Сергей похвалил его, сказав, что всё хорошо, что хорошо кончается, и предложил, пока есть время, сходить на вокзал, — может, удастся проведать арестованных товарищей.

Несмотря на кажущийся порядок, положение в городе было довольно напряжённым. Среди населения росло недовольство многочисленными арестами. Много рабочих собралось на вокзале. Конвоиры не подпускали их к вагонам, где были заперты арестованные, но рабочие не очень охотно подчинялись и переговаривались со своими товарищами, выглядывающими в зарешетчатые окна.

Много туркмен окружало вагон Эзиз-хана, стоявший прямо напротив здания вокзала. Всем было хоть и жутковато, но любопытно взглянуть на человека, жестокая известность которого далеко летела на чёрных крыльях по селениям и аулам.

Полковника Ораз-сердара в Мары почти никто не знал. Зато имя Эзиз-хана повторяли последнее время мужчины и женщины, старики и дети. Вполне понятно, что и горожане и особенно приехавшие на базар аульные туркмены с опасливым любопытством толпились

у ханского вагона.

Через каждые десять-пятнадцать минут из вагона выглядывал ладно сложённый человек среднего роста с тусклым, побитым оспой лицом. На нём был синий халат, коричневый тельлек и традиционные туркменские чакаи.

— Эс-салам алейкум, почтенные, — обращался он к толпе.

— Валсйкум эс-салам! — хором отвечали собравшиеся, готовясь услышать что-то, может быть, равное слову пророка.

— Молитесь богу, люди, и пребывайте в надежде, — говорил «пророк» и, произнеся ещё несколько столь же банальных фраз, скрывался в вагоне. Люди переглядывались и расходились, недоуменно пожимая плечами. Но на их место уже протискивались новые, и толпа возле вагона Эзиз-хана не редела.

— Слава о нём пришла раньше него самого, — говорили расходясь люди, и это можно было понимать и как одобрение немногословию хана, и как разочарование в нём — яснее высказываться опасались.

— Его лицо соответствует тому, что о нём говорят.

— Будет ли он справедливым правителем?

— Второго Адыл-шаха земля ещё не родила…

— Ай, для нас и ак-паша был неплох!

— Какой бы ни был правитель, лишь бы шёл по дороге справедливости и милосердия…

Сергей и Клычли возвращались с вокзала пасмурными. Ходили слухи, что всех арестованных большевиков белые передадут Эзиз-хану. Если эти слухи правдивы, то вряд ли товарищи останутся живыми: Эзиз-хан кончил играть в милосердие.

Находиться в городе было опасно. Их мог приютить любой отдалённый аул, где сравнительно просто переждать волну арестов. Но уйти, они не могли. Бросить товарищей на произвол судьбы, не попытавшись ничего сделать для их освобождения, — о таком ни Сергей, на Клычли даже не подумали. Но что предпринять для освобождения арестованных, они не знали. Они не знали даже, кто арестован, кто уже расстрелян, кому удалось скрыться.

Пустырь, на который городской глашатай призывал собираться народ, одним своим краем выходил к полотну. железной дороги. Люди, собравшиеся на нём, ждали, посматривая на поезда, в несколько рядов стоящей на линиях. Напротив пустыря располагались два бело-жёлтых вагона ближайшего поезда. Что это за вагоны, люди не знали, однако догадывались, что не простые. И в самом деле, в одном из бело-жёлтых вагонов, принадлежавшем Ораз-сердару, пили водку и закусывали жирной бараниной знатные марыйские баи, во втором агитаторы Ораз-сердара обрабатывали перед выступлением ишана Сендахмеда. Ишан пугался, не понимал, чего от него хотят, почему он должен призывать мусульман на священную войну, от кого нужно защищать ислам. Он невпопад бормотал молитвы, нервно катал бусинки чёток, прося аллаха только об одном: чтобы его оставили в покое. Но его терпеливо убеждали — от его выступления зависело многое, так как окрестные дайхане знали ишана и верили ему.

Ожидание затягивалось, собравшиеся начали нудиться, многие уже жалели, что пришли. Наконец на платформе, соединяющей два бело-жёлтых вагона, стали появляться военные. Первым вышел грузный, невысокий коротко подстриженный полковник в чёрной форме. Это был сам Ораз-сердар. По левую руку от него встал Бекмурад-бай, справа — неулыбчивый и худой русский офицер с пронзительными глазами, которыми он словно прощупывал каждого из толпы, и люди невольно ёжились, втягивали головы в плечи под этим железно колючим взглядом. Офицер-туркмен за руку вывел ишана Сеидахмеда и поставил его рядом с Бекмурад-баем.

Ораз-сердар представился собравшимся немногословно, но претенциозно.

— Люди, — сказал он, — меня зовут Ораз-сердар, а отца моего звали Дыкма-сердар. Наши предки не, ходили на поминки тех, кто умирал не на коне, с оружием в руках! — Полковник помолчал, давая людям возможность полностью постичь значение сказанного, и продолжал: Люди, паши и ваши враги минувшей ночью бежали, оставив Мары. Часть их попала в наши руки. Но часть, к сожалению, сумела спрятаться. Может быть, они стоят сейчас среди вас, но они не смеют поднять голову. Их зовут большевики, это очень скверные люди, не чтущие праха отцов, не признающие освя-шенных веками законов, попирающие самое святое, что есть у человека. Они требуют, чтобы не было у вас личных вещей, личного добра, и даже ваших жён они хотят сделать общими! Вы поняли меня, ишан-ага? — повернулся Ораз-сердар к ишану Сеидахмеду.

— Упаси бог! — чуть слышно пролепетал ишан.

Бекмурад-бай, строго взглянув на него, поднял руку с вытянутым пальцем и гулко крикнул в толпу:

— Большевики говорят, что твоей жены, моей жены быть не должно — все общие! На это ишан-ага сказал: «Упаси бог!»

— Упаси бог! — раздались возгласы из толпы.

— Сохрани нас от позора!

— Будь они прокляты, эти большевики!

— На самое сокровенное руку подняли!

Ораз-сердар довольно улыбнулся, что-то негромко сказал Бекмурад-баю. Тот с достоинством кивнул.

Сергей кусал губы от досады. Клычли жарко дышал ему в ухо:

— Ты слыхал, что говорит, собака, а? Ты слыхал, как людям мозги задурачивает? Я сейчас во весь голос объявлю народу, что они лают, как дурные псы на луну!

— Молчи! — раздражённо отмахнулся Сергей. — Кругом шпиков полно — сразу схватят! Думаешь, своим наганом отобьёшься?

— Народу глаза открыть надо! — яростно кривится Клычли.

— Откроем!.. Народ сам не дурак! Думаешь, это народ кричит? Подголоски байские кричат, прихлебатели байские!

— Люди! — снова заговорил Ораз-сердар, и волна тишины быстро покатилась по рядам собравшихся, отдельные выкрики затихли вдалеке. — Люди, отсюда мы идём на Чарджоу! Это богатый город, нас ожидают невиданные трофеи! Кто что захватит, тот им и будет владеть! Идите с нами, люди! Погибший в этой борьбе погибнет, как герой, оставшийся жить будет жить героем!.. Так я говорю, ишан-ага?

Ишан Сеидахмед несколько раз откашлялся слабеньким дребезжащим голоском провещал:

— Начался газават, люди! Становитесь под знамя пророка! Кто погибнет, сражаясь за веру, тот страдалец, кто убьёт врага, тот праведник! Аллах благословляет священную войну — становитесь под знамя пророка, правоверные!..

— Ложь!! — не выдержав, закричал Клычли, и Сергей стал быстро протискиваться сквозь толпу в сторону от него, — Не верьте им, люди! Война идёт не за религию, и никакого газавата быть не может!

Русский офицер, стоящий рядом с Ораз-сердаром, прищурясь, повёл лезвием взгляда по толпе, высматривая кричащего. Сергей, отвлекая на себя внимание, закричал с другого края толпы:

— На большевиков клевещут! Большевики хотят, чтобы все люди имели достаток и радость в доме! Не идите на братоубийственную войну!

Толпа зашевелилась и зашумела. У Клычли и Сергея нашлись единомышленники. Поднялся невообразимый гвалт, каждый кричал своё, не слушая соседа. Всё чаще слышались крики:

— Это не газават!

— Не пойдём!

Поняв, что словами толпу уже не утихомиришь и что надо как-то создавать переломный момент, Ораз-сердар, наливаясь от натуги кровью, прокричал:

— Люди, разбирайте оружие и боеприпасы!.. Все, кто идёт с нами, получит доброго коня!