«Я решила написать вам, потому что мне трудно говорить об этом...»

«Я решила написать вам, потому что мне трудно говорить об этом, — еще раз прочел я первую фразу. — Боюсь, что у меня просто не хватило бы сил говорить о себе перед вами, человеком счастливым и чистым. Я не была бы откровенной, если бы мне пришлось давать показания тогда, когда я лежала в больнице. Наверно, я и отвечала бы так, как нас научал Шомрин: «Пусть каждый отвечает за себя», «Это святое дело». Но теперь я уже не смогу повторить этих чужих слов.

Мой отец погиб в Берлине в апреле 1945 года. Мне тогда было восемь лет, а брату — десять. Гибель отца в последние дни войны страшно повлияла на мать: она начала пить и забросила нас. Летом утонул братишка. Мать пыталась повеситься, но ее спасли соседки. Одна из них, тетка Палашка, была сектанткой-пятидесятницей. Женщина кроткая, ласковая, она умела утешить, облегчить душевные страдания святым словом. Тетка Палашка часто говорила матери, что если бы она уверовала в бога, то муж ее не погиб бы, что его смерть — наказание за неверие. К нам стали приходить и другие женщины, которые называли друг друга сестрами. Мать уверовала. Приходил теперь и проповедник — брат Елизар. Он рассказывал мне поучительные истории из священного писания, говорил о страданиях и чудесах Христа. Я как-то быстро поверила ему. Стала бояться Христа. Это меня вынудило молиться, заучивать молитвы и псалмы. Почувствовав себя верующей, я потеряла страх перед Христом, потому что мне не грозила кара, как неверующим.

С восьмого класса я бросила школу. И в колхозе перестала работать, как и мать. У нас был небольшой огород. Какие от него доходы! Не проживешь. Тогда мы взяли бросовую полоску земли и увеличили огород вдвое. Нас вызывали с матерью в правление, предупреждали, звали работать, обещали аванс в счет будущих трудодней, но мы стояли на своем, считая все это коварством сатаны, желающего обратить нас в неверующих. Брат Елизар на каждом молении внушал нам, чтобы мы не поддавались уговорам, не выходили на работу.

Однажды к нам на огород пришел бригадир колхоза с двумя колхозниками, промерил наш огород и составил акт об излишках земли. Скоро состоялся суд. Нам с матерью дали по одному году исправительно-трудовых работ. И направили ее в одну колонию, меня — в другую.

Теперь я почувствовала себя страдалицей за веру и очень возгордилась этим. Я готова была на муки. Однако в колонии я не нашла их. Тогда я начала придумывать муки сама.

Помню, мне выдали чистое белье, пригласили в баню. Оставшись в одной сорочке, я забилась под нары и кусалась, когда женщины пытались вытащить меня из-под них. Я делала все наперекор тому, что мне предлагали, что от меня требовали, думая, что этим я борюсь с сатаной, служу Христу.

Но постепенно ласка и внимание ко мне победили. Особенно на меня повлияла женщина, койка которой стояла рядом с моей. Она всегда мне рассказывала, на какой работе была, с кем работала, сколько сделала бригада. Если она бывала в клубе, то обязательно передавала содержание картины. Вначале я старалась не слушать ее. Натягивала на голову одеяло и молилась. Потом начала прислушиваться, не подавая виду. Хотя я и считала, что в нее вселился сатана и искушает меня, но противостоять уже не могла, тем более, что никаких предупреждающих знамений мне не было. А главное — не было тех общих молений с говорением на иноязыках, что всегда настраивали на бога. Наступил день, когда я сдалась окончательно: пошла в клуб.

Полгода не прошло, как меня освободили. Все радовались, а я нет. Возвращаться в село, в секту уже не хотелось. Собрали нас, освобожденных, напутственное слово сказали. Потом спросили, не желает ли кто остаться работать в колонии по вольному найму. Я обрадовалась этому предложению и осталась. Была еще одна причина, которая удержала меня в колонии: мне нравился солдат из конвоя — Алеша. Высокий, белочубый. Скоро я его полюбила, да так, что и про бога забыла. Женщины предупреждали меня, чтобы я головы не теряла, потому что Алеша дослуживал срок и должен был демобилизоваться. А чего меня было предупреждать, когда мы договорились ехать в его село и пожениться.

Но обманул меня мой Алеша, один уехал. Тайком. А я уже беременна была. Когда заметили люди, то дали мне адрес его. Одни советовали писать, другие — ехать к нему, третьи... Много было советов. А меня опять потянуло к молитвам, к Христу. И опять стало мне казаться, что Алеша — не Алеша, а дьявол в его образе, искуситель.

Потом пришло письмо от матери. Она вернулась домой и звала меня. Раздумывать было нечего: я поехала.

Тяжелые то были дни в родном доме. На глаза людям я уже не показывалась, только на моления ходила, потому что братья и сестры знали все обо мне со слов матери. Да и видели, какова я. На каждом молении брат Елизар призывал молиться за меня, а я сама молилась до истерики, до обморока. Изводила себя постами, не спала ночи. Ну и домолилась: на восьмом месяце родила мертвенького. Родила, а сама закаменела: не молюсь уже, не плачу, только гляжу в потолок, будто меня ничего не касается.

С месяц я пролежала, как в дурном сне. А когда прояснилось в голове, сказала матери, что хочу уехать отсюда.

В Белогорск мы приехали, списавшись с сестрами по вере. Они подыскали нам хатенку на окраине за недорогую цену. Мы купили и поселились. Город нам сразу понравился. Но и здесь не повезло нам. Однажды в грозу молния ударила в соседний дом, запалила его. Огонь перекинулся на нашу крышу. Где там отстоять было! Едва успели на улицу выбежать. Вот тут и подобрал нас Цыганков, поселил в баньку. А мне пришлось на фабрику идти, потому что остались ни с чем. Жизнь моя в Белогорске раздвоилась: на фабрике одно, в секте — другое. Я видела, что люди без веры живут лучше, счастливее, интересней. Но их жизнь, по словам Шомрина, была кратковременной, а впереди их ожидали муки, страдания. Шомрин был сильнее в проповедях, чем брат Елизар, он мог толковать самые трудные места библии. Ко мне он относился с большим вниманием, чем к другим. Заезжал домой, беседовал наедине. Он скоро внушил мне мысль о том, что только молитвой можно приблизить себя к богу, что только молитва спасет от наваждения греха. И я молилась все больше, все ревностнее. После двух трех часов непрерывного моления я начинала заговариваться, дрожать. От меня отделялось все земное. Я даже не чувствовала своего тела. Но Христос по-прежнему не являлся мне ни голосом, ни ликом. Тогда по совету Шомрина я решила уйти с фабрики, чтобы оборвать последние нити, связывающие меня с миром. Теперь я молилась по суткам, с небольшими перерывами. Земная жизнь становилась мне не мила, я избегала людей. Я спрашивала Шомрина, что нужно еще, чтобы приблизить себя к Христу. Он приводил мне много примеров, когда люди во славу Христа не только испытывали мучения, но добровольно лишали себя живота и получали святость, бессмертие.

В начале лета к нам в секту приезжал брат Иван из Актюбинска, он провел крещение святым духом и благословил меня на подвиг во имя Христа. Я поняла, что Шомрин рассказал обо мне и он одобряет мои устремления к богу. С тех пор на молениях мне оказывался почет: сажали на лучшее место, к моему слову прислушивались. Меня стали называть невестой Христа.

Однажды я сказала Шомрину, что готова. На нескольких молениях молились только за меня, просили Христа принять меня в дар за все прегрешения братьев и сестер по вере.

Последнюю неделю я прожила в шалаше Березовой балки. Постилась. В день мне давали сухарь и кружку воды. В шалаше меня посещали только твердо уверовавшие сестры, такие, как сестра Сарра. Наконец, наступило то воскресенье. Я не знала, что со мной сделают, для меня уже было все равно. Чувства мои притупились. Я очень ослабела, не могла встать на ноги. Меня одели в белый халат и повели на поляну. Сестра Сарра и мать. На поляне я увидела березовый крест и павших передо мною сестер. Потом Шомрин поднял меня на крест, привязал веревкой, зажег спичку и бросил под ноги. Я еще видела, как он быстро пошел прочь. Я закрыла глаза и ждала тот миг, когда случится чудо. Сестры, окружавшие меня, молили об этом Христа с таким рыданием, которого я еще никогда не слышала... Что было дальше, вы уже знаете.

Вера Лозина сделала для меня многое. Я знала в те дни, что из-за меня она не поехала держать экзамен, что из-за меня она перестала дружить с парнем, который запрещал ей общаться со мною. Я видела, что она чуткая, самоотверженная. Шомрин поручил мне приблизить ее к секте. Я старалась выполнить его поручение, но не могла. Чистую любовь Веры я почувствовала только теперь, когда многое мне открылось. Нина Ивановна лечила не только ноги мои, но и душу. Однако много ли таких людей вокруг меня?.. Я не скажу вам, что верю теперь людям. Может быть, только начинаю. Но и старая вера уже не принесет мне радости, умиротворения. Теперь я уже не скажу, что Шомрин — воплощение дьявола для испытания крепости моей веры. Не был сатаною и Алеша. И от этого, знаете, еще больнее на сердце. Если бы вы знали, как мне хочется, чтобы все люди любили и берегли друг друга, делали бы только добро! Неужели это так трудно?.. Впрочем, я уже пишу не о том, что, может быть, вам нужно для дела. Но вы спросите меня, и я расскажу».