, разум к нему не возвращается. От жажды человек глохнет, слепнет, бредит на ходу.

Всё это пришлось пережить бойцам. И поэтому вполне понятен их восторг, когда они вечером 6 июня, не доходя километров двадцати до Теджена, вышли на арык с чистой прохладной водой. Если в пустыне они сидели живой полыхающий ад, то здесь они ощутили поистине райское блаженство. И причастен к этому в полной мере был туркменский конный отряд под командованием Кизыл-хана, в своё время перешедший на сторону Красной Армии. Обогнав на марше колонну, джигиты позаботились о том, чтобы наполнить водой сухой арык. Может быть, никогда ещё красноармейцы не говорили таких тёплых слов по адресу своих братьев-туркмен.

После сироткою отдыха, отряд пошёл дальше и на рассвете соединился с другим полком, наступавшим с южной стороны железной пороги. Уставшим до того, что с ног валились, измученным невыносимо трудным маршем красноармейцам противостояли свежие части — белоказаки Северного Кавказа, офицерские роты, знаменитые деникинские пластуны. Но бонны бросились на них с яростью одержимых. Победа или смерть, третьего не дано, — так знал каждый, и это в значительной степени предрешило исход боя. Здесь едва не погиб Берды, нарвавшийся на штык белогвардейца. Однако сражавшийся рядом Аллак успел достать врага саблей.