Пришлось успокоить разошедшихся сестер. И Цыганков вышел из себя:

— Будет вам! — бухнул, как в колокол.

— Что ж нам теперь, к Шелкоперову подаваться? — спросила Сарра Бржесская.

— Не вам это спрашивать, Сарра Николаевна, — отвечаю не без иронии. — Вы академик по сектам. Второй заход начинаете делать...

Я начинаю рассказывать, как Сарра Бржесская в поисках лучшей веры побывала во многих сектах, как чуть не подверглась оскоплению... Пример с Бржесской оказался кстати. Я рассказал об изуверской обрядности многих сект, об обмане верующих проповедниками.

— Порывать нужно с сектантством, уходить от проповедников — невежд и преступников, не искать лучшей веры, лучшей секты. Их нет.

Беседа продолжается долго. Спрашивают, спорят, грозятся карой господней. Но слушают меня, и я вижу, что мои слова заставляют их призадуматься, будят в душе сомнения.

Я говорю, что им нужно прослушать несколько бесед о том, как устроен мир, как произошел человек, кто и когда написал библию. Забегая вперед, я говорю, что раз в неделю к ним будет приходить кто-либо из лекторов. Они могут позвать того, кого хотят.

— В следующий раз к вам может прийти главврач больницы Нина Ивановна. Я передам ей вашу просьбу... Передать?

Ни да ни нет.

— Зови, Миколай Лексеич! — вдруг говорит Цыганков. — Послушаем про болезни...

— Разве про болезни только...

— Про болезни пусть...

— Договорились. Нина Ивановна придет!

Вдруг вопрос:

— Шелкоперова заарестуют или нет?

Разъясняю, что никто Шелкоперова арестовывать не собирается. Но это не значит, что он хороший человек. Он тоже сеятель предрассудков, тоже лишает людей радости. Он — мракобес.

Когда уже кончились вопросы, Цыганков провозгласил:

— Дорогие сестры! Не без провидения свыше мы прослушали беседу. Теперь поразмыслим о словах умного человека. Поблагодарим бога за приятно проведенный вечер.

Женщины сложили на груди руки и зашептали.

— Расходитесь, дорогие сестры, по домам. Молиться сегодня не будем...

Женщины как бы нехотя покидали двор. Не мог и я сразу подняться и уйти так, будто не сделал всего, что требовалось.

Смотрю, Левитан подводит ко мне Веру и Симу, загадочно так поводит бровью.

— Николай Алексеевич, у нас просьба...

Сима вспыхивает и с укором смотрит на Левитан.

— Ты всегда торопишься...

Это говорит Сима. Хорошо! Начинает проявлять характер. Воцаряется неловкое молчание.

— Мне хотелось бы... — почему-то шепчет Сима, — прочесть протоколы... как Шомрин предал партизан...

— Ну что же, приходите, — говорю.

— Николай Алексеевич, какой вы... — кричит Левитан, но ее дергает за руку Вера.

— Спасибо. — Это уже говорит Сима, опустив глаза.

— Может быть, и нам можно? — спрашивает Левитан по-детски наивно.

— Приходите вместе, — соглашаюсь я.

К нашему разговору прислушиваются. Женщины на меня глядят так, будто видят впервые. Недоверие их ко мне обижает, но что я могу сделать еще?

Вернулся из поездки по районам Леонов.

— Паук оплетал сетями не только Белогорск, — проговорил он, тяжело опускаясь на стул. — В трех районах создал группы пятидесятников, провел водные крещения. И там вел такую же пропаганду.

Затянувшись папиросой, Леонов сказал:

— Завтра с утра мы примемся за допрос Шомрина — Хмары. Думаю, что это будет последний допрос... Нам еще нужно установить, откуда у Шомрина реакционная литература, кто такой брат Иван... Словом, дел еще много, а сроки подпирают.

— Значит, дня через два-три мы уедем отсюда? — спросил я.

— Да-да... Мы и так задержались.

В полдень, когда устроили перерыв, начальник милиции Росин принес нам свежий номер газеты.

— Прочтите, товарищи! — сказал он. — Вам тоже будет полезно...

Мы развернули газету и увидели шапку, набранную большими буквами:

Ниже, на двух полосах, заголовки:

— Читайте, читайте! Это выступления трудящихся! — говорил Росин.

Мы с Леоновым склонились над газетой и не заметили, когда вышел из кабинета начальник милиции.

После обеда допрос Шомрина продолжался. Казалось, что он теперь ничего не скрывает. Он уже был подведен к тому рубежу, с которого обвиняемый начинает давать признательные показания. В руках следствия были неопровержимые улики.

Впервые я видел Леонова таким суровым на допросе. Я понимал: он допрашивал врага. Вот таким нужно быть каждому из нас, когда мы имеем дело с преступником.

Вот и опять я в Белогорске.

Три дня продолжался процесс над агентом немецкой разведки, главарем нелегальной сектантской группировки пятидесятников, Шомриным — Хмарой.

Три дня толпы людей осаждали Дворец культуры города Белогорска. Зал не вмещал желающих послушать разоблачение изменника Родины и мракобеса. Люди сидели в скверах, обратившись лицом к репродукторам, будто они не только слышали, но и видели все, что происходило в зале заседания суда. А там допрашивались свидетели, выступали эксперты, прокурор, общественный обвинитель, защитники.

Приезд в Белогорск Антонины Михайловны Яблочкиной — партизанки-разведчицы — и Дмитрия Николаевича Кияшко — Мити, партизанского связного — взбудоражил весь город. Комсомольцы, пионеры, школьники ходили за ними по пятам и приглашали к себе.

Их показания на суде выслушивались при напряженнейшем внимании.

Более откровенные показания, чем на допросах у меня, дали Цыганков, мать Симы, другие сектантки. Мария Ивановна и на суде признала, что являлась кассиром Шомрина — Хмары, и назвала суммы, собранные с верующих и переданные проповеднику без отчета об израсходовании. Было доказано, что Хмара подготавливал и проводил жертвоприношение Симы. Да и он не отрицал этого. «Делал, как внушал господь», — постоянно говорил он.

Только одна Сарра Бржесская твердила по-старому: «Пусть каждый отвечает за себя», — чем вызывала смех и осуждение в зале. Суд вынес частное определение о лишении ее родительских прав и направлений детей в интернат. Это решение суда приветствовалось горячими аплодисментами.

Сима Воронова говорила мало, но на все вопросы суда дала правдивые ответы. Меня радовало, что на суде она была без платка — традиционной приметы сектантки. От нее не отходили парни, они атаковали ее в перерывах. Она не обижалась на назойливое предложение дружбы, но старалась уходить от ребят, прятаться. Иногда ее выручали дружинники.

А между верующими и неверующими в перерывах затевались целые диспуты. Страсти иногда достигали такого накала, что требовалось появление сержанта Савочкина.

Суд получил более двух десятков писем с просьбами о суровом наказании Шомрина — Хмары, о расследовании антиобщественной деятельности Шелкоперова.

Три дня каждое слово, произнесенное в суде, отдавалось в моем сердце то радостью, то болью, то негодованием. Я сидел обычно на задних рядах, с виду не причастный к процессу. Никто не догадывался о моем состоянии. Ведь суд — это и проверка качества следствия.

Три дня прошли. Вынесен приговор. Кажется, что теперь нечего волноваться. Но я знаю, что Шомрин — Хмара будет писать кассационную жалобу, будет просить смягчения наказания. Это право осужденного. И дело вызовут в Москву, будут изучать там, чтобы определить законность приговора. И я буду ожидать решения Верховного Суда, все еще волнуясь и переживая.

Вот уже я и распрощался с белогорцами. Около часа просидел у начальника милиции Росина, прокурора Снежкова, зашел в райком. По душам поговорил с Цыганковым. Навестил мать Симы — Прасковью Семеновну. Она меня не обрадовала. Попрощался с сержантом Савочкиным.

У Нины Ивановны я задержался. Она словно бы родилась атеистом.