Кузин наскоро проинструктировал ее, вместе выверил универсал. Вручая письмо в совхоз с просьбой выделить подательнице сего, инженеру Меденцевой, транспорт и рабочих, вдруг с какой-то внутренней, глубокой тоской взглянул в ее притягивающие глаза.
«Да-а. Кому-то достанется», — подумал он с мужской грубоватостью и удивился, почему ему не пришла в голову мысль оставить такую красавицу ближе к поселку.
— Ну, счастливо, Нина Михайловна, — вместо этого сказал он и мотнул своей небольшой головой, похожей на птичью.
«Будто клюнул», — подумала Меденцева и про себя улыбнулась.
— Машину не задержите, пожалуйста...
Когда Меденцева пошла от него к машине, Кузин окликнул ее еще раз.
— Нина Михайловна, я совсем забыл... Через час у нас беседа о бдительности. Я обещал уполномоченному Мамбетову собрать весь инженерно-технический состав. Может быть, вы задержитесь?
Меденцева взглянула на Кузина удивленно. Неужели он надеялся, что она останется? Или это был только предлог для того, чтобы еще раз заглянуть ей в глаза?
— Я прослушаю эту беседу в совхозе. Думаю, что ваш Мамбетов и туда приедет поднимать бдительность. — Меденцева колюче прищурила глаза. — До свидания...
Вместе с шофером, парнем с нагловато выпученными глазами, она погрузила полученное со склада оборудование в кузов, забросила туда же свой чемодан, постель и, сев в кабину, сказала тоном старшего:
— Поехали.
Как только выбрались из поселка, как только остались позади клубы мелкой, едко-горьковатой уличной пыли, Меденцева облегченно вздохнула. Ей было не по себе от суеты на базе, от слишком откровенного взгляда Кузина.
Машина мчалась не по высокому грейдеру, где еще торчали вывороченные колесами грузовиков застывшие пласты весенней грязи, а по боковой дорожке, бегущей по затравевшей степи, еще не разбитой и мягкой.
— Вот я как тебя, с ветерком! — похвалился шофер, нажимая на газ. Он уже несколько раз пытался завязать разговор с Меденцевой, косил на нее по-рыбьи выпученные глаза.
— Вы на дорогу смотрите, а то как бы... — проговорила сердито Меденцева, не поворачивая к нему головы.
— С такой, как ты, немудрено! — с откровенной простотой тут же отозвался шофер. — На какой только закваске замесили тебя!
— На такой же, как и тебя.
— А вот не получился. Ты вот скажи мне, инженер, хорошо тебе, красивой такой?
Меденцева рассмеялась, и вся беспричинная неприязнь к шоферу пропала.
— Я не думала над этим... и не знаю...
— Ну, это ты брось! Вот я, например, знаю, каков, и переживаю. На все прочее не обижаюсь, а вот лицом бог обидел. Девки меня не любят, знаешь.
— Какой-нибудь приглянешься.
— Это что! Так и не выберешь.
— Разве надо выбирать? — будто удивилась Меденцева.
— Как же! Если, скажем, шалава попадется, то зачем такая. С такой, на худой конец, только посидеть в обнимку.
— Зачем же... — смутилась Меденцева. — Нужно культурно.
— Какой же интерес! Будто ты не сидела. Да что ты, не живая, что ли?.. Вон, смотри, Виднов ваш таскает Вальку Шелк в степь. Думаешь, они там только на звезды глядят? Как бы не так!..
Меденцева снова вспыхнула и отвернулась. Она не хотела думать ни о Виднове, ни о Шелк. Мимо нее неслась степь: у самой машины быстро-быстро, а дальше все медленнее и будто по кругу. Горячий ветер упруго бил в лицо, врывался за кофточку. От мотора несло жаром и запахом бензина.
— Здесь всегда так жарко? — спросила она и уже не слушала того, что отвечал шофер. Вспомнился вдруг Луговой с его бережно-целомудренным отношением к ней. Но Меденцевой всегда казалось, что в их отношениях чего-то не хватает для нее. И это что-то всегда было смутным, неопределенным, а сейчас вот шофер подвел ее к нему, и оно обрело ясность. «Да что ты, не живая?..» Луговой всегда был застенчив и скромен, этот силач. Да, она живая и полна по-земному грешных мыслей, но стыдится их и не может высказать так просто, как шофер...
В совхоз приехали во второй половине дня. Шофер сгрузил багаж Меденцевой на травку полынок возле крыльца конторы и попрощался:
— Бывай, глазастая!..
Он смело пожал белую, холеную руку Меденцевой так, что она вынуждена была приложить силу, чтобы не дать раздавить себе пальцы.
— Вот так, больше жизни! А то — «культурно»!.. — передразнил он.
— Прощайте, — ответила Меденцева без обиды и легко взбежала по ступенькам на крыльцо, не дожидаясь, пока отвалит машина. Взбежала и сразу забыла про шофера, будто и не ехала с ним вовсе. Она вообще очень легко расставалась с людьми.
— Скажите, как пройти к директору? — спросила она мужчину, быстро шагавшего навстречу ей по коридору.
Он остановился, быстро окинул ее взглядом.
— Я директор совхоза. Мой кабинет дальше. Минут через двадцать я вернусь. Вы можете подождать?
— Конечно.
— Тогда, пожалуйста.
Он пошел дальше, к выходу. В окно Меденцева увидела, как он остановился на крыльце, посмотрел на ее багаж, потом сел в подошедшую машину и уехал.
То, что она застала директора, было удачей. Ведь он мог находиться где-либо в степи, и тогда ей пришлось бы ждать долго. Меденцева медленно пошла по коридору и скоро увидела на двери табличку «директор». Но в кабинет не вошла, а вернулась к своим вещам и села на ящик с теодолитом.
Контора совхоза стояла на краю поселка. От нее не был виден порядок домов на главной улице, куда свернула директорская машина, но по новым крышам, блестевшим на солнце, по белым кирпичным корпусам домов Меденцева заключила, что поселок не так давно отстроился заново.
Одним концом улица подходила к саду. Из-за домов выступала стена тополей, между ними белели стволы берез — совсем уж диковинных для степи.
Веяло сухим, горячим ветром.
Мимо Меденцевой проходили люди, одни в контору, другие из нее. Многие кланялись ей, как знакомой.
Двадцать минут, наверное, прошло, а директор еще не показывался.
«Письмо написать Борису, что ли...» — подумала она. Блокнот и карандаш были с нею, в сумке. Еще раз взглянув в сторону, откуда, по ее мнению, должен был появиться директор, она принялась за письмо.
«Дорогой Борис! Я уже на месте... Сейчас сижу на солнцепеке возле конторы совхоза и жду директора. Не знаю, будет ли он покладистым, чтобы выделить мне транспорт, рабочих. Ты ведь знаешь, как этого всегда трудно добиться. А подкрепление — всего-навсего жалкая бумажонка от Кузина. Это наш начальник экспедиции, ты его должен знать. Он похож на индюка, у него длинная шея и небольшая голова с загнутым носом. Какую ерунду пишу!..
Я должна сказать тебе самое главное: хочу видеть тебя. Не прощаю себе того, что не могла прорваться к тебе в палату, когда приходила в больницу. Правда, было уже поздно. А отъезд назначили так неожиданно. Самое большее, что я могла сделать, — это оставить записку. Передали ли ее тебе? Если нет, то я не знаю, как оправдаюсь перед тобою. Но ты простишь меня, конечно! Надеюсь, что мы скоро встретимся здесь, где-либо на Джаман-Куме. Это так называют здесь пески. Правда, мне не придется работать на этом урочище, я буду кочевать севернее. Проси Славина понастойчивее, он человек хороший, поймет тебя и направит сюда. Пусть мы будем не так близко друг от друга, но все же сможем видеться хотя бы раз в две недели. Я верю, что ты скоро приедешь. Я жду тебя, милый Борис...»
Меденцева услышала возле себя шаги и поспешила захлопнуть блокнот. К ней подошла полная, гладко причесанная женщина.
— Вы, кажется, к директору? — спросила она.
Меденцева встала, поздоровалась.
— Дмитрий Степанович задержится. Просил вас подождать еще с полчаса. Может быть, вы пройдете? Вам там удобнее будет писать... А то что же так, на солнце...
В приемной директора женщина пригласила Меденцеву присесть и сама прошла за свой столик с бумагами.
— У Дмитрия Степановича, знаете, дочурка больна, Светка... Ему врач позвонил. Будто пищевое отравление... Известно, без материнского глаза. А со старухи какой спрос...
