По-воскресному густой и шумный поток гуляющих напоминал карнавал. Люди охотно уступали дорогу молодым командирам, на гимнастерках которых красовались ордена Красного Знамени.

В обе стороны, от Арбата к Замоскворечью и обратно, по отшлифованному булыжнику мчались лакированные экипажи на дутых шинах. Гуляли нэпманы, подрядчики, ожившие охотнорядцы, концессионеры. Одного из них, в котелке и золотых очках, узнал Николай Голубенко.

— Это господин Отто Шраммер, хозяин пуговичной фабрики, — сказал Николай товарищам. — Его фабрика на углу Волхонки. Есть еще господин Гаммер, он снабжает сейчас весь наш Союз карандашами.

— Карандаши хорошие, не хуже фаберовских, — заметил Якир, вынув из кармана гимнастерки карандаш с наконечником-гильзой.

— А герр Отто Шраммер обеспечивает нас пуговицами, — продолжал Голубенко. — И называются они «радость холостяка».

— Я, грешным делом, подумал, — вставил Гайдук, взявшись рукой за эфес сабли, — посечь бы всю эту сволоту. А выходит, этой сволоте я обязан тем, что мои портки не спадают. Спасибо твоему Шраммеру, добрые пуговицы делает. Без иглы, без нитки обходишься. Нажал пальцами, глядишь, пуговица присобачена.

— Этим шраммерам и гаммерам очень хотелось бы прорваться к нашим домнам и шахтам, — весело поглядывая на рысаков, сказал Якир. — Но их допустили только к пуговицам и карандашам. А домны и шахты мы как-нибудь уж сами… Как это поется в песенке: «По кирпичику и по винтику мы построили новый завод».

— Вы не поверите, — громко рассмеялся Голубенко, — но этот самый капиталист Шраммер выгнал меня из своего заведения. И не до революции, а всего лишь на прошлой неделе. Я, как вы знаете, прикреплен к партийной организации его фабрики. Ну вот, провел я с коммунистами занятие, иду с секретарем посмотреть производство. Сам я чеканил гвозди, захотелось посмотреть, как штампуют пуговицы. Пошли в цех. Не индустрия, конечно, а голая кустарщина! Штампуют пуговицы девчата — молодежь. А тут гляжу, у одного автомата не работница, а королева. На пальцах — богатые перстни. Этакая пышная старорежимная блондинка…

— У тебя сразу пуговицы из головы вылетели? — улыбнулся Якир.

— Что правда, то правда. И вдруг слышу голос за спиной: «Что фам здесь надобно? Кто фас зваль тут?» Отвечаю: «Интересуюсь производством». А он, словно петух крыльями, машет руками, кукарекает: «Марш, марш отсюда. Фи ходиль профсоюз, пожалюста, ходиль, а тут не профсоюз, тут я хозяин».

— И пришлось уйти? — перебил рассказчика Якир.

— Да, пришлось уйти. Победил капитал. Ничего не попишешь — концессия!

— И правильно сделал, что ушел, — сказал Якир. — Не создавать же из-за этого дипломатический конфликт.

— Я ему только сказал: «Запомните, герр Шраммер, моя фамилия Голубенко. Может, еще встретимся там, где хозяином буду я, а не вы». Сморщил он рожу, ну на этом и распрощались.

За разговорами незаметно прошли всю Знаменскую.

Слева выросло огромное с белыми колоннами здание бывшего Александровского пехотного училища, в котором размещались Реввоенсовет, Наркомат по военным делам. Политуправление РККА, Главный штаб.

— Мы с Петей устали, — взмолилась Сарра Лазаревна. — Пойдемте домой.

— Что ж, домой так домой, — согласился Якир. — Есть хочется. Ведь не одним духовным провиантом жив человек. Не знаю, кто как, а я бы слегка перекусил.

— Кто слегка, а я бы основательно, — ответил Голубенко. — Может, махнем в «Прагу», на крышу?

С другого конца Арбатской площади, где высилось светлое здание гостиницы «Прага», доносились звуки веселой мелодии.

— А пети-мети, как говорят в Одессе? — спросил Кокарев. — А то мы как-то раз двинули компанией в ресторан: любопытно было посмотреть, как веселится новая буржуазия. Ну вошли, сели. Хоть мы при ромбах все, с орденами, а на нас ноль внимания. Чуют, значит, хозяева, в каких карманах густо, в каких пусто. Насмотрелись: сущий вертеп, цыганщина.

— Тем более в воскресенье, — добавил Гайдук.

— Нет, Коля, в «Прагу» не пойдем, не для нас эта музыка, — решительно отверг предложение Николая Якир. — Хороши мы будем, если нас, коммунистов, командиров, увидят там подчиненные. Хотя кое-кого нэп и затягивает. Кто из вас видел спектакли «Воздушный пирог» и «Зойкина квартира»? Там это хлестко показано. Но наш брат военный, я думаю, от этого застрахован.

Якир говорил правду. Редко кого из армейских работников обволакивала паутина нэпа. Случалось, правда, заслуженный боевик вдруг уходил в попы или снимал в аренду мельницу. Единицы! Основная армейская масса не была падкой ни к «воздушным пирогам», ни к «зойкиным квартирам».

— Перекусим дома, — сказала Сарра Лазаревна. — Запасов, правда, больших нет, но кое-что найдется. Пошли!

— Стойте, — предложил Кокарев и вынул кошелек. — Сходим на Арбат в Сорабком[29], кое-чего возьмем. Добавим к вашим запасам, и обед будет на славу.

Достали кошельки и другие.

— И я с вами в магазин, — сказала Сарра Лазаревна, беря Кокарева под руку. — Петю оставляю вам, товарищ Гайдук, потому что эти философы, — указала она на мужа и Голубенко, — заговорятся и не заметят, как потеряют ребенка. Через час всем быть у стола.

— А мы, Саинька, пока сходим поклонимся Николаю Васильевичу Гоголю, — ответил Якир на строгий взгляд жены.

У молоденькой моссельпромщицы Гайдук купил для Пети коробку ландрина. Продавщиц сладостей и папирос, одетых в серебристо-голубую униформу, тогда можно было встретить всюду — на улицах, площадях, на вокзалах.

На Гоголевском бульваре цвели липы. На газонах вокруг памятника великому писателю распустились пестрые чернобровки, пышные султаны левкоев, отцветала ароматная красная гвоздика.

Свободных скамеек не было. Пришлось прохаживаться в тени деревьев по утоптанной тропинке от памятника Гоголю до Сивцева Вражка.

— Будем нагуливать аппетит, — подмигнул Якир Николаю Голубенко.

— Я и без того сожрал бы барана, — ответил тот. — Знаешь, Иона, по совести скажу: после гражданской войны я только раз наелся как следует. Один мой взводный позвал на свадьбу.

— А я тут, в вашей Москве, вовсе захляну, — пожаловался Гайдук. — Хоть не выходи из хаты. Что ни шаг — гривенник, два шага — рупь. Скоро вы меня, Иона Эммануилович, отпустите к себе в Житомир?

— Ни в какой Житомир я тебя не отпущу. Поедешь в Ленинград учиться.

— Эх, трехсот тридцати трех… Я же там был, учился в Высшей кавалерийской школе, — возразил Гайдук. — Нельзя же до без памяти учиться и учиться. Замучаете меня вашей наукой…

— Это одна нытика, тезка! Вот Голубенко — комбриг, а учится за милую душу. Охотников учится, учатся Гарькавый, Кучинский, Соколов, Бутырский. Нашего боевого морзиста Бориса Церковного, надеюсь, все помните? Так вот, он заканчивает академию. И как? По первому разряду. Старик Кокарев тоже приехал поступать в академию. Пока мировой капитал нас не трогает, будем учиться, будем грызть гранит науки. А как тронет, ему же хуже будет, мы будем ученые, не то, что раньше. Так что давай, тезка, не будем ныть. Поедешь в школу механической тяги. Некому у нас работать на танках.

— На танках? — изумился бывший моряк. — А где они? Их не то что не видать, даже ничего не слышно про них.

— Верно, тезка. Танков у нас раз, два и обчелся, но они будут, обязательно будут. Раньше мы учили зеленую молодежь, а теперь решили готовить танкистов из боевых, опытных командиров. Товарищ Фрунзе говорит, что в ударные войска — в авиацию и танковые части — надо брать кавалеристов. Переучивать их и давать им полки, эскадрильи, бригады. Ты думаешь, Иона, мне легко было уйти с должности командующего войсками Киевского района на кабинетную работу? И тебе нелегко. Понимаю, сочувствую, но помочь ничем не могу. Придется тебе, веселый житель земли, держать курс на Ленинград. «Отмучаешься», а потом спасибо скажешь. Время такое настало, чтобы учиться. Не то что мужчины, женщины многие сели за парты. Ты помнишь нашу боевичку Настю Рубан?