— Как же?
— Старики называют Любаш-кыз.
— Как?.. Да ты подойди, что кричишь за версту. Это же для дела...
Самит бросает лопатку и медленно поднимается на бархан.
— Что старики говорят? — переспрашивает Луговой.
— Старики говорят: Любаш-кыз называется этот бугор.
— Что такое Любаш-кыз?
— Ой-бай, будто не знаешь. Имя...
— Чье?
— Последняя жена у Кунан-бая была... Ну, не жена, а невеста... И даже не невеста... — Самит отводит глаза.
— Ты что путаешь?
— Зачем путаю... Старики говорят. Кунан-бай выбрал себе в ауле молодую девушку, а она не захотела идти к старику в жены. Он привез ее насильно. Ну вот, когда в первую ночь он пришел к ней, она выхватила кинжал и... зарезал Кунан-бая, как барана.
— Это что, легенда?
— Спроси стариков... Говорят, здесь кибитка Любаш-кыз стояла. Вот с тех пор и называют бугор так.
— Что-то не то, — промычал Луговой, сомневаясь.
— Как не то! — Самит поднял голову. — Тебе надо так: Кунан-бай сделал Любаш-кыз женою, она не выдержал позора и сам себе кончал. Да?.. Тогда бы не назвали люди бугор Любаш-кыз. Не за что!
— Значит, Любаш-кыз?
— Сколько раз говорить!
— Ну ладно, так и запишем... Любаш-кыз. Неплохо, Что-то в этом имени есть.
— Конешна!
Самит побежал с бархана, сдвигая ногами песок. Луговой продолжал записи.
Но вот и стемнело. Не беда, рекогносцировка окончена. Снимается теодолит, складывается тренога, журналы прячутся в сумку. Луговой ухитряется весь свой скарб взвалить на себя. Он приходит к Самиту с видом победителя.
— Видишь, Самит! Сразу два пункта! Как это?
— Не хвались, товарищ. Неделю проездил туда-сюда, ничего не сделал, — говорит Самит, раздувая костер. — Еще раз пойдешь — напишу начальнику. А еще директору совхоза. Дубков сразу отберет верблюдов. Пусть, скажет, лучше в совхозе работают, если так...
— Ладно, ладно. Я по делу ездил...
— Знаем такие дела, товарищ.
— Ну, пиши.
— Конешна! Нас агитировал обязательства брать — мы взяли. А сам что делаешь?
Самита никогда не поймешь, всерьез ли он говорит, подтрунивает ли. На этот раз похоже всерьез.
За чаем Луговой молчал, обжигался. А Самит блаженствовал, опорожняя кружку за кружкой. Наверное, десятый пот сходил с Самита.
— Вот хорошо, товарищ! Чайка попьешь — быстро пойдешь. Вода какой мягкий попался, скажи, пожалуйста!
Через полчаса Луговой и Самит возвращались обратно. Луговой на своем иноходце скакал впереди, Самит раскачивался на верблюде, как в люльке. К вьюку привязаны палатка, теодолит, штатив, чайник, ведро — все хозяйство полевика. За версту слышно, кто едет. Все гремит, звонит. Да еще Самит никогда не едет молча. Вот и сейчас затянул песнь. То тянет одну ноту, то сыплет скороговоркой, то забирается к самому небу, то над барханами стелет. Песни слагает он сам, моментально. Как же не сложить песню о том, что сегодня такая удача! Они не метались по степи, как зайцы, туда-сюда. Сразу нашли хороший бугор! А впереди какой бархан разглядели! Хоть сейчас ставь пирамиду! Только вот день пришел к концу, солнце заходит... Они спешат на стан, где их ожидает весь отряд. И больше всех — Любаша-кыз!.. Ой-бай, Любаша-кыз! Вовсе ты не жена Кунан-бая... У того проклятого богатея никогда не было жены с таким именем. И Кунан-бая никто не резал, сам сдыхал, жирный черт. Любаша-кыз — это Люба Малинина, она строит пирамиды, которым Борис дает совсем не такие имена, как нужно. Вот и надул Самит, а Луговой поверил выдумке. Балашка, да и все! Ну, пусть пирамида называется так, Любаша-кыз и ее построит.
— Эй, Самит, ты что там импровизируешь?
Самит умолкает и растерянно смотрит на Лугового, Как это он оказался рядом? Или нарочно подкрался, чтобы подслушать. Неужели стал хорошо понимать по-казахски? Ой, Самит, не забывайся!
— О чем пел, спрашиваю?
— А-а! Солнце за барханы заходит, в совхозе кобылиц доят.
— Я причем?
— А-а! Разве не хочешь кумыса?
— Хочу.
— Вот об этом пел.
— А Любаш-кыз?
— Тоже хочет...
— Ты что мне морочишь голову?
— Зачем так говоришь, товарищ? — Самит обижен.
Луговой сердито взглянул на него, но уже было темно, и он не увидел той плутоватой улыбки, которая бродила на его лице.
— Раз про кумыс заговорил, завтра хоть из-под земли достань. Это тебе в наказание.
— За песню?
— За то, что много выдумываешь.
— Ой-бай, сколько лет учился, а не знаешь, что каждая песня — выдумка!..
Луговой протянул Карего плетью и поскакал вперед.
— Мал-мал потише, товарищ!.. — донеслось вслед.
Будто красная птица выпорхнула из-за бархана, взмахнув дымчатыми крыльями. Костер! Вот и палатки, вот и Люба Малинина бежит впереди всех.
— Борис Викторович, как успехи? — кричит она.
— Самит, пирамида бар?[1] — спрашивает Кумар.
— Жаксы бик?[2] — еще кто-то кричит.
Молчит Луговой, Самит щелкает языком.
— Джок, курдюм джок... Бик джаман[3].
Малинина опускает плечи, рабочие отходят к костру.
Кумар, принимая от Лугового лошадь, заглядывает ему в лицо и, увидев веселый блеск его глаз, кричит:
— Есть пирамида, есть! Самит ничего не знает!..
Люба захлопала в ладоши.
— Завтра выезжаем. С утра!..
Это команда строителям.
Луговой прошел в свою палатку, снял с себя пропахшую лошадиным потом одежду и стал умываться.
— Люба, полей мне, — попросил он, протягивая ей чайник. — А то мне не хватит не только чайника, но и целой бочки.
— В качестве поощрения можем выделить вам второй чайник воды.
— Хорошее место? — спросила Малинина, нерешительно подходя к Луговому. — Пирамида нужна высокая?
Он стоял перед ней в плавках, будто отлитый из бронзы. Сверкали только глаза и губы. И она смотрела на него снизу вверх, хотя и была достаточно высока.
— Все отлично... Я даже не ждал. Треугольник... Да ты сама посмотришь. Вот только умоюсь. И впереди на нужном азимуте бархан какой! Словом, нам пока везет, Люба...
Тоненькой струйкой она лила ему воду в глубокий ковш ладоней, видела, как с малейшим движением у него на плечах бугрятся мышцы. Люба вдруг почувствовала желание прикоснуться к ним, это желание смутило ее и сделало сумасшедшей.
— Нагнитесь, я смою вам со спины, — проговорила она, протягивая руку.
И, не ожидая его согласия, Люба начала лить на спину и тереть ее горячей, шершавой ладонью.
— Возьми мыло! — сказал он, прогибаясь от боли: под ладонью Любы катался песок.
Люба не уложилась в норму, ей дважды пришлось набирать воду из бочонка.
— Придется объясняться Самиту. Он не простит такой расточительности, — сказал Луговой, растирая себя полотенцем. — Ну, будем пить чай!
Словно очнувшись, Люба бросилась к костру.
— Любаш-кыз, смотри, у нас гость! — услышала она вдруг голос Самита.
Навстречу ей шел человек, высоко взмахивая камчой. Она не сразу узнала в нем Виднова. И только когда его лицо осветилось пламенем костра, Люба протянула руку. Поздоровавшись с ним, она тут же вспомнила базу, палатки на берегу озера, Валентину Шелк, с которой он уходил в степь. И этот человек стал ей неприятен.
Приезд Виднова не обрадовал и Лугового. Прошедший день вымотал его здорово, он надеялся выпить наскоро чашку чая и завалиться спать.
— Я к вам по пути, собственно говоря, — произнес Виднов. — Еду из совхоза. Увидел огонь — и вот я у вас!
— Из совхоза?! — воскликнул Луговой, преображаясь. — Пожалуйте, как раз к чаю...
Люба была удивлена мгновенной переменой, происшедшей в Луговом на ее глазах. Куда девалась усталость, как быстро растаял холодный тон, с которым он поздоровался с Видновым. И все решили два слова: «Из совхоза»! Что стояло за ними, — Люба знала.
Луговой и Виднов уселись на кошме перед костром, Малинина взяла на себя обязанности хозяйки.
