Вот и сегодня стараясь не брякнуть чем-нибудь, чтобы раньше времени не разбудить Черкез-ишана, она неслышными шагами передвигалась по комнате и прислушивалась, что делается в соседней. Однако Черкез-ишан проснулся сам. Узук услышала, как он, ворочаясь, скрипит пружинами кровати, сладко позёвывает, и торопливо поставила на огонь чайник: она уже успела изучить привычки своего непрошенного покровителя.

И в самом деле через несколько минут Черкез-ишан окликнул её и спросил, как дела насчёт чая. Она ответила, что сейчас подаст.

Попивая чай, Черкез-ишан решил, что настало время вернуться к прерванному болезнью разговору.

— Пойди сюда, Узукджемал! — позвал он.

Узук вошла, остановившись на пороге.

— Сюда иди, ближе. Садись.

Она села боком к Черкез-ишану, понимая, что позвал он её сегодня неспроста — слишком уж нежный и вкрадчивый у него голос. Что ж, в конце концов этого надо было ожидать, подумала она, но сердце дрогнуло и сжалось в маленький тугой комочек — этакий твёрдый камешек, а не живая человеческая плоть.

— Что же мы с тобой будем делать дальше, Узукджемал? — мягко спросил Черкез-ишан. — Может быть, пора нам пожениться? Свидетельство о твоём разводе я получил, вот оно, смотри!

Узук краем глаза глянула на бумажку, которую показывал ей Черкез-ишан, и снова потупилась. Она была неграмотна, но знала, что печать имеет большую силу, а печать на бумаге была. Значит как-то удалось ему уговорить Бекмурад-бая, слава аллаху, что вырвалась наконец из ихнего смрадного болота!..

— Чего же ты молчишь, Узукджемал? — Черкез-ишан взял её за руку и потянул к себе.

Узук инстинктивно, словно прикоснувшись к горячему, отдёрнула руку и встала.

— Садись, — сказал Черкез-ишан, досадуя на свою несдержанность, — я тебе вреда не причиню!

— Я вас так буду слушать, — ответила Узук.

— Ну, слушай так, — согласился Черкез-ишан. — Ты помнишь, сказала, чтобы я получил свидетельство о расторжении твоего брака с Аманмурадом? Я обещал тебе и обещание своё выполнил. Вот свидетельство, можешь взять его себе и показать любому, кто потребует. Теперь ты свободная женщина, вольна во всех своих поступках.

Ты можешь спокойно выйти замуж и жить в своё удовольствие. Времени упускать не стоит, красота твоя не вечна. Твои чёрные, как ночь, волосы не всегда будут чёрными и нежную кожу твою ожидают морщины старости. Сколько тебе лет? Девятнадцать? Или двадцать? Пожалуй, двадцати ещё нет. Но — это всё равно. Красота, дорогая Узукджемал, товар непрочный, надо уметь использовать её своевременно, потому что потом за неё и полцены не дадут. Сейчас идёт война. Тот парень, Берды, которого ты любишь, возможно, уже погиб где-нибудь в песках, сражённый пулей. Нужно ли губить тебе свою молодую жизнь из-за человека, которого нет в живых? Ведь это всё равно, что умирать от голода на чувале с чуреком!

— Нет, Берды не должен погибнуть! — воскликнула Узук.

— Почему не должен? — настаивал Черкез-ишан. — Каждый не минует своего смертного часа.

— Нет-нет, аллах милостив! Он не захочет погубить такого парня в цветущем возрасте!

— Это верно, — сказал Черкез-ишан, — милостей у аллаха много… Но почему ты уверена, что аллах, наделивший такую красавицу, как ты, невыносимо тяжёлой судьбой, задумается: отнимать или не надо жизнь у какого-то там Берды?

— Ох, не говорите так!

— От того, что я скажу или не скажу, ничего не изменится, — усмехнулся Черкез-ишан. — Если бы желания мои исполнялись, я бы давно поселил в твоём сердце одну любовь ко мне. Но, как видишь, до сих пор этого не произошло, несмотря на все мои старания,

— Я не смогу любить вас, — тихо сказала Узук.

— Но я люблю тебя, пойми это! — повысил голос Черкез-ишан. — А твой Берды — не любит! Любил бы — давно освободил из лап Бекмурад-бая. Да будь я на его месте. Я бы горы свернул на своём пути!.. Нет, не любит он тебя, Узукджемал.

— Он имеет на это право, — с печальной покорностью промолвила Узук.

— А я не имею права любить?

— Нет… По-моему, нет…

— Ну что же, — сказал Черкез-ишан, притворяясь рассерженным, — если я не имею права тебя любить, значит не имею права и держать тебя в своём доме. Сейчас я пойду к Бекмурад-баю, отдам ему свидетельство о разводе и скажу, чтобы забирал тебя!

Конечно же, никогда в жизни Черкез-ишан не поступил бы так, как говорил. Он просто пытался сломить упорство молодой женщины, упорство, на его взгляд, совершенно необоснованное. Однако Узук перепугалась не на шутку. Несмотря на всю двусмысленность своего положения в доме Черкез-ишана, она впервые за несколько лет почувствовала здесь себя человеком. Вернуться в опостылевший род Бекмурад-бая было страшное смерти, страшнее всего на свете.

— Неужели вы такой жестокий? — с дрожью в голосе сказала она, с трудом сдерживая слёзы. — Неужели у вас нет ко мне ни капли жалости?

— А у тебя ко мне есть жалость? — Черкез-ишан склонился над ней, присевшей в изнеможении на корточки.

— Что я вам плохого сделала?

— Ты меня посадила на вертел и зажарила, как шашлык! — воскликнул Черкез-ишан. — Можно ли сделать что-либо худшее?

Узук долго молчала. Подсознательно понимая, что в душе молодой женщины происходит решительная борьба, Черкез-ишан не мешал ей думать. Всё, что зависело в этом отношении от него, он уже сделал, остальное зависит от неё. Согласится — будет в доме роскошный той, не согласится — что ж, пусть живёт, как жила, или идёт на все четыре стороны…

Тяжело вздохнув, Узук впервые за всё время разговора подняла глаза на Черкез-ишана.

— Наверно, я действительно долго мучила вас… Никуда от своей судьбы не уйдёшь и конём её не объедешь… Я согласна стать вашей женой — пусть приходят свидетели обручения.

— Дорогая Узукджемал, вы никогда не пожалеете о принятом решении! — радостно вскричал Черкез-ишан. — Я сейчас же, сию минуту приведу людей, и мы с вами обручимся! Ждите меня!

Он схватил палку — нога ещё давала себя знать — и быстро вышел из дому. А Узук, придавленная своим согласием, как непомерным верблюжьим вьюком, присела в уголке, закутавшись с головой халатом. Мыслей не было. Она медленно погружалась в чёрную вязкую пустоту.

На углу улицы Черкез-ишан задержался, оглянувшись на свой дом. Радужное настроение его лопнуло мыльным пузырём — у дверей дома стояли два человека. Один был Клычли, второй — как будто незнакомый.

— Чёрт их принёс не вовремя! — с досадой выругался Черкез-ишан. — Придётся возвращаться! — И он торопливо захромал назад.

Приоткрыв дверь, Клычли окликнул:

— Ишан-ага!

Узук из соседней комнаты услышала его хриплый — Клычли недавно простудился — голос, но, решив, что это собираются свидетели обручения, ещё плотнее закуталась в халат и даже зажала руками уши — ничего не видеть, ничего не слышать до самого последнего момента. Согласие, данное ею Черкез-ишану, страшило её всё больше и больше. Рядом с ним даже возвращение в дом Бекмурад-бая стало казаться не таким уж тяжким, как вначале.

Не получив ответа, Клычли вошёл в комнату и снова крикнул:

— Ишан-ага, ты дома?

Он осторожно заглянул во внутреннюю комнату и сказал вошедшему следом Берды:

— Нет его. Куда-то вышел. Видимо не надолго — дверь не запер. Подождём?

— Удобно ли? — спросил Берды полушёпотом, чувствуя себя не очень уверенно в чужом городском доме. — Может, во дворе посидим?

Выходя, они чуть не столкнулись с Черкез-ишаном. Кинув быстрый взгляд на плотно прикрытую дверь во внутреннюю комнату, Черкез-ишан радушно протянул им руки.

— Рад видеть дорогих гостей! По делам отлучался на минутку, — прошу извинить. О, и Елхан в гости пожаловал? Очень рад! Прошу проходить, садиться! Живу я один, без хозяйки. Сейчас чай вскипячу — на примусе быстро.

Он был оживлён и говорил, не переставая, будто и в самом деле был рад приходу гостей, хотя в душе сулил на их головы все болячки мира. «Бу-бу-бу…» — глухо доносилось из-за стены до Узук. Она стискивала зубы, чтобы не застонать, не закричать в голос от невыносимой тоски, и сильнее зажимала уши.