— Мгм…

— Правда, персы тоже готовят неплохо, но до хивинцев им далеко.

— Мгм…

— Вообще-то готовить хороший плов трудно. Нужно точно знать, сколько положить масла, мяса, моркови, сколько воды.

— Мгм…

— Кроме того в плов кладут перец, сливы, урюк или кишмиш, иногда дыню для аромата.

Берды вытер рот тылом ладони,

— Разве в плов кладут дыню?

Черкез-ишан кивнул.

— Кладут. Но нужно знать, как это делать. Когда плов оставляют упревать, вот тут-то и ложат дыню, сверху. Плов вытягивает весь её аромат. Если нет свежей дыни, можно положить сушёную.

— Никогда не пробовал такого плова.

— Как-нибудь угощу при случае. Да, и потом каждое мясо тоже свой вкус имеет.

— Это правда.

— Конечно, правда! Например, заячье — мясо вообще не мясо. Что бы ни сготовил из него, вкуса не будет. А вот положи его в плов — совсем иное дело. Если хочешь знать, лучшее мясо для плова — фазан. Мы с тобой сейчас едим его. Вкусно ведь?

— Очень! — от души сказал Берды.

— Однако есть ещё более вкусное мясо. У нас, в Мары, такой птицы не водится, по в Ашхабаде я однажды пробовал плов из кеклика. Это такая вкуснота, скажу тебе, что все косточки проглотишь!.. Ты ешь, ешь, Елхан, не отодвигай блюдо!

— Спасибо, — сказал Берды и икнул, — сыт.

— Ещё немножко! — настаивал Черкез-ишан.

— Не могу больше! Очень вкусно, сказать трудно, но — не могу.

— Ну, смотри. Чай?

— Теперь можно и чай, — согласился Берды, помаргивая осоловевшими чуточку от сытости глазами.

За чаем разговор перешёл на другие темы.

— Сейчас у пас почему-то не любят откровенных высказываний, — говорил Черкез-ишан, — всё равно, хвалишь человека или бранишь. Но я не могу забыть той нашей встречи на дороге — вы были очень справедливы то)да. И я подумал сразу: человек с таким сердцем не может быть плохим человеком. Конечно, я не мог предложить вам сразу свою дружбу и жалел об этом, но, как видите, случай свёл нас снова, и я очень доволен, что знакомство наше продолжилось в новом качестве. Нынче мало настоящих друзей, чтобы быть слишком привередливым. Расскажите что-нибудь о себе, а то всё я да я говорю.

— Что рассказывать? — Берды покрутил в пальцах пиалу. — Все люди сейчас похоже живут.

— Вы с Джунаид-ханом торгуете?

— Да, с ним.

— Интересно, большое у пего войско?

— Трудно сказать. Оно то увеличивается, то уменьшается.

— А что говорят о Джунаид-хане?

— Разное говорят: кто — хвалит, кто — ругает, кто — и так и этак толкует.

— Вы сами как думаете?

— Много над этим не думал. А правду сказать, не понимаю, за что он борется.

— Они, дорогой Елхан, сами не понимают за что. Однако людям от этого не легче. Знаете пословицу: «Два жеребца подрались — между ними ишак подох»? У них то же самое получается. Ораз-сердар говорит: «Я!», Эзиз-хан говорит: «Я!», Бекмурад-бай говорит: «Я!», а все беды на народ падают, не на них. Тот же Ораз-сердар — сидит себе в своём белом вагончике, потягивает винцо, глушит водку и начхать ему в высшей степени, что льётся невинная кровь. А Эзиз-хан? Этот сразу виселицы ставит, расстреливает, жжёт. Этому ничего не нужно, кроме власти, наверное, ханом всей Туркмении уже видит себя во сие. Люди для него — кирпичи, из которых он складывает помост для ханского трона.

Чем больше говорил Черкез-ишан, тем большей симпатией проникался к нему Берды. Оказывается, не ошибся, поверив подсознательному чувству симпатии! Оказывается, Черкез-ишан не просто хороший, не просто порядочный человек, но может быть даже единомышленником в борьбе! Не зря, видно, и Клычли сразу назвал его имя, когда возник вопрос о необходимости достать нефть.

— Все эти сердары, ханы, баи — волки одного помёта, хоть и масти разной, — продолжал Черкез-ишан. — Возьмите Бекмурад-бая. Считает себя защитником веры, ревнителем законов, а сам молится только богу произвола. Вы человек не здешний, не знаете всех мерзостей, которые он творил, а я вам скажу: он одну бедную девушку чуть в могилу не загнал заживо!

Берды насторожился. А Черкез-ишан, не подозревая, что рубит сук, на котором сидит, стал рассказывать историю Узук и одновременно историю своей любви к ней. Берды слушал, стиснув зубы, прямо-таки зримо представляя, как, словно струйка воды из прохудившегося бурдюка, вытекают из него недавние добрые чувства к Черкез-ишану. Струйка была тонка, но она цедилась непрерывно. и всё больше обмякал, съёживался бурдюк, превращаясь в бесформенную кучу кожи.

— Вот так всё и получилось, дорогой Елхан, — закончил Черкез-ишан своё повествование. — Махтумкули говорит:

Аллах придумал причину «разрушения» и мне создал Узукджемал. Он-то приносит её ко мне к говорит: «Вот она, сгорай от любви», то, когда я руки протягиваю, уносит. Сущее несчастье!

Черкез-ишан вытер платком вспотевший лоб. Он так увлёкся своим рассказом и вновь нахлынувшими переживаниями, что не видел ничего вокруг. Иначе он давно бы обратил внимание на изменившееся, потемневшее лицо Берды. Вообще-то он заметил, что слушатель взволнован, однако принял это как сочувствие к судьбе Узук и своим любовным перипетиям. А у Берды сердце стучало так, будто хотело разбить грудную клетку. Вот, оказывается, каков ты на деле, Черкез-ишан! Заманил девушку в пустую келью и пытался обманом овладеть сю? Так чем же ты, сволочь, отличаешься от Бекмурад-бая?

Черкез-ишан шумно отхлебнул остывший чай.

— Знаешь, Елхан, я очень переживал, когда она убежала из дома моего отца. Но верил, что так кончится всё — не может. И оказался прав! Она убежала от Бекмурад-бая и снова пришла ко мне — это случилось совсем на днях.

Берды будто ткнули шилом — он еле сдержался, чтобы не вскочить: новость была слишком уж невероятна.

— Да-да! — покивал Черкез-ишан. — Не смотри на меня так, я правду говорю. Когда вы с Клычли ко мне приходили, она вот в этой комнате была. Но… снова не повезло. Вернулся я, проводив вас, — дом пуст, улетела пташка! Куда она скрылась, ума не приложу. Теперь вот сижу и высматриваю: не идёт ли. Не придёт — сам разыщу, и уж на этот раз держать буду крепко!

— Где же вы её разыщите? — спросил Берды, стараясь не выдать обуревавших его чувств, и удивляясь собственной выдержке.

— Кто знает, Елхан, где её искать, — вздохнул Черкез-ищан. — Джейран один — охотников много. Три руки протянуты к Узукджемал — мягкая рука, кровавая рука и мозолистая рука. Мягкая — это моя. Попадёт в неё — счастье найдёт. Кровавая — Бекмурад-бая, в ней — гибель. А мозолистая — это одного парня, чабана. Этот чёртов чабан, понимаешь, сумел чем-то приворожить сердце Узукджемал. Настолько приворожил, что она никого другого видеть не хочет. С этим чабаном труднее всего спорить. Я на него настолько зол, что даже, кажется, убил бы при встрече!

— Убивай! — закричал Берды, теряя самообладание.

— Ты — что? — опешил Черкез-ишаи. — Что случилось, Елхан?

— Убивай, потому что я и есть тот самый чабан!

— Значит, ты не Елхан, а Берды?

— Да, я Берды!

— Берды?

— Берды!

Черкез-ишан проворно подошёл к сундуку, куда была убрана постель. Когда он обернулся, в его руке тускло блеснула синеватая сталь кольта. Сухо ударил спущенный курок, но выстрела не последовало: осечка.

Берды схватился за наган. В тишине комнаты грохнул выстрел.

Пистолет Черкез-ишана отлетел в сторону.

Берды скрылся в темноте.

Возбуждённый и несчастный, он пошёл в аул, заглянув по пути к Сергею. Узнав о случившемся, Сергей рассердился.

— Вечно у вас что-нибудь не так! Каждая случайная ошибка кровопролитием кончается!

— А ты бы усидел спокойно, когда тебе в лицо всякие гадости говорят? — защищался Берды.

— Усидел бы! — отрезал Сергей. — Нужно бросить дурные обычаи и быть покультурнее!

— За культуру совесть не променяешь.